Спасибо, папулечка, сказала Калла, не отрываясь от газеты на этот раз. Я бы так не разозлилась, не будь статья настолько дурацкой. Но рассвирепела бы сильнее, если бы это оказался хвалебный отзыв. Где все лавры достались бы какому-то Карлу.
Но тебя не смущает же, что все шишки тоже на него посыпались?
Калла отшвырнула газету:
Больше ни слова не прочту.
Она схватила вилку и принялась завтракать, наслаждаясь каждым кусочком.
И то верно. Сэм налил ей кофе. Все хорошо, доченька?
Я и не ждала хвалебных рецензий.
Ну да, конечно.
А ты откуда знаешь?
Ты же у меня оптимистка.
Уже нет.
Сэм рассмеялся.
Это ведь первый твой спектакль. Поверь, ты славно потрудилась.
Правда?
Правда. Ты сотворила несколько вдохновенных сценических картин.
У тебя научилась.
И роли распределила правильно. И доброжелательно руководила актерами во время постановки. Ты добилась от Джози такой игры, какой я в жизни не смог бы добиться.
Я ей сказала: «Меньше ветчины, больше горчицы», и сработало.
Все сработало. И актеры так легко взаимодействовали друг с другом. Это все твоя заслуга.
Я думаю, что они доверились мне благодаря вашим хорошим отношениям все эти годы. Ты создал труппу, и они остались тебе верны.
Нет, ты прекрасно знаешь, на что ты способна. И я тобой горжусь.
Да, но нам нужно сплотить их, и хорошая рецензия в солидной газете была бы ой как кстати.
А на сегодняшний вечер сколько продано билетов? Сэм сел за стол и налил себе чашку кофе.
Половина зала от силы, а на завтрашний дневной спектакль и того меньше.
Придется сократить обслугу.
Знаю.
И что ты надумала?
Надумала, что сумею сама вести бухгалтерию. И обойдусь без костюмера.
И парики сама можешь завивать.
И суфлировать могу.
Какая жалость. Мне нравится этот Ники Кастоне. Он отличный работник.
Я знаю. Но у меня нет денег, чтобы оплачивать его труд. Калла выглянула в окошко кухни, как будто надеялась, что решение финансовых проблем театра лежало на узловатых перекрестьях виноградных ветвей, оплетающих беседку ее матери. Может, я смогу попросить Марио Ланцу поучаствовать в спектакле.
Как только кто-то из Саут-Филли попадает в передрягу, он тут же кличет Марио Ланцу. Интересно, сколько может сделать один человек?
Он не забывает свой старый район. Напишу-ка я ему письмо, сказала Калла, ставя тарелку в раковину. Я смогу все повернуть в нормальное русло.
А может, этого и не нужно. Может, все идет как должно.
Не говори так, папуля. Как же город будет без Театра Борелли? Это твое наследие. Надо чуточку больше веры. Калла поцеловала отца в щеку. Буду дома к ужину. Не натвори тут безумств.
Если Калла и заметила, что отец как-то побледнел, что он не в себе, то не подала виду. В это утро она больше беспокоилась о его театре, о труппе, которую он собрал, чем о нем самом.
По лестницам не лазь, на стремянки не взбирайся. Ничего тяжелого не поднимай. Дождись, пока я вернусь домой.
Да-да-да.
Папа, я не шучу. Калла схватила ключи и сумку и стремглав выскочила из дома. Позвоню тебе в обеденный перерыв.
Ты не обязана.
Но мне хочется, крикнула она и закрыла за собой входную дверь.
Оказавшись снаружи, Калла в один прыжок преодолела крыльцо, хотя на работу не опаздывала, добежала до калитки, но та заела и не открывалась. Калла стала биться в нее, но калитка не двигалась с места, и Калла пришла в ярость. Она снова дернула ручку, пнула калитку ногой, чтобы расшатать заржавевший механизм. СоседкаПат Патронски, миниатюрная красавица-полячка примерно ее лет, как раз шла на работу и увидела сражение с калиткой.
Прочитала рецензии, да? спросила она сочувственно.
Всего одну. Но мне хватило.
Калитка поддалась. Калла вышла на тротуар и быстро направилась в сторону Брод-стрит.
Ноги двигались медленнее, чем ей хотелось бы, и вскоре она бросилась бежать.
Калла солгала отцу. Эта рецензия ее просто опустошила. Газетчик сказал ее пресс-агенту, что рецензия появится не раньше выходных, и она надеялась, что у нее будет время подготовиться к худшему. Калла планировала прошерстить газету и в зависимости от того, хорошая там рецензия или плохая, либо оставить ее на столе, чтобы папа насладился, либо спалить в мраморной купальне для птиц на заднем двореотец годами сжигал там плохие отзывы в прессе. Теперь у нее осталось единственное средство избежать унижениясбежать от него.
Трудясь над постановкой своей первой пьесы, Калла, разумеется, немало думала о том, как можно сделать это еще лучше. Она обладала собственным стилем, но была истинным продолжателем своего отца в том, что касалось разработки концепции, создания подхода, подбора актеров, режиссурыкусок за куском, минута за минутой, чтобы каждая сцена была по-настоящему визуально интересна. Она помогала костюмеру создавать костюмыстежок за стежком, помогала художнику-декоратору придумывать декорации. Даже помогала возводить остров Иллирию из проволочной сетки, мешковины и нескольких ведер настоящего песка. А этот критик? Что он возвел, кроме башни из уничижительных прилагательных, чтобы описать то, чего он не понял?
Туфли Каллы на бегу хлопали ее по пяткам, и пятки начали гореть. Она чувствовала себя так, будто попала в некое подобие ада и пламя ярости пожирает ее, начав с ног. Она неудачница. Сварганила никуда не годную постановку, испортила прекрасную пьесу. В библиотеке историки называли «Двенадцатую ночь» «дуроустойчивой» пьесой. Они просто еще не встречались с такой дурой, как она. Дебют Каллы не стал ее триумфомэто была всего лишь «мягкая посадка», и ничего страшного она не принесла. Подумаешь, имя в газете неверно написали да пол перепутали, пренебрегая ею.
Ей невыносима была одна мысль о том, как она посмотрит в грустные глаза актеров, гримеров, костюмеров и рабочих сцены, которых еще нужно убедить, что не их работа стала причиной газетного злословия. Она должна их поддержать, обязанаэто тоже ее работа. Но кто поддержит ее? Отец не шутил, когда говорил, что режиссерсамая одинокая роль в театре.
И хуже всего, больнее всего, что вот эта гадкая рецензия лишала всяких надежд на предпродажу билетов. Калла могла выдержать удары по самолюбию, но удары по кошельку были невыносимы. Отец вручил ей ключи от театра в творческом смысле, но в финансовом он подсунул ей свинью. При мысли об этом у нее запекло глаза, и тут она услышала позади себя призывный свист. Вот умеют же мужчины выбрать самый неподходящий момент, чтобы привлечь внимание женщины. Свист она проигнорировала, только припустила еще быстрее.
Эй, мисс Борелли! крикнул мужчина из медленно скользящего рядом с ней такси 4. Она перешла на стремительный шаг и только потом признала шофераНики Кастоне. Подбросить? спросил он.
Нет.
К чему этот спринт?
Я опаздываю.
Тогда вас необходимо подвезти. Садитесь.
Нет, спасибо.
Чтобы отделаться от Ники, Калла ускорила шаг, но зацепилась, обходя яму на тротуаре, и у нее слетела туфля. Она споткнулась и приземлилась на четвереньки прямо на бетонный тротуар.
Ники остановился и выпрыгнул из машины.
Прости меня, сказал он, возвращая ей сбежавшую туфлю. Я тебя отвлек.
Калла сидела на асфальте. Чулки на коленках порвались.
Я же сказала, меня не надо подвозить.
Ладно. Не надо так не надо. Ники отдал ей туфлю и поднял руки вверх. Я просто хочу помочь.
Мне не нужна помощь.
Она встала, поставила туфлю на асфальт и сунула в нее ногу. Ники смотрел вслед уходящей Калле и вдруг заметил, какая у нее красивая фигура, плавные линии под простой юбкой и кофтой. Он никогда прежде не замечал Каллуне в этом смысле, не при таком свете. Может, его целеустремленная преданность Пичи Де Пино пеленой застила ему глаза, а может, он просто никогда до сегодняшнего утра не видел Каллу в юбке, даже не был уверен, что у нее имеются ноги. Кроме того, она не вела себя как девушка. Она или руководила всеми вокруг, или была вся вымазана краской, или сражалась с двухщеточным полотером на мозаичных плитках театрального вестибюля. Полотер прыгал, как отбойный молоток, дергаясь на коротком проводе. Она вечно кружилась, но не как балерина, а как проворный механик на станции техобслуживания «Пеп-Бойз».
Эй, Калла, позвал он ее снова.
Она обернулась, нетерпение явственно выражалось в ее напряженной позе:
Да?
Чудесная стрижка.
Она улыбнулась через силу.
Спасибо, махнула она ему, скорее приветственно, чем прощально.
Джио, средний сын Дома и Джо Палаццини, нервно расхаживал внизу, в гараже, туда-сюда. Он осторожно высовывал голову из ворот, зыркая по сторонам, но на улицу не выходил. Джио в свои тридцать лет остался коротышкой и комплекцией напоминал упаковочный тюк. Толстая шерстяная форма «Вестерн Юнион» его не украшала. То, что Бог недодал Джио в росте, он восполнил волосами. Черные, волнистые, сияющие и густые, дважды в день их приходилось укрощать бриолином «Уайлдрут».
Джио остановился и стоял достаточно долго, успев выудить пачку «Пэлл-Мэлл» из нагрудного кармана, встряхнуть ее, достать сигарету и зажать в зубах. С сигаретой во рту, он принялся хлопать себя по карманам, разыскивая спички. Не нашел, но сигарету изо рта не вынул, спрятал руки в карманы и продолжил прохаживаться.
Гортензия покачала головой, созерцая сверху, из диспетчерской, эту до боли знакомую сцену. Джио снова попал в переплет. Несмотря на все предпринятые усилия, он никак не мог избавиться от привычки играть. Ничто не могло его исцелитьни учеба в семинарии в Спринг-Гроув, откуда его вышибли за то, что поспорил на деньги, кого изберут новым папой, ни образцовая военная служба во время Арденнской операции, где он храбро сражался, но после победы был пойман на организации подставного матча в софтбол и отправлен под арест, ни даже любовь к Мэйбл, которая вышла за него с условием, что он будет еженедельно посещать священника, в надежде, что сила более могущественная, чем соблазн сорвать банк в первой попавшейся игре, заставит его измениться.
Все виды перевоспитания были предложены Джио, но ни один не смог отвадить его от покера, пинокля, блек-джека, бинго и прочих игр с фортуной. Как ласточек тянет к Капистрано, так зеленое сукно на столах клуба Большого Джона Казеллы притягивало Джио Палаццини в каждый день получки.
Ники въезжал в гараж, когда Гортензия показалась на верхней ступеньке лестницы с телеграммой в руке.
Не глуши мотор, крикнула она, махая конвертом.
Я отвезу, предложил Джио.
Ники доставит.
Говорю же, я отвезу, миссис Муни, настаивал Джио.
Ты плохо ориентируешься за городом, Джио.
Я разбираюсь в картах так же хорошо, как любой другой.
Только не в тех картах. Да ты заблудишься по пути из гаража в мужской сортир, сказала Гортензия, теряя терпение.
Мне надо смыться из города, признался Джио, и левое веко у него задергалось в нервном тике.
Чтоопять? Ники вытаращился на кузена.
Мне не повезло, я был у Казеллы, и
Ники поднял руки:
Не хочу даже слышать!
Так кто доставит телеграмму? У меня полно работы, простонала Гортензия сверху.
Мы оба. Полезай, Джио.
Заметано, сказал тот, взгромождаясь на пассажирское сиденье «четверки».
Ники, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся, чтобы забрать у Гортензии конверт.
Ты с ума сошел, прошептала ему Гортензия. А если за вами увяжется кто?
Тогда пусть забирают его себе.
Если бы. Смотри в оба, Ники. Гортензия вручила ему телеграмму и свернутую карту дорог Пенсильвании. Ты понял меня? Джиомешок с неприятностями, ты не обязан вместе с ним идти на дно. Ни в коем случае.
Джио скорчился на переднем пассажирском сиденье, уткнувшись носом в колени, пока Ники ехал по улицам в сторону пригорода. Когда такси сделало круг позади Филадельфийского музея и Ники вырулил на шоссе, Джио выпрямился.
Что ты на этот раз учудил?
Да ничего такого страшного.
Джио опустил окно и вдохнул свежего воздуха.
Ты снова в бегах.
Это пройдет.
Хорошенькое утешение.
Когда я выигрываюя Цезарь, а когда проигрываюэто напасть. Простое уравнение.
Проигрываешь ты куда чаще, чем выигрываешь.
Просто я не хвастаюсь, когда выигрываю.
Джио, ты должен остановиться. Однажды какой-нибудь отморозок не пожелает дожидаться, пока утром в понедельник откроется банк, чтобы ты мог выплатить свой проигрыш, и тебя отмутузят.
Не-а. Подождут.
У тебя же скоро дитя родится. Подумай о своем ребенке. И о Мэйбл.
С Мэйбл все путем.
Пока что. Но ты испытываешь ее терпение.
Уж кто бы говорил о терпении. Ты даже не женился до сих пор.
Уже скоро.
Хочешь бесплатный совет?
Конечно.
Джио тряс пачку, пока не вытряхнул из нее сигарету. Протянул ее Ники. Тот угостился. Джио встряхнул пачку еще раз и губами вытащил еще одну сигарету. Прикурил от автомобильной зажигалки, потом предложил огоньку кузену.
Не делай этого.
Чего не делать?
Не женись на Пичи Де Пино.
Чего это ты вдруг так заговорил?
О тебе забочусь.
Это как?
Я знаю, каково по ту сторону. Оставайся там, где ты есть. Оставайся в своем подвальчике. У тебя есть кокон. Кокон хорош для одного. Для двоихне слишком. Становится тесновато.
Но я хочу жениться, Джио.
Так и я хотел.
Ты не любишь Мэйбл?
Уже поздновато не любить ее.
Согласен.
Я люблю ее. И она ждет ребенка. Так и жизнь проходит. И я вместе с ней.
Да, у тебя есть что сказать по этому поводу. Но жизнь не просто раскладывается перед тобой, как стопка бейсбольных карточек.
С каких это пор?
Да всегда.
Только не в моем случае. Мне с рождения говорили, что я должен делать. Если не родители помыкали, то братец Доминик, а теперь мной командует Мэйбл.
Или букмекеры.
Эти тоже. Всегда кто-нибудь за мной таскается. Клюют и клюют мозги с утра до ночи.
Люди хотят получить свои деньги.
Неважно. Это мое естественное состояние. Чтобы меня расклевывали, как стая голодных канареек расклевывает колосок. Такой уж я. Джио запустил пальцы в свою буйную шевелюру, а потом принялся тянуть себя за волосы, словно надеялся, что долларовые купюры заколосятся в дебрях его прически, стоит только дернуть посильнее. Натуру не изменишь.
Ники посмотрел на него:
Ты можешь измениться. Ты можешь перестать играть на деньги.
Голова Джио так резко повернулась к Ники, что оба услышали хруст шейных позвонков.
Я не могу перестать. Это во мне заложено.
Надо бороться.
Я и борюсь. Иногда. Пытаюсь. Держу страсть в узде какое-то время, а потом прорывает и все начинается зановоеще хуже. Лучше уж, наверное, поигрывать пару раз в неделю, спустить несколько зеленых и выпустить пар. Это облегчает потребность. А если я завязываю, то ни о чем больше думать не могу. А потом сдаюсь, и тогда словно плотину прорываетя возвращаюсь за стол, и там меня засасывает, пока я не начинаю тонуть.
Ужасно.
Еще бы. Я узник собственной жажды выиграть любой ценой. Я сам себе противен. Но это меня заводит, в том-то и штука, братишка.
Джио швырнул окурок в окно, откинулся на сиденье, надвинул козырек «вестерн-юнионской» фуражки на нос и тут же уснул, будто по щелчку гипнотизера.
Ники восхищался способностью Джио спокойно спать, будучи в долгу как в шелку, причем у самых гнусных типов из клуба Казеллы, и одновременно жалел его. Джио измотался, его нервные ресурсы были на исходе, банковский счет опустел. Они с Мэйбл ругались только за закрытой дверью, но двери в доме 810 по Монтроуз-стрит были такими тонкими, что вся семья знала, когда у Джио случалась плохая неделя, а когдаудачная. Как же это невыносимо, думал Ники, красться домой без гроша, спустив за одним из столов Казеллы недельное жалованье, вместо того чтобы победителем с полными карманами денег мчаться в объятия возлюбленной жены. Ничего удивительного, что Джио не хочет, чтобы Ники женился, ему самому это не принесло счастья. Во всяком случае, не в дни проигрыша.
Ники покрутил ручку радио, как медвежатник крутит рычажок сейфа, но не нашел ничего интересного, так что опустил окошко, чтобы свежий ветерок обдувал его на ходу. Ничто не могло нарушить сон его кузена, даже крутые виражи, которые Ники пришлось преодолевать в предгорьях Поконо.
Таблички со стрелками, указывающими на группу деревушек в складках у подножия гор Поконо, включая Ист-Бангор, Бангор и Розето, были прикреплены к одному столбику на выезде из Страудсберга. Ники свернул на горную дорогу, ведущую в конечный пункт его поездки.