Среди прочих восхитительных моментов работы в театре Ники очень любил стоять в кулисе перед началом спектакля и наблюдать, как публика занимает места. Со временем он научился делать некоторые умозаключения насчет зрителей, основываясь на их поведении до того, как поднимется занавес. Порой возникали препирательства и даже потасовки между капельдинером и каким-нибудь зрителем, присвоившим чужое место. Женщины надевали в театр свои лучшие наряды, которые зачастую включали в себя огромные шляпы с широчайшими полями, украшенными гигантскими шелковыми цветами и атласными бантами невероятных размеров. Большая шляпа на зрительнице партера могла испортить целый акт шекспировской пьесы тому, кого угораздило оказаться позади ее обладательницы. Поди попробуй попросить женщину снять драгоценную парижскую шляпупредмет ее гордости, произведение искусства. Если женщина не снимет шляпу, а капельдинеру не удастся уговорить ее пересесть, она обидится и уйдет, а если останетсязритель позади нее лишится возможности видеть всю сцену и потребует возмещения расходов.
Бывало, группа приятелей, купивших места рядом, завалится гурьбой с билетными корешками в руках и начнет увлеченно играть в игру, напоминающую «музыкальные стулья», пока каждый не отыщет себе место с обзором по вкусу. Длинноногие, клаустрофобы, ипохондрики вечно сражаются за кресла у прохода. Монахиням все равно, где сидеть. Священники норовят усесться в самом центре партера. Политикам подавай первые ряды, а букмекеры, игроки и уличные гуляки предпочитают стоячие места позади. Как режиссер расставляет актеров на сцене, так капельдинер размещает публику в зале.
Одиночки в зале вызывали у Ники особенно пристальный интерес. Обычно это мужчина без пары, поглощенный происходящим на сцене, хохочущий и плачущий от души, чтобы в следующий раз прийти опять и все пережить заново. Больше всего Ники рассчитывал именно на нихна зрителей, ощущавших, что все представление обращено непосредственно к ним.
От вечера к вечеру зрительный зал был все тот же, но на сцене ни одно слово не звучало одинаково. Театр был изменчивым, коварным и неугомонным морем в огромном мире искусства. В зависимости от настроения, контекста, эмоций и подачи одна и та же пьеса в одной и той же постановке могла меняться от вечера к вечеру, трансформироваться, обретать новые цвета, оттенки, смыслы; она могла угаснуть или взорваться, ослепить или выдохнуться, удивить и вызвать восторг, утешить и наскучитьи сценарий тот же, и актеры те же, но никогда не знаешь, чем дело обернется. Вот эта-то изменчивость и подкупила Ники Кастоне. Он обожал замирать у самого края пропасти, заглядывая в нее из кулис. И хотя занавес, подиум, сценарий в папке и маленький яркий квадрат света отделяли его от сценического мандража, он был счастлив находиться достаточно близко к огню, чтобы ощущать его жар.
Реальная жизнь Ники была предсказуема. Когда умерла мать, его жизнь вошла в колею, по которой двигался мир семейства Палаццини. Армейская подготовка не слишком отличалась от муштры на Монтроуз-стрит, и после возвращения жизнь Ники стала размеренной, упорядоченной, рутинной: пришел на работу, отработал, сдал выручку, ушел с работы, а домамакароны на ужин по вторникам, рыба по пятницам и воскресные семейные обеды после десятичасовой мессы. Зато в Театре Борелли он упивался негаданностью, сменой настроений, проявлением чувств. Ники взбирался на адреналиновые высоты, падал в пропасть разочарования, испытывал мгновения триумфа, и все это не в одиночку, а в компании актеров и работников театра, все это он делил со своей театральной семьей. Они полагались друг на друга, как полагался он на своих однополчан во время войны. С точки зрения Ники, труд в театре был тяжелее, чем военная служба. Солдатом он тревожился о том, что его могут убить. В театре смерть наступала, если ты был туп и скучен. Работа в Театре Борелли заставила Ники задуматься о природе возникновения чувств и наблюдать за тем, как режиссер учит актера бросать вызов зрителям, вовлекая их в эти открытия посредством сюжета. Это было единственное место в жизни Ники, где подобное вообще возможно.
Пичи Де Пино слонялась по театру с билетом в руке, потом рассматривала потолок и косилась на сцену, стоя у последнего ряда амфитеатра в ожидании капельдинера. Капельдинер взял у нее билет и проводил Пичи на место. Усевшись, Пичи извернулась, выскользнула из легкого нежно-розового маркизетового пальто с гофрированным воротником и осталась в белой блузке и темно-розовой юбке из хлопка. Она поправила нарядную розовую шелковую шляпу с большой камелией из органзы, свисающей над ухом, и пригладила волосы.
Пичи была диким цветком Филли, исхудавшим из-за войны и треволнений. Ее черные волосы ниспадали на плечи тщательно завитыми волнами, а карие глаза были такими огромными, что занимали чуть ли не половину лица. Нос калабрийской длины и римской формы представлял собой комбинацию наиболее выдающихся черт ее отца и матери. Когда она улыбалась, то озарялся целый квартал на Белла-Виста. Из-за этой улыбки Ники когда-то и влюбился в Пичи Де Пино.
Ники наблюдал за тем, как его невеста читает программку. Читала она быстро, раз в месяц совершала набеги на библиотеку и брала последние книжные новинки. Пичи так и говорила о себе: «Я всегда в струе». Но в этот вечер она была совершенно не в струе. Пичи терялась в догадках, зачем это Ники пригласил ее в театр.
Ерзая в кресле партера и строя из себя посвященную, она озиралась в поисках хоть какого-то намека на отгадку: почему Ники оставил в кассе только один билет? В ожидании, пока поднимется занавес, Пичи сняла с запястья часики и бережно завела, крутя колесико между большим и указательным пальцами. Ники глядел, как она сидит там одна-одинешенька, сердце его затрепетало, и будто теплый сахарный сироп для оладий заструился по жилам.
Эй, мне пора на сцену. Тони повернулся к Ники спиной и показал рукой на молнию: Помоги застегнуться, а?
Ники застегнул молнию и оглядел костюм Тонизолотой кафтан поверх бледно-зеленых лосин, коричневые башмаки.
Как там зал?
Партер полон, сказал Ники, слегка преувеличивая, но Тони был достаточно близорук, чтобы проверить.
Здорово.
Уже в образе герцога Орсино Тони прошествовал на сцену и занял позицию у декорации замка на острове Иллирия. Нарисованные окна и двери создавали иллюзию объемности, а золотые и коралловые оттенки подразумевали роскошь. Тони приподнялся на носках, попрыгал, опустился на всю стопу, потряс руками. Покрутил головой, разминая шейные позвонки.
Персонажи потянулись из гримерок и заняли места в кулисах в ожидании своего выхода, а за нимизапах сигарет, талька и неразбавленного виски «Джек Дэниелс» из бумажного стаканчика.
Хэмбон Мейсон клялся, что спиртное нужно ему только по вечерам для поддержания духа на сцене, но он явно прибегал к его помощи и днем, сидя в своем бухгалтерском кабинете в течение всего налогового сезона. Лысый шестидесятилетний Мейсон низко наклонился, коснулся пальцами носков туфель, выпрямился, потянулся руками вверх, вдохнул и выдохнул, заполнив всю левую кулису запахом перегара.
Актеры присоединились к Тони на сцене, Калла взялась за шкив занавеса, и Энцо Карини занял свое место с правой стороны сцены. Вот свет в зрительном зале потускнел и занавес поднялся. Энцо поднес к губам трубу. Круг света нашарил его, и тогда он разразился величественным шквалом звуков и возвестил залу:
«Двенадцатая ночь, или Что угодно»!
Свет на сцене разрастался, пока декорации не засияли. Тони повернулся к сцене, вошел в лужицу пересекающихся голубых лучей и начал свой вступительный монолог. Ники следил за ним по сценарию, помогая себе линейкой, чтобы не потерять нужную строку.
Спектакль в тот вечер продвигался в бодром темпе. Актеры играли превосходно, команда за кулисами трудилась споро, и, казалось, все шло прекрасно и в Иллирии, и в Театре Борелли.
По мере развития действия актеры и актрисы двигались, как шестеренки внутри больших газонокосилок, которые методично выезжали на сцену, а потом безошибочно удалялись в левую или правую кулису. В первом антракте Ники наконец перевел дыхание. Он помог рабочим сцены передвинуть задник, превратив замок в пасторальный холмистый пейзаж. Ники был так поглощен каждой деталью представления, что ему некогда было даже оценить реакцию Пичи на пьесу, но он дождаться не мог, когда же услышит ее мнение.
Ну, как спектакль? прошептала Калла у него за спиной, когда он занял свое место на подиуме.
Лучший из всех, что были до сих пор.
Калла кивнула, соглашаясь.
Выходим на финиш, ребятки, тихо сказал Ники актерам за кулисами.
Труппа заняла свои места для финальной сцены четвертого акта, после которой все дальнейшее действие оставалось в умелых руках Тони и великой Нормы Фуско Джироламопримадонны театра, играющей Виолу.
Ники быстро сосчитал участников по головам.
Где Менекола? спросил он.
Кликните там Менеколу, обратился Тони к реквизитору.
Джози, которая играла камеристку Марию, прошлепала вверх по лестнице.
Питер Менекола ушел.
В каком смысле «ушел»? Вышел? спросил Ники.
Совсем ушел. Его мать повредила ногу в церкви. Полезла на хоры, повалила всю группу теноров, как домино, и, приземлившись, сломала бедро. Вот, держи, она протянула Калле костюм Менеколы.
Калла посмотрела на Энцо.
Я не смогу его заменить. Я уже играю священника в этой сцене вместо Поли Гатто. Ты же помнишь, он отпросился. Ему вырезают желчный пузырь, сказал Энцо, натягивая через голову черную сутану.
Выбрось сцену, предложил Хэмбон.
Мы не можем ее выбросить, это же свадьба Себастьяна и Оливии.
Ники в отчаянии листал сценарий.
Ники, сыграй ты, нашелся Тони.
Отсюда?
Нет, со сцены. Давай. Текст ты знаешь. Играй Себастьяна.
Я не могу.
Хорошая мысль! подхватила Калла.
Я не умею.
Ты должен.
Я не актер.
Все мы здесь актеры, усмехнулся Тони.
Тыединственный, кто у нас есть, властно сказала Калла.
Следующие несколько секунд пролетели стремительно, потому что Ники остолбенел. Энцо вручил ему костюм. Казалось, стая птиц налетела на него и расклевала его одежду, но, вместо того чтобы оставить Ники нагишом, птицы переодели его в детали костюма.
Давай помогу тебе с кафтаном, промурлыкала Джози, расстегивая пуговицы на его рубашке.
Ники оттолкнул ее руки.
Не смущайте его, приказала Калла.
Актеры отвернулись (Джозис большой неохотой), пока Ники снимал брюки и с помощью Бонни натягивал штаны Себастьяна.
Похожее чувство он уже испытывал, когда впервые надевал военную форму в Форт-Рукере. Если одежда делает человека мужчиной, а мундир превращает мужчину в солдата, то костюм создает актера. Неужели этот крашеный суконный мешок действительно обладает магической силой? Ники прикрепил воротник и одернул подол, надеясь, что кафтан придаст ему храбрости, обратит его в персонаж. Но кроме всего прочего, Ники хотел спасти спектакль. Ему не довелось стать героем, но, как все мужчины, он мечтал об этом. И вот теперь настал тот самый момент, когда судьба и ремесло сошлись, чтобы дать Ники Кастоне возможность показать миру, в чем его призвание, хотя он сопротивлялся всякой мысли о том, чтобы стать актером. В самой глубине души Ники мучительно желал играть на сцене, но подавлял это желание. Во-первых, театр не совпадал с его регламентированной повседневностью, во-вторых, он не верил, что сможет дорасти до уровня таланта Тони Копполеллы. Но сейчас, хочешь не хочешь, Ники придется открыться. Сэм Борелли верил, что публика скажет тебе, создан ты для сцены или нет. Ники был готов проверить, так ли это.
Норма взбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Ее сияющие каштановые волосы, завитые в толстые локоны, прыгали по плечам.
У нас проблема! прошептала она. Кэти тоже ушла вместе с ним.
Как, Кэти Менекола тоже нас бросила? Калла пришла в негодование. А один член семьи не мог управиться со сломанной ногой?
Видимо, нет.
Норма сама была полуодета, в одном только корсаже от костюма для пятого акта.
Давайте ее костюм, велела Калла.
Костюмерша Бонни, чье настроение обычно было под стать ее милому имени, сбежала по ступенькам с костюмом в руках. Она протянула его Калле, язвительно заметив:
И кому нужны эти костюмеры?
Мне, видимо, проворчала Калла.
Бонни, тебя тоже уволили? спросил Ники.
Конечно.
Ну кто так управляет творческой организацией! разозлился Ники.
Вот и я о том же! согласилась Бонни.
Может, дождетесь конца спектакля, а уже потом перемоете мне кости? спросила Калла. Отвернитесь, велела она.
Сыграешь Оливию? спросил Тони.
А у нас есть выбор? Калла потянулась, чтобы расстегнуть молнию на платье.
Шеи мужчин дружно дернулись в сторону Каллы, предвкушая падение хлопкового пике на пол.
Не смотреть! рявкнула она.
Все отвернулись.
Когда Калла переступила через платье и протянула его Бонни, Ники не удержался и подсмотрел. Загорелая кожа мерцала в золотистом приглушенном свете перекрестных лучей специальных боковых светильников, и в этих лучах было явственно видно, как хорошо сложена Калла. И он отметил, что для простой девушки, не склонной прихорашиваться, расфуфыриваться и уж точно не носившей эластичный пояс, без одежды Калла выглядела далеко не заурядно. Длинная шея, точеные плечи и руки, изумительной формы грудь, но Ники не хотелось пропустить все остальное за то короткое время, что было ему отпущено, поэтому взгляд его спустился на узкую талию, изгибы бедер, ягодицы, чуть более выпуклые, чем казалось в одежде, и самое восхитительноебледно-розовые подвязки, на которых держалась серебристая дымка чулок. Эти подвязки обвивали бедра Каллы, как ленточки обвивают подарок. Цвет чулок был ему знакомточно такие же чулки жена его брата Лина стирала вручную и развешивала на веревке у него в ванной каждую субботу вечером, чтобы назавтра надеть их в церковь на воскресную мессу.
Бонни выложила кольцом бархатное платье Кэти на полу, и Калла шагнула в этот круг. Как будто рождение Венеры совершалось у них на глазах, пока Бонни медленно поднимала лиф розового бархата с пола, словно створку раковины, и водружала его на эти полные груди, прежде чем руки Каллы скользнут в пышные рукава. Платье оказалось сильно велико Калле, но теперь уже было неважно, как костюм прячет ее, ведь Ники видел, что под ним.
Калла поймала взгляд Ники и зыркнула на него.
Да неужели?
Ники быстро отвел взгляд, прямо на фонари прожекторов, и временно ослеп.
Бонни застегивала платье на Калле, когда та уже шла к сцене следом за Энцо-священником. Ники двинулся за ними.
Ты подглядывал!
Это вышло случайно, виновато прошептал Ники.
Ну да, случайно средь бела дня въехал на машине в кирпичную стену, съязвила Калла в ответ.
Ага, вроде того. Ники был счастлив, что увидел ее почти совсем нагое тело, пусть точит об него когти сколько угодно.
Может, передумаешь насчет моей работы? шепнула Бонни, одергивая юбку Каллы.
Не сейчас, Бонни, огрызнулась Калла.
Калла выпихнула Ники на сцену, разместив его в нужной точке, а потом проскользнула за декорациями и встала рядом с Энцо.
Ники знал все мизансцены, потому что не пропустил ни одной репетиции. Он знал все тексты всех персонажейпо правде сказать, он мог бы сыграть и Оливию, и Виолу, возникни такая нужда.
И все же, при всех его знаниях, у него не было никакого опыта в роли дублера. Исполнение роли пастуха в рождественском вертепе в церкви Святой Риты, когда он был еще мальчиком, как и выступление на радио в пьеске, где он озвучивал разных животных, будучи подростком, никак не тянули на актерский опыт. Ники предстояло при ярком свете рампы поставить на кон все свои скудные умения. Он должен был сыграть роль Себастьяна, но тело его бунтовало. Оно было сущим комком нервов в кафтане. Колени вдруг затряслись, да так яростно, что, поглядев вниз, Ники не увидел своих ступнейтолько складки шерстяной ткани костюма, под которой ноги ходили ходуном. Горло перехватило, губы пересохли, левое веко задергалось в лихорадочной морзянке. Калла вытолкнула его на сцену во мраке, и впервые с тех пор, как он был ребенком, Ники чувствовал себя растерянным, покинутым и испуганнымтаковы были его собственные определения сиротства.
Монолог Себастьяна открывал сцену в саду Оливии, так что не было никаких надежд как-то облегчить Ники задачу. И пришлось Ники брать роль за горло и давить, выжимая хоть какой-то смысл из того, чего он до сих пор не понял.