Эльза улыбнулась. Мэйбл всегда удавалось ее взбодрить. Мэйбл спустилась к Эльзе и взяла у нее из рук коробку с венчиками.
Зайди-ка внутрь и послушай, как тебя там хвалят. Все трубят, что твои веночки стали венцом Майского праздника. Все мамаши так прямо и сказали.
Правда?
Все до единой! Даже эти привереды неаполитанки. Только никому не говори, что я их так назвала.
Не скажу.
Нам с тобой надо держаться друг дружки. Мы же чужачки. Ирландка да полька в сплошном соусе маринара. Ну ты знаешь, о чем я, подмигнула Мэйбл Эльзе.
Конечно, знаю.
Ладно, пошли внутрь. Я хочу, чтобы моя невестка получила свои заслуженные похвалы. Пусть поговорят. И монашки в том числе. Мэйбл повернулась, чтобы подняться по лестнице. Эльза стояла неподвижно, глядя вдаль. Что с тобой? спросила Мэйбл.
Все так быстро кончается. И это грустно.
Вся грусть улетучится, как только в парадах начнут участвовать наши дети. Твой Доминик будет шагать в год своей конфирмации, и кто знаетвдруг у меня родится девочка, и однажды она станет Майской королевой, и ты сплетешь ей венец? Вот будет здорово, правда?
Это будет прекрасно.
Эльза вошла в школу вслед за Мэйбл. Она думала не о параде, не о розах и не о венцах. В этот святой день поминовения матерей Эльза думала о своей маме, о том, как сильно по ней скучает, и о том, что никогда этой боли не суждено утихнуть, потому что маму она никогда больше не увидит.
2
Ночной воздух чуть покалывал лицо, когда Ники крутил педали велосипеда по Белла-Виста. Он плотно поужинал макаронами с фасолью, съел горбушку хлеба, запил это все стаканом домашнего вина и поехал на свою вторую работу. Привстав на педалях, Ники свернул на Брод-стрит, и ветер дул ему в лицо, пока он ехал мимо домов, в которых жили друзья его детства, те, с кем водился он, не считая компании своих кузенов. Проезжая мимо, он напевал фамилии, как слова из арии:
Де Мео, Ла Преа,
Феста, Теста, Фьорделлизи, Джованнини,
Окемо, Кудемо, Коммунале,
Ларантино, Константино,
Имбези, Кончесси, Бельджорно, Морроне! Спатафора!
Куттоне, Карузо, Микуччи, Меуччи,
Джераче, Чьярланте, Стампоне, Кантоне.
Мессина, Кортина, Матера, Феррара,
Кучинелли, Маринелли, Белланка, Ронка,
Палермо, Дзеппа! Феррагамо!
Руджиеро, Флорио, ДИорио Сабатине, Де Реа, Мартино!
Ники съехал с тротуара на грязноватую аллейку позади Театра Борелли, пропев последнюю строку:
Навечно Борелли!
Он перенес вес на руль, оторвал ноги от педалей и спрыгнул на тротуар, будто велосипед был конем, а онжокеем. Припарковав велосипед на стоянке у служебного входа, Ники направился, насвистывая, в обход здания к главному театральному подъезду.
Ники не просто входил в фойе Театра Борелли, он входил в свой храм. Вестибюль сиял великолепием Belle Йpoqueоднако то была красота, познавшая тяжкие времена, побывавшая по ту сторону и все-таки выжившая. Сусальное золото на сводчатом потолке облезло от времени, но по-прежнему сияло. Впечатляющие полукруглые лестничные пролеты вели на бельэтаж. При ближайшем рассмотрении было видно, что плюшевая обивка на поручнях вытерлась местами, а ковровая дорожка на ступенях истончилась, но издалека богатый красный плюш и шерсть смотрелись царственно.
Фреска на стене, изображавшая пейзаж пенсильванских лугов и пасущихся на них лошадей, служила декорацией для лестничной площадки, где собиралась изысканная публикавладельцы билетов в партер. Глянец на картине поблек от времени, обретя мягкую патину нежного мятного оттенка.
Наверху мерцала великолепная люстра муранского стекла с выдутыми вручную рожками из молочно-белого хрусталя, рассыпавшая золотые блики на отполированные черные и белые мраморные плитки пола. При свете дня все недостатки и шероховатости вестибюля были отчетливо видны, но вечером, когда свет люстры приглушался, мягкое сияние придавало всей обстановке, и даже зрителям, восхитительный вид.
Родители Сэма Борелли основали этот театр семьдесят пять лет тому назад. Труппа ставила итальянские оперы, популярные среди выходцев из Неаполя, истосковавшихся по музыке и текстам, напоминавшим о доме. В Театре Борелли все постановки шли на родном языке, создавая иллюзию, что бирюзовое море у берегов Амальфи и белые пляжи Сицилии находятся так же близко от зрителей, как побережье Джерси. Но поскольку эти итальянцы все больше становились американцами, их вкусы менялись, а память тускнела. Вскоре они стали предпочитать бродвейские шоу, пьесы и кинофильмы, в которых рассказывалось о продавщицах, мужчинах в униформе и золотой молодежичестолюбивой и богатой. Они перестали искать развлечений, напоминавших, откуда они вышли, а покупали билеты на спектакли, инсценирующие то, куда они стремились, наверх, в высшее американское общество.
Семья Борелли кое-что понимала в шоу-бизнесе, посему не опустила руки, а приспособилась, создала драматическую труппу. Борелли расстались с оперой, оставив ее на попечение Музыкальной академии, расположенной чуть дальше по Брод-стрит, а сами взялись за классические пьесы, зная, что все хоть сколько-нибудь британское будет иметь успех у их честолюбивой трудящейся публики.
Труппа состояла из полупрофессионалов. Актеры и обслуга формально получали жалованье, но частенько местные работали бесплатно в обмен на билетные привилегии. Ники Кастоне нашел в театре сообщество, которое приняло его с распростертыми объятиями. Не было в театре такого дела, за которое бы он не взялся. Будучи суфлером, он подавал реплики актерам, помогал им надевать костюмы в качестве помощника реквизитора, менял декорации во время спектаклей как рабочий сценысловом, выполнял все, о чем бы его ни попросили. Полировал медные балясины на лестнице, мыл окна в вестибюле, подметал дорожку. Временами помогал кассирше, когда у нее, по обыкновению, заканчивалась мелочь на сдачу в день спектакля. Опоздавшие знали, что поскольку в театре всегда полно свободных мест, то их пустят независимо от того, заплатили они или нет. Первое правило шоу-бизнеса гласит, что каждый вовлеченный должен быть готов работать бесплатно, но в профессиональной труппе актеру следует платить, а это значит, что второе правило шоу-бизнесапредставление должно делать сборыстало весьма существенным для выживания. Но вторым правилом в Театре Борелли часто пренебрегали, поэтому театр не вылезал из долгов.
Ну, как сегодня зал? спросил Ники, остановившись у окошка кассы.
Роза Де Неро, пухленькая луноликая кассирша, оторвалась от бульварного романа, который с увлечением читала.
Могло быть и лучше. Партер продан где-то на три четверти. Бельэтаж пустой. Осталось пробить дыру в потолке и брать арендную плату с голубей. Она заложила страницу в книге пальцем и посмотрела на Ники: Вот поставили бы мюзикл, глядишьи билеты продали.
Мышекспировская труппа.
В том-то и беда ваша. Шекспир для снобов.
А что вы читаете?
Роза подняла книгу, показав название: «Порочный круиз. Ей надоело быть безгрешной». Грудастая фемина на обложке уж точно безгрешной не выглядела.
Шекспир очень сладострастный писатель, если вы именно этого ищете.
Я не понимаю, о чем они там все толкуют на сцене, сказала Роза, снова устраиваясь на своей табуретке на колесиках.
Он писал для людей. Таких, как мы. Вы когда-нибудь слыхали о том, что раньше зрители в партере стояли прямо на земле?
Мне это неинтересно.
Но вы же работаете в театре.
Неважно.
Ну что-то же подвигло вас обратиться к этому старейшему виду искусств?
Двадцать зеленых в неделю подвигли. Вот я и пришла в Театр Борелли. Коплю на стиральную машинку. Уже невмоготу отжимать вручную.
Но ведь не только же деньги? Должно быть что-то еще?
Ники пытался флиртовать, но его чары не подействовали на Розу, он для нее был скорее назойливой мухой.
Так как же, Роза? Бросьте прикидываться.
Я бы подумала, если бы вы взялись за что-нибудь, что мне захотелось бы посмотреть. «Тепло для мая», там, или еще что хорошее. Чтобы страсти так и кипели.
В «Двенадцатой ночи» страсти просто бушуют.
Ага. Зрители это и говорят, когда уходят в антракте, хмыкнула Роза.
Не стоит злорадствовать на этот счет.
Ни у кого здесь не хватает духу сказать все как есть.
Отложите, пожалуйста, билет для Терезы Де Пино.
Заплатите?
Запишите на мой счет.
Кругом одни халявщики.
Ники пропустил ее шпильку мимо ушей и вошел в театр. Ароматы мастики, свежей краски и несвежих духов витали в воздухе, тяжелые, как зеленые бархатные портьеры, полулуниями драпирующие высокую арку просцениума. Пока Ники шел между рядами, софиты по очереди отбрасывали круги света на сцену. Он уже подходил к сцене, по лестнице слева, когда увидел Тони Копполеллуведущего актера труппы, прислонившегося к стенке в глубине сцены и повторяющего свою роль.
Премьеру уже сыграли, а ты еще учишь текст?
Актеру никогда не одолеть Шекспира. «Если глаза оторвешь от страницы, то пьесы на сцене уже не случится». Так меня Сэм Борелли научил.
Тони пыхнул сигаретой и засунул сценарий под мышку. Родись Тони где угодно, кроме Саут-Филли, он стал бы звездой. Высокий и стройный, черные глаза, волевой подбородок, отличная дикция и гибкое телоТони был просто создан для сцены. Но не судьба: отец его умер, когда он был еще мальчиком, и ему пришлось помогать матери растить шестерых младших сестер и братьев. Теперь Тони стукнуло уже сорок, он обзавелся собственной семьей и руководил отделом отгрузки на фабрике газированной воды компании «А-Трит». Ему уже поздно было начинать театральную жизнь помимо Театра Борелли.
Тони сел рядом с Ники за стол с реквизитом.
Что за костюмчик? Кто-то умер?
У меня потом свидание.
Не видать нам твоей девушки как своих ушей, да?
Сегодня и увидите.
Да ну?
Она придет на спектакль.
Впервые. Она существует на самом деле! Тони подмигнул Ники. И сколько вы уже помолвлены?
Я подарил ей колечко семь лет назад.
Семь лет. Хорошо вызрели, значит. Тони медленно затянулся и так же медленно выдохнул. Я не был таким везунчиком. Стоило мне сделать предложение Шэрон и подарить ей бриллиант, она тут же назначила дату свадьбы через полгода. Заявила, что долгие помолвки не для нее. И как только я на ней женился, то сразу уразумел почему.
Шэронпрекрасная девушка.
Ага, согласился Тони без всякого энтузиазма. Тебе сколько лет?
Двадцать восемь.
Тони лукаво усмехнулся.
Неудивительно, что ты прошел всю войну. Очень уж ловко уворачиваешься от пуль.
Ники вышел за сцену и проверил суфлерскую кафедру в левой кулисе. Потом открыл сценарий и включил маленькую настольную лампу. И тут же почувствовал, как по спине колко пробежался сверху вниз десяток длинных ноготков.
Ты такой зажатый, прошептал женский голос. Ногти снова взобрались наверх и щипали загривок Ники, пока каждый волос у него на голове не встал дыбом, словно шерсть у перепуганного кота.
Сегодня на спектакль придет моя невеста.
Ники потянулся назад, чтобы убрать руки Джози Чилетти со своей шеи, но те и сами убрались, сбежав к пояснице.
Я тебе не верю, прошептала Джози.
Она будет сидеть в партере.
Джози обняла Ники за талию и со стуком уткнулась лбом ему между лопаток.
Хочешь, я вас познакомлю? спросил Ники.
Джози ослабила хватку, обошла кафедру и встала лицом к Ники, расстроенная тем, что он разрушил магию их притворства, испортил игру. Ее тонкое красное атласное платье было туго перетянуто в талии, а елизаветинское бюстье так высоко вздымало груди, что шея пошла складками. С последнего ряда галерки Джози казалась красоткой, но вблизи в свои пятьдесят три вызывала в памяти образы Пикассо. У нее были близко посаженные серо-голубые глаза, иссиня-черные волосы и горячечные губы. Рабочая лампочка над кафедрой беспощадно сгущала тени там, где надо бы высветлить.
Я больше не твоя девушка?
Джози, ты же замужем.
А, этот.
Этот, этот. Берт Чилетти, да? Твой супруг.
Но что, если бы
Ники и Джози играли в эту игру с первого дня его работы в театре.
Если бы ты не была замуж-ж-жем прожужжал Ники.
Продолжай, промурлыкала Джози.
а я не был бы обручен
Фу! Джози не смогла сдержать отвращения, за возгласом последовала драматическая пауза. Недаром она все-таки была опытной и почти профессиональной актрисой регионального театра.
Ники продолжил:
И если бы ты по годам не годилась мне в ма
Долой эту строчку!
В молодые няньки?
Так-то лучше.
Тогда, конечно, ты была бы мне прекрасной парой, и кто знает, куда бы это нас завело.
О Николас, как же ты прав! Джози глубоко вдохнула, принудив содержимое своей грудной клетки подняться так высоко, что ее груди почти стукнулись о подбородок, но выдохнула прежде, чем это случилось. Времяэто все. В театре. В жизни. В любви. Ты и я? Мы живем по часам со сломанными стрелками.
Калла в белом вечернем платье и розовых балетках вытащила шкив, чтобы освободить занавес, и тот упал с громким стуком.
Роза открывает театр! сообщила она труппе.
Пойду-ка я лучше одеваться, промурлыкала Джози, словно обещая, что ее коготки не в последний раз щипали ему затылок. Ее атласные туфли без задников шлепали всю дорогу до гримерки, словно копыта у пони, которому необходимы новые подковы. Ники покачал головой и сложил по порядку страницы сценария. Все-таки ведущая актриса нуждается в громадной моральной поддержке.
Выглядишь прекрасно, сказал Ники Калле.
Спасибо.
Пожалуйста, сказал Ники, а потом пробормотал: Ледышка.
Кто? Я?
Ага. Прямо пронзила меня холодом. Морозом обдала. Как в первый день зимы. Наверное, за то, что из-за меня упала.
Калле пришлось задуматься.
А, это? Нет, ты не виноват, я отвлеклась.
И я.
Почему?
Неважно. А почему в платье? Что-то намечается? То юбка, теперь платье. Наверное, пожарная команда попросила назад свои комбинезоны?
Ты сущий паяц. Если тебе так не терпится узнать, я иду на свидание.
Кому-то повезло.
Ты так думаешь? Глаза Каллы сощурились.
Наконец-то убедится, что у тебя есть ноги. Все парни Саут-Филли ликуют.
Калла закрыла глаза и разгладила складку между бровей.
Ники, мне нужно с тобой поговорить.
Кто угодно, кроме меня. У меня есть невеста, и Джози стоит в очереди. Пока я до тебя доберусь, тебе исполнится шестьдесят два.
Калла сплела руки и уставилась в пол.
Я не могу себе позволить держать тебя в команде. Боюсь, это твой последний вечер.
Ники с трудом сглотнул.
Ты меня увольняешь?
Хотелось бы мне, чтобы финансовая ситуация была иной и все было по-другому.
Я зарабатываю всего семьдесят пять центов за вечер.
И даже их я не могу себе позволить.
Дело не в качестве моей работы?
Ты знаешь пьесу лучше актеров. Ты мне нравишься. Ты делаешь все, что я ни попрошу. Но наши сборы на нуле. От чего-то придется отказаться.
Ты имеешь в виду «от кого-то».
Прости. Калла положила руку на кафедру, словно хотела как-то разрядить обстановку. Если тебя это как-то утешит, я ненавижу эту часть своей работы. Ненавижу. Она направилась к лестнице.
Калла?
Что?
А знаешь, я тут подумалне нравится мне твоя прическа.
Моему отцу тоже.
Калла пошла вниз по лестнице.
Ники был потрясен, ошеломлен. Его ни разу еще не увольняли, и уж точно его никогда не увольняла девушка в белом платье из хлопкового пике. Благо его единственными нанимателями были родной дядя и Армия США, и если семья никогда не лишила бы его работы, а свою почетную отставку он заслужил верой и правдой, то холодная и внезапная ликвидация Каллой его должности в театре очень задела Ники. Но, как ни больно было Ники, у него оставалась еще работа, и он должен ее выполнить, как и все остальные люди театра, так что, выкинув плохие новости из головы, он целиком отдался представлению. Он разберется в своих чувствах, как только упадет занавес в финале, а теперь насладится всем оставшимся ему временем в театре, остановит мгновение. Ники не однажды слышал, как Сэм похожими словами наставлял актеров на репетиции, и поскольку его суфлерская работа проходила исключительно за кулисами, это только поможет не отвлекаться от насущной задачи.