Мистер Муни изменился?
Любой муж поначалу милый и добрый, если ты об этом. Все прекрасно и замечательно, пока ты не возразишь ему или не начнешь задавать неудобные вопросы, которых у тебя раньше и в помине не было. Так что если у вас все гладко, пока вы планируете свадьбу и медовый месяц, то это не достижение, просто человек ведет себя так, чтобы получить от тебя желаемое. Истинное его лицо проявляется со временем.
Но мы с Пичи начали встречаться еще до войны, сказал Ники, переставляя карандаши в стакане на свободном столе. Мы уже семь лет верны друг другу.
Это не значит, что ты должен жениться на ней.
Не должена хочу!
Он вытащил бумажник из заднего кармана, раскрыл его на фотографии невесты. Гортензия нащупала очки для чтения, висевшие у нее на шее на серебряной цепочке, поднесла их к глазам и критически оглядела этот «лакомый кусочек», стройняшку Пичичересчур костлявую, на взгляд Гортензии, позирующую на пляже Уайлдвуд-Креста. Пичи была такой худой в этом своем цельном купальнике, висевшем на тощих бедрах, что ноги ее напоминали две соломинки, торчащие из ванильного молочного коктейля.
Вот она, моя Пичи, сказал Ники с гордостью.
Помню ее. Как-то заходила сюда, несколько лет назад, с родителями. Брали у нас седан.
Да, точно. Они навещали родню в Нью-Хейвене. Хотели произвести впечатление.
Гортензия кивнула.
Своеволия ей не занимать. Всем указала, куда садиться в машине.
Ники спрятал бумажник в карман.
А я люблю напористость.
До поры.
Это как?
Когда устаешь от всего, что любишь в ней.
Ники привык к сентенциям миссис Муни. Однако на этот раз он не собирался позволить ей испортить ему настроение.
Мне бы хотелось, чтобы вы познакомились поближе. Когда-нибудь мы с Пичи придем к вам в гости.
Не хватало еще, чтобы парочка итальянцев переполошила мне всю улицу! Народ сбежится, будто конец света настал, обступит вас и станет глазеть.
А вы приготовьте нам ужин.
Ни за что, мистер Кастоне.
Даже когда мы назначим день свадьбы?
Даже тогда.
Я хочу, чтобы вы пришли на свадьбу.
Поглядим. Это слово прозвучало как решительное «нет».
Вы никогда не ходите на наши торжества.
Я бы там неловко себя чувствовала.
Потому что вы цветная?
Гортензия кивнула.
Вы всегда этим прикрываетесь, сказал Ники.
А ты погляди на меня. Разве это не так? К тому же границыэто основа жизни. Распорядок и правилаоснова дня. Структура имеет значение в трех сферахв обществе, в архитектуре и в корсете. Все, что должно быть выстроено, нуждается в костях.
Я же не прошу вас выстроить мост через Мейн-Лайн, я прошу вас прийти ко мне на свадьбу.
И я сказала тебе, что не могу.
Я считаю вас членом моей семьи.
Ну это не так.
Ники рассмеялся:
Умеете вы разбить сердце.
Умела когда-то, вздохнула она. Я не понаслышке знаю о романах и свадьбах. Я не останусь в стороне от твоей свадьбы только из-за цвета кожи, хотя это существенный резон. И не потому что ты католик, а янет, хотя и это могло бы стать причиной.
А из-за чего же тогда, миссис Муни?
Не скажу.
Почему?
Я хожу на свадьбы только тогда, когда уверена, что этот бракна всю жизнь.
Лицо Ники вытянулось. Помолчав минуту, он спросил.
Вам больно?
Почему ты спрашиваешь? Гортензия посмотрела на свои туфли.
Мне кажется, вы испытываете ужасную боль, иначе ни за что не стали бы портить мне настроение. Знай я вас чуточку хуже, я бы подумал, что вы не желаете мне счастья.
Ники скатал салфетку, смел крошки, обмахнул стол салфеткой и убрал ее в пакет из-под ланча.
Гортензия видела перед собой не взрослого мужчину, а мальчика, которого она знала с самого детства. Из всего выводка Палаццини Ники Кастоне был ее любимчиком, хотя никто никогда не просил ее выбирать. Она вздохнула.
Конечно, нет. Прости меня. Мне что-то неймется в последнее время, сама не знаю, отчего это, все просто из рук валится. Какая-то хворь напала. Нежданно-негаданно, прямо как бурсит на мой сорок второй день рождения. Если хочешь знать, болит все. Такой уж у меня возраст. Наверное, лучше не стоит делиться со мной хорошими новостями, потому что я найду способ распустить их, ниточка за ниточкой, пока у тебя вместо целого ярда прекрасного шелка не останется только ветхая тряпица. Такая уж я. Я слишком много видела и слишком много знаю, так что слегка очерствела, похоже.
Самую малость, тихо сказал Ники.
Любовь знаешь, любовьэто хрупкая романтическая мечта, странствие двоих в утлой лодочке. Вы отправляетесь в плавание, когда на море тишь, а позднее оно начинает бурлить, поднимается ветер, шторм швыряет вас, и вы понимаете, что в лодке большая дыра, которую вы не заметили раньше, а теперь вы в открытом океане, и вам ничего не остается, как вычерпывать воду во мраке, под гром и молнии. Ни пищи вы не запасли, ни фонаря у вас, ни сирены. Все, что у вас было, это любовь, но этого ой как мало. И вы начинаете тонуть. Вы оборачиваетесь друг против друга. Вы забываете, зачем вы вообще сели в эту лодку. Все, что вы видели вначале, бескрайнее синее небо, яркое солнце и друг друга. И это видение ослепило вас. Любовьэто обреченное путешествие, где все хорошее остается позади.
Наверное, на вас надвигается новый бурсит. Вы не думали об этом?
Я забыла, что молодежь все так же любит путешествия, поэтому иногда становлюсь скептиком. Мне не хочется, чтобы ты думал, будто я не желаю тебе счастья. Но если ты считаешь, что Пичи Де Пино сделает тебя счастливым
Да, считаю!
Ты можешь преклонить колена в темной комнате и помолиться пресветлому Господу Иисусу нашему, чтобы тот указал тебе иную тропу, потому что та, на которую ты ступаешь, не приведет тебя домой.
Я хочу жить собственной жизнью. В своем доме.
Конечно, хочешь. И будешь. Но ты должен быть осторожен. Надо подумать, Ники, поразмыслить.
Неужто семи лет недостаточно, чтобы принять взвешенное решение?
Порой даже пятидесяти лет недостаточно! Знаешь, я ведь сразу вижу, кто кому пара. Это дар. С первого взгляда я знаю, кто кому подходит. Я могу свести людей, которые предназначены друг другу. Я представляю себе этакий Ноев ковчег, только для людей, не для тварей, ищущих спасения. Где угодно. Например, гуляя по Томпсон-стрит или сидя в автобусе, едущем по Брод, я могу взглянуть в толпу и найти двоих, которые никогда не сойдутся, хотя должны бы.
Пичи хорошая девушка.
Для кого-то другого.
Она ждала меня. Всю войну. И сейчас ждет.
Выдержкане самый лучший повод выйти замуж, а чувство виныне лучшая причина, чтобы жениться. Надо придумать что-нибудь получше, а то все тайны разоблачатся уже в брачную ночь, и возврата не будет. Тыкатолик. Для вас развод невозможен. Либо вдовство, либо святость.
Ники подумал, что тут Гортензия права. Бракэто на всю жизнь. Много лет назад, когда отец Кьяравалле пришел к ним в класс перед конфирмацией, чтобы поведать о святых таинствах, он рассказал, что церковь смотрит на брак как на постоянное пребывание в одном из стальных ящиков Гудини, обмотанных цепями и закрытых на пять навесных замков, которые болтаются на цепях, как подвески на браслете, а ключи от них проглотил аллигатор, плавающий в реке Конго за полмира отсюда. Однажды попав туда, ты уже не сможешь выбраться наружу. И вот эта окончательность и бесповоротность, видимо, и стала причиной, почему Ники так долго тянул с женитьбой.
Ники будет совершенно уверен в своей жене, и никакой катастрофы не случится в брачную ночь. Не хотелось ему быть одним из тех простаков, которые наудачу женятся на первой попавшейся хорошенькой девице и остаются несолоно хлебавши в медовый месяц. Ники слыхал ужасные истории о девушках, которые, проплакав всю первую брачную ночь, наутро убегали домой, к маме, поклявшись, что никогда и ни за что не вернутся к своим новоиспеченным мужьям. Он слыхал россказни о невестах, которые остались недовольны своими женихами, оказывалось, что под фатой невинности скрывался недюжинный опыт. Много чего он слышал, и мораль у каждой басни была одна: найди добродетельную девушку, ибо добродетель убережет от всех проблемфинансовых, семейных, душевных или сексуальных.
По собственным наблюдениям Ники получалось, что каждая девушка, которая надеется выйти замуж, непременно добродетельна. Это было одним из условий получения помолвочного кольца в первую очередь. Как только Ники вручил Пичи Де Пино брильянт, она показала, что готова к близости определенного рода, и это обнадеживало. Он мог быть уверен, что она не такая, как пресловутая Вероника Веротти, чье имя наполняет ужасом сердце каждого молодого итало-американца из Саут-Филли.
Говорят, Вероника была так сильно травмирована увиденным в первую брачную ночь, что покинула спящего мужа в отеле «Голубая лагуна» в Атлантик-Сити, оставив свои кольца в пепельнице на ночном столике, села на ночной автобус до Норт-Халедона, что в Нью-Джерси, и на следующее же утро присоединилась к ордену салезианок в обители Святого Иоанна Боско, где и жила с тех пор под именем сестры Марии Иммакулаты.
Ники восхищался замечательными качествами Пичивсе эти годы, что он знал ее, она являла образец преданности и доверия. Но он также знал, что ни одна женщина не обладает всеми теми чертами характера и той внешностью, о которых он мечтал. И ни одна женщина не найдет в нем самом воплощение собственных идеалов. Пичи была честной, целеустремленной девушкой, здравомыслящей. И улыбалась она так тепло. У нее была постоянная работабухгалтер в универмаге «Уонамейкер». Она была практичной, могла починить всякую хозяйственную мелочь и скатать ореховый рулет, причем с одинаковой ловкостью, и Ники считал, что она не просто быстро все усваивает, онаразносторонняя натура. Даже если бы все это не было правдой, он любил Пичи, а Пичи любила его.
Гортензия тщательно свернула телеграмму, вложила ее в конверт, а конверт протянула Ники:
Доставь-ка это срочно мистеру Да Понте на Северной Второй улице.
Ники надел фуражку с надписью «Вестерн Юнион» и спустился в гараж, который теперь был залит солнцем. Скоро кузены закончат свой завтрак, попрыгают в машины и тоже начнут смену. Садясь в «четверку», Ники припомнил шляпных дел мастера Да Понте. У него в магазине Ники купил Пичи зеленую замшевую шляпку, и Пичи так ею восхитилась, что попросила мистера Да Понте изготовить для нее свадебную фату, когда они назначат дату свадьбы. Ники улыбнулся этой мысли. Наверное, он больше всего любил в Саут-Филли именно этоне надо далеко ходить, чтобы получить все, чего душа пожелает. Ники представить себе не мог, как бы он жил где-нибудь в другом месте.
Выезжая задним ходом из гаража, он глянул наверх и увидел миссис Муниона стояла у окошка диспетчерской и наблюдала за ним. Руки она сплела на поясеэта ее поза напомнила Ники статую святой Анны за стеклом в подземелье церкви Святой Риты Кашийской. Дрожь прошибла все его тело, когда он вспомнил, как ребенком ждал на скамейке своей очереди на исповедь. «Может, это знак? подумал Ники. А все остальное?»
Васильки, анютины глазки и нарциссы, высаженные вокруг крыльца у дома Борелли под номером 832 на Эллсворт-стрит, выглядели довольно хиленькими. Отец с дочерью, обитатели дома, ухаживали за ними, в точности как прежде ухаживала хозяйка, но, с тех пор как ее не стало прошлым летом, сад загрустил. Сэм Борелли не был садоводом от бога, да и его дочка Калла тоже, невзирая на цветочное имя. Их умения лежали в другой области, но они старались как могли, чтобы небесно-голубой, обшитый деревом двухэтажный дом содержался так, как было заведено у Винченцы Борелли, включая возделывание клумб в саду.
Глядя в зеркало на шкафчике в ванной, Калла Борелли приподняла челку, спадавшую на лоб черной пернатой бахромой. Она просто перекрутила ее, чикнула маникюрными ножницами и отстранилась полюбоваться результатом. Вполне довольная, она взрыхлила пальцами короткие прядки, обрамлявшие лицо.
Калла! позвал отец, стоя у подножия лестницы.
Иду, папуля, крикнула она в ответ.
Калла накрасила губы ярко-красной помадой, причмокнула ими, чтобы помада ровнее легла, и пустила воду в раковинусмыть крохотные черные волоски, осыпавшиеся во время стрижки. В последний раз взглянула на модель в журнале «Харперс базар», брошенном на подоконнике. Фотография длинной, тощей, томно курящей сигарету парижанки, чью шикарную короткую стрижку она попыталась скопировать, имела мало общего с отражением американской итальянки в зеркале, ну и что? Калла не привереда и уж точно не француженка. Она захлопнула журнал.
Утреннее солнце заливало кухню дома Борелли, как включенные на полную мощность софиты заливают светом сцену. Вкусно пахло сладковатым томатным соусом, кипевшим на плите.
Сэм Борелли стоял над сковородкой с лопаточкой в руке, наблюдая, как пара свежих яиц томится в булькающем соусе. Яйца по-венециански. Через плечо у него висела прихватка. Сэму было уже под восемьдесят, и годы здорово обобрали его по части осанки и волос, но черные-пречерные глаза и неаполитанские черты, особенно густые брови, были такими же выразительными, как и в пору его юности.
Войдя в кухню, Калла покружилась:
Ну как тебе?
Хорошо.
Я сама подстриглась.
Ты не должна сама себя стричь. Это все равно что самой мастерить себе автомобиль.
Мне некогда ходить по салонам красоты.
А ты найди время.
Сэм тревожился за Каллу. Она была совсем не такая, как его старшенькие, Елена и Порция, которые ставили внешность во главу угла и для которых замужество и материнствопрежде всего. Калла будто перепрыгнула через несколько ступенек, когда дело дошло до женственности. Для младшей дочери Сэма естественным было оставаться бескорыстной и думать о себе в последнюю очередь. Но, как ни трудно было поверить в это, Калле исполнилось уже двадцать шесть, годы испарились стремительно, как утренний туман, и отец Каллы знал, что скоро дочка выйдет из того возраста, когда еще не поздно замуж. Сэм думал о том, что пора бы ей уже найти кого-то, полюбить и строить с ним будущее. Но это в нем отец волновался, а не художник. Художник был уверен, что Калла на правильном пути.
И как это ты отважилась сама себя стричь?
Ну я же стригу парики в театре. Вот я и подумалачто в этом трудного?
Парикине живые волосы.
Так на живых даже лучше тренироваться. Если что не так сделаешьотрастут.
Жаль, о моих такого не скажешь, вздохнул Сэм, потирая лысину.
В Париже это сейчас самый писк. Называется «французская шапочка».
Но мы в Саут-Филли.
Может, нам не помешала бы толика «левого берега» на наших делавэрских берегах. Калла взяла со стола газету. И как рецензия?
Сэм не ответил. Когда он ставил пьесу, то не спал в ночь после премьеры и ужасно переживал о рецензиях. Вчера состоялась премьера, и вечером после спектакля Калла поднимала картонный стаканчик с шампанским за ведущих актеров, потом мела вестибюль, мыла гримерки и наконец приползла домой и рухнула в кровать.
Калла пролистала «Филадельфия инкуайрер», пока не нашла короткую рецензию на свои первые режиссерские потуги в Театре Борелли.
Нет чтобы на первой полосе поместить. Легче встретить итальянца в Публичной библиотеке Филадельфии.
«Мистер Карл Борелли» прочла она вслух и выразительно посмотрела на отца: Карл Борелли?
Промашка номер раз, вздохнул Сэм. Надо было назвать тебя Сьюзи.
Надо было родить себе сына, пусть бы он и был режиссером, а не какая-то дочь.
Ты же знаешь, ядамский мастер.
Калла продолжила чтение вслух:
«Мистер Борелли хм замахнулся на Двенадцатую ночь, иногда у него получается комедия, но чащебалаган» Она подняла глаза на отца: А балаганэто не комедия?
На грани. Сэм перевернул яйца на сковороде.
Он вообще не понял, что я сделала с Фесте. Я использовала его как рассказчика. Калла плюхнулась на стул и продолжила читать. Кто этот тупица?
Этот парень любит своего собственного Шекспира, ему подавай все, как было в старом добром «Глобусе». Сэм разложил глазки яиц на два ломтика поджаренного до золотисто-коричневой корочки итальянского хлеба, смазал томатной подливкой, в которой их томил, и увенчал блюдо кусочком сливочного масла, который тут же начал таять на этом аппетитном сооружении. Отец поставил тарелку перед дочерью, расстелившей на коленях салфетку. Не обращай внимания на критиканов. Вспомни, что Верди говорил. Он мог позволить плохому отзыву в газете испортить себе завтрак, но обедникогда.