Жуя мадленку и наблюдая, как ее подопечная осуществляет неведомо какую по счету попытку преодолеть АТК, Эмер вновь и вновь размышляла о бесплодных дерзаниях Кона. Он считал, что по его книге можно снимать кино. Кино, в котором старые сказки и мифы облеклись бы новыми одеждамидля беспамятного и капризного поколения, не интересующегося нравственностью плагиата и установления авторства, и, возможно, Кон не ошибался. Они свою музыку получают задаромможет, поэтому им плевать на собственность создателя? Может, этого добился рэп? Вот о чем думала Эмер. С этим бесконечным сэмплированием наконец умер спор об оригинальном творении? Если не считать эпизодических многомиллионных судебных тяжб, кому какое дело, откуда взялся этот неоспоримый крюк, который погодя присвоили себе Канье, Кендрик или Джей Зи? Не у черного ли человека его сперли изначально? А ну как всё принадлежит всем? Разве это не положительная, демократичная тенденция? Можно ли выписать чек человеку, изобретшему блюз?
Нет, в этом отношении она оставалась старомодной. Ей нравились и признание авторства, и подотчетность. Эмер казалось несправедливым, что такая вот штука, как Голодные игры, бесстыжая переработка в феминистскую телеэпоху Лотереи Шёрли Джексон, без труда и вразвалочку проникла в народное сознаниеи в кубышку миллиардеров. Или эти киношки из серии Сумеркитакие значимые сколько-то лет назад. Старый вампирский кунштюк, просто с красивыми насупленными изгоями-старшеклассниками. Блистательно? Да. Обескураживающе? Тоже да.
Не хочу я быть знаменитой, у меня под это наряда нет, отшутилась она протестующе, потакая своему мужчине в мысли, что для него подобные фантазии, возможно, досягаемы.
Он поцеловал ее и сказал:
Такой у меня великий замысел. Не знаю, сколько их во мне есть. Может, только этот. Я же не Томас Эдисон, не изобрести мне и лампочку, и фонограф, и кинокамеру но моя работа, мой посылони круты. Я, может, Джордж Лукас правого толка, вот он, мой час Звездных войн, и мы его используем на всю катушку.
Иногда она позволяла себе замечания, что его взгляд на мир кажется нетерпимым, Кон отводил ее в сторону, обнимал и говорил:
Считай это профессиональным рестлингом. Я играю некую роль. Может, я негодяй, а может, и нет, но на своем посыле мне надо настаивать. Нужно, чтобы ты могла описать меня одной фразой. Самоопределение у меня не должно быть длиннее одного твита. Я где-то читал, что Элис Купер, урожденный Винсент Фёрниер, говорил: дескать, он со своей группой добрался до Лос-Анджелеса в конце шестидесятых, и там у них все шло хорошо вроде как, играли на Стрипе, разогревом у Дорз, но не так чтоб по-крупному. Огляделся он по сторонам и заметил, что кругом сплошь тишь да благодать, хипня и никаких гаденышей, тут-то и прозрел он, что есть нетронутый рынок, и решил быть гаденышом, а остальноеистория шок-роковой музыки на телеканале Видеохиты-1. В общем, считай нас Элисом Купером. Так лучше?
На самом деле да, немножко. Спасибо, Элис. Но ты ж не начнешь живым летучим мышам головы откусывать, правда?
То был Оззи, кажется.
Ой, вот и хорошо.
Ей нравилось, когда он говорил нас или мы: к тому, как он употребляет местоимения, она была чутка, словно натасканная на наркотики собака в аэропорту, ушки на макушке, благодарна за любое множественное число первого лица. В такие минуты в ней пробуждалось единственное желание: чтобы ее замечали и говорили о ней, однако она это желание зашикивала, гладила по голове и проглатывала, как изжогу.
Кухулин Констанс Удал был хорошим человеком с именем из книжки комиксов; нет, что вообще значит хороший? Конмужчина, ее мужчина. Пусть и бывал он иногда слабоват или не уверен в себеона сама тоже не героиня комикса. Они подходили друг дружке. Эмер желала Кону победы и хотела быть ее частью, частью его самого, чувствовала, что ончасть ее, Эмер. Но иногда ее посещала мысль: верно ли обратное? Чувствует ли он ее частью себя? Этого она не знала. Время от временида, возможно, а иногданет. Значит ли это нет? Она запила последнюю мадленку зеленым чаем-латте с миндальным молоком.
Ананси
Кон покинул зал, и Эмер догнала его за кулисами в артистической, которая на самом деле была просто чьим-то кабинетом, переименованным на то время, пока идут лекции. Эмер вошла в комнату, где толкались немногочисленные люди, с которыми она не была знакома, они пожирали мизерные тосты, расхищали непременную сырную тарелку и пили вино из пластиковых стаканчиков.
Кон разговаривал с парочкой очень загорелых свежепостриженных мужчин в темных костюмахи с броской молодой афроамериканкой, которую Эмер видела впервые. Сырная тарелка проплыла мимо нее, словно лактозный призрак, на вытянутой руке облаченного в смокинг официанта. Сплошные убытки от подобных пирушек, подумала Эмер, чудовищный расход хорошей еды; она сделала себе зарубку прихватить щербатый кусок всеми забытого бри и сунуть его в сумочку перед уходом, чтобы им с Коном питаться этим пару дней, так акулы подъедают тушу кита. Порывы таскать еду к себе в сумочку зародились в ней после развода родителей.
Ее мать, вечно озабоченная деньгами, финансовый параноик, как любая мать-одиночка, подносила свою обширную сумочку к краю пластиковых столов в Макдоналдс и сгребала туда мелкие упаковки кетчупа и майонеза. Эмер запомнила, как ей казалось, будто эти упаковочки похожи на леммингов, что валятся в черную пропасть материной сумки, и воображала, как они вопят, летя навстречу смерти среди жвачки, ключей и рассыпанной мелочи.
Многие годы спустя, возясь в родной квартире после смерти матери, Эмер влезла на верхние полки в кладовой и нашла там удивительно тяжелую открытую коробку. На Эмер вывалился груз наворованных матерью крошечных красных кетчупов, желтых горчиц, зеленых приправ и белых майонезов. Значит, все правда: с собой ничего не заберешь, даже соусы. Эмер опознала эту забытую заначку, вспомнила годы мелкого воровства и накопительства, громадную надежду и страх, которые воплощала эта расфасованная по прямоугольничкам заначка, и коленки у Эмер подогнулись, будто одно лишь это и осталось от бедной цепкой маминой душиэти хорошенькие упаковочки, рассыпавшиеся по кухонному линолеуму, словно рыбешка из сети. В конце концов всего хватаети денег, и любви, и майонеза. Не стоило маме тревожитьсятак сильно, так долго.
Работая локтями и извиваясь, Эмер пробралась к Кону.
Привет, Элис, сказала она, применив тайное ласковое прозвище прилюдно, как это делают, чтобы укрепить свои позиции, люди, которым вдруг становится не по себе за столом. Эмер заметила, как афроамериканка отдергивает ту руку, что была в непосредственной близости от Кона, гораздо быстрее, чем представлялось бы необходимым, словно ее застали врасплох у банки с печеньем, а если точнеесловно ей хотелось, чтобы Эмер решила, будто застукала эту женщину, когда та трогала Кона за руку.
Кон микроскопически поморщился от Элис и запечатлел на устах Эмер напряженный поцелуй. Сейчас у Кона был вкус дешевого красного вина и запах застарелого, выдохшегося адреналинового страха перед публичным выступлением.
Лучше доктор Купер. Все чрезмерно рассмеялисьне потому что поняли шутку, просто знали, что тут должно быть смешно, ха-ха-ха. Эмер, познакомься: Александр Стивенз и Стивен Александр из АТД. Он показал на мужчин в костюмах, те прилежно протянули ей мягкие ладони. Один назвался Стивеном, второй Александром, и Эмер тут же забыла, кто есть кто. Далее Кон взмахом руки показал на красивую чернокожую женщину: А это Нанси. Простите, не уловил вашей фамилии.
Женщина, казалось, страшно оскорбилась, но затем лучезарно улыбнулась и произнесла:
Ананси. Не Нанси. Просто Ананси. Без фамилии.
Как Шер? любезно предположила Эмер, а затем неуклюже добавила: Или Опра.
Нет, твердо отозвалась женщина. Как Ананси.
Встрял Кон:
Ананси выразила желание поискать капитал в рост, на разработку фильма.
Какого фильма? спросила Эмер.
Именно, сказал Алекс или Стив.
В рост? Как волшебные бобы, что ли? пошутила Эмер. Шутка никого не насмешила.
Я представляю определенные африканские интересы, заинтересованные в Голливуде и в изложении туземных, репрезентативных и подкрепляющих историй в формате сравнения с другими культурами, но неуклонно придерживающихся иудео-христианской традиции христианства.
Эмер решила, что словесный салат Ананси вроде бы содержит информацию и речевое намерение, но на самом деле нет. Еще раз проиграв сказанное в голове, Эмер пришла к выводу, что оно лишено выраженного смысла.
У Ананси был выговор, который Эмер сочла африканским, и собралась спросить, откуда Ананси родом, но отчего-то передумала. Волосы у этой женщины были скатаны в толстые дреды, привольно обрамлявшие ее гладкое ненакрашенное лицо, они напомнили Эмер изображения головы Медузы горгоны из школьных книг по мифологии, только у Ананси прическа смотрелась угарно. Угарная Медуза. Эмер пригляделась: все это настоящие волосы, никаких накладных. Черт. Как и Медуза, Ананси завораживала. Кон очаровался: Эмер чувствовала, как он неощутимо отстраняется от нееподобно луне, попавшей в поле тяготения большей планеты. Не унизительно. Покамест. Кон сиял, все еще пари́л после своей лекции и внимания к себе, каким бы ни было оно невеликим, но в общем и целом все-таки парилнеобязательно из-за этой обалденной молодой женщины.
Стив и Алекс хотят свозить нас в Нобу, закинуть мячик.
Киношный мячик? Пущай завертится, пусть киномячик катится
Эмер удивило, что ее гнев и неловкость выливаются в иронию и внезапный ковбойский выговор вполсилы, но свежеподстриженные, кажется, не заметили. Их агентские прикиды опрысканы ингибиторами сарказма.
Точно, сказал Стив. Или Алекс. Кто-то из них сказал: Левакам перло в Голливуде целую вечность.
Я не знала, отозвалась Эмер.
Ну, с 1970-х, уточнил Стив или Алекс. Кругом навалом денег на кино, что по другую сторону улицы. Братья Кок хотят купить студию и снимать фильмы масштабов Звездных войн, но с глубинным христианским посылом. Клинта режиссером, может. Мел как раз посреди очередного возвращения в кино. Христианские боевики ему сейчас самое то. Нам окно открылось нараспашку. А у вашего человека есть товар. Нам кажется, что он сегодняшний Джо Кэмбл Дж. К. Роулинг, весь этот замес с новыми олимпийцамиможет, даже какая-нибудь сверхъестественная битва богов между англичанами и американцамии это у нас тут просто мозговой штурмво времена Революции, ну вы понимаете, английские боги против доморощенных, только вякнии вот тебе Гамильтон по полной программе, плохиш, верно, Кон? Но без избытка политики.
Дин-дон-дин-донминутка Джо Кэмбла. Дин-дон-дин-донЧаепитие Гарри Поттера. Идзынь! Гамильтон. Услышав эти ключевые слова, Эмер почувствовала себя участницей старой телевикторины Ворчуна Маркса. Глянула на потолокне слетит ли оттуда утка. Никаких уток. Видимо, это и имел в виду Кон, когда говорил: Мне надо создать словарь, который будут применять, обсуждая меня. Он разбрасывался ключевыми словами, как демагог, а агенты и рады были вцепляться в них, словно форель в муху. Эмер осознала, как низко отвисла у нее челюсть. Посмотрела на Кона. Он лыбился как дурак.
Можно вас на пару слов, господин адвокат? Эмер заглотила остаток третьего стакана уксусного красного. Взяла Кона за локоток и отвела на несколько футов в сторону. Мы только что въехали в Пенсвилль? Населениедо хера больше, чем тебе казалось.
Что?
Ничего. Нобу? СерьезноНобу? Ты кто такой вообще?
В каком смысле? Мне нельзя поесть в Нобу?
Конечно, тебе можно в Нобу, дело не в этом, дело не в Нобу, Нобуэто НобуИ тут она принялась неудержимо хохотать. Пока пыталась взять себя в руки, Кон раздраженно щурился. Извини, если столько раз подряд сказать слово Нобу, оно делается нелепым на слух ну ты понимаешь, как бессмыслицы у Доктора ЗойссаНобунобунобу ху-у-у ху-у-у-у-у-у-у-у-ху-у-у-у-у-ху-у-у-у Тут ее опять разобрало.
Кон подождал-подождали сказал:
Я бы хотел хоть раз в жизни поесть в
Она умоляюще вскинула палец, чтобы Кон замолчал:
Не произноси.
Эмер.
Прошу тебя, не произноси это слово, я не могу, просто скажи, что хочешь поесть безумно дорогой, претенциозной, непрожаренной, неправильно названной рыбы, пусть я сроду не видела претенциозной рыбы, речь не об этом, просто не говори.
Нахуй Нобу. Дело не в Но-блин-бу.
Она так хохотала, что часть публики в комнате обратила на это внимание, и даже Кон, раздосадованный и слегка смущенный, несколько очаровался слезами, что катились по лицу его давнишней долготерпеливой девушки.
Кон сказал:
Так, Эмер, милая, мне пора сама знаешь куда, приглашаю тебя вместе с намисо Стивом, Алексом и Ананси в
Умоляю, нет. Хватит. Сжалься, я же младенец.
В японский ресторан, которому положено остаться неназванным.
Кон в некотором смысле шел на мировую. Эмер понимала, что ему вроде как хотелось побыть отдельнопо крайней мере, чтобы сегодня эти голливудские ребята, Ананси и мир в целом считали, будто он сам по себе. Эмер задело, но она списала это на простую человеческую хрупкость. Знала, кто есть Кон, знала, что он такое, и любила его вопреки слабостямвозможно, любила его как раз за них, потому что понимала, до чего уязвимым чувствует себя король без своего трона. И Эмер казалось, будто она знает себя самуне героиня она, не рохля и не королева, а нечто посередине: герохля. Современная Мисс Подземка, подумалось ей. Новая женщина из старой отливочной формы. Другая впала бы в ужас от внезапного успеха своего мужчины, но у Эмер имелся план: она играла вдлинную.
Ухмыльнулась, собственнически поцеловала Кона в губы.
Нет, ты езжай одинв Нобу видишь, я могу это произнести: езжай один в Но-о-о-о-оЕе опять чуть не развезло, но она удержалась, последний слог получился бессильным взвизгом: бу и возвращайся с личным электронным письмом от Кристен Стюарт и договором на три фильма, так же у них принято говорить, да? И с пластиковой сувенирной фигуркой.
Ладно. Ха-ха, ладно.
Ну и, может, с острым роллом с тунцом?
Кон поцеловал ее и сказал:
Будет сделано. До скорого. Люблю тебя, Элис.
И я тебя, Элис.
Эмер повернулась и присела в книксене, не понимая толком зачем, помахала на прощанье ребятам из АТД и красивой бесфамильной Ананси, после чего вперила взгляд в витавшую сырную тарелку. Глубоко вдохнула и выдохнула порыв держать нынче вечером Коновы вожжи. Не будет она ему мамочкой. Ушла и никакого бри себе в сумочку запихивать не стала.
Хесус и другие знакомые чужаки
Для первого вечера весны было достаточно тепло, и Эмер хватило вдохновения, чтобы отправиться домой через Центральный парк. Ей здесь нравилосьпарк хранил волшебство, пусть Кон вечно и обзывал его величайшим в мире тюремным двором, или гигантской пи-пи-песочницей для собачек-однопроцентников, или парком еврейского периода. Что правда, то правда: посреди летней прогулки, если сосредоточиться, вонь собачьей мочи догоняет здесь почти в любой точке. Но зачем на этом сосредоточиваться? Сам парк был рукотворным чудом. Дикое зеленое сердце вертикального городского буйства. Эмер понимала, что место это дикое не по-настоящему, однако некоторая первородная суть в нем для Эмер быласловно имелась в нем определенная иерархия, отдельная от города в целом, свои законы Руссо, самостоятельный более старый мир. Центральный парквешнее искупление города за неистощимый коммерциализм, суету и бетон.
Манхэттенпрямоугольная, пронимающая до немоты пронумерованная сетка, а вот в парке номера испарялись. Можно сказать, что вы примерно на уровне Девяносто второй улицы, но это всегда приблизительно; чаще получается сказать: Я в паркеи далее назвать окрестные приметы вроде к югу от Овечьего луга, на северо-восток от водохранилища или передо мной теннисные корты, а не численные наименования улиц и авеню. Вот так и теряешьсяесли не буквально, так фигурально.