«Конечно, не заметил. Да и как разглядишь среди этого буйства красок такую блеклую моль?»думала она. Первым желанием было уйти, убежать подальшедождаться автобуса и поскорее доехать до дома, а там уж расплакаться. Но вопреки этому позыву, ее ноги вдруг обрели собственную волю и понесли ее вслед за этой почти скрывшейся в толпе парочкой. «Нет, это невозможно! Куда я бегу? Унизительно, глупо и зачем?»удивлялась Анна. Она знала, что ни за что на свете не решится окликнуть его. Но продолжала убыстрять шаги, а в голове созрел нелепый, но показавшийся ей в тот момент логичным план. Она обгонит их, а потом развернется, как будто шла в противоположную сторону. И тогда он, возможно, все-таки заметит ее. Она так и поступила. Развернулась, прошла мимо, чуть не задев его своими пакетами, но он снова не заметил. Она вновь устремилась за ними, вытягивая шею, как гусыня, чтобы не потерять их в толпе. Она расталкивала мужчин, женщин с сумками, слышала за спиной недовольное ворчание и даже возгласы: «Эй, геверет!». В другое время она сгорела бы со стыда. Но сейчас ей было не до того. Она снова повторила свой трюк с забеганием и двинулась им навстречу. С тем же результатом. Нет, хоть умрине видит!
Анна запыхалась и остановилась в нерешительности. Она замешкалась всего лишь на пару секунд. А они вдруг исчезли. Она близоруко озирала толпу в надежде, что они мелькнут в ней, и можно будет продолжить свою постыдную погоню. Но нет, исчезли, как будто и не было. Анна уже сделала несколько шагов, чтобы побрести к автобусной остановке, и вдруг увидела, что они стоят чуть в стороне, у лотка с маслинами. Тот, в армейских ботинках, взял пару маслин, закинул одну себе в рот, а другую протянул своему спутнику на пробу. Оба негромко смеялись. Анну отделяло от них всего несколько метров. И никого рядом не было. Она застыла, не отрывая от них глаз. Он вдруг поднял голову, и их взгляды пересеклись. Он несколько мгновений, щурясь от солнца, вглядывался в нее, а потом сделал пару шагов и неуверенно спросил:
Анна?
Она в ответ смогла только кивнуть. Он заулыбался:
А я, если помните, Рува. Месяц как приехал. Всех о вас спрашиваю, но никто ничего не знает. Как в воду канули. Что Миша?
Миша уже три года как сидитза хулиганство
За хулиганство? Здесь?
Нет, там, конечно
А вы, значит, тут? Одна? немного растерянно спросил он. Анна кивнула. Вот меня друг ведет в какую-то знаменитую шашлычную. Все никак не могу запомнить, как она называется.
«У Нисима», подсказал приятель.
Да, у Нисима. Вы-то ее, конечно, знаете. Так пойдемте с нами, расскажете, как вы тут живете? он сделал движение, чтобы забрать из рук Анны ее пакеты.
О таком продолжении она не могла и мечтать. Она расскажет о себе, о Мише, узнаетгде он? что он? Мысли вихрем мелькали в голове, но Анна помимо своей воли уже отрицательно мотала головой и, ужасаясь самой себе, слышала, как ее губы произносят:
Нет, сегодня, к сожалению, не могу. Должна вернуться домой до шабата. Я обещала
«Что я делаю? Идиотка проклятая! кричало все внутри нее. Кричало и молило: Может, он еще раз предложит? И тогда я соглашусь»
Что ж, значит, в другой раз. Уж тут мы не потеряемся. Вы запишите мой телефон. Хотя нет, вы же первая ни за что не позвоните. Давайте лучше я ваш запишу. У тебя найдется, на чём и чем записать? обратился он к приятелю.
Анна пролепетала свой номер, и поплелась к автобусу, кляня себя последними словами, нисколько не сомневаясь, что Рува не позвонит. А они отправились кутить к неведомому Нисиму.
Но через три дня он позвонил.
* * *
Анна уже знала, куда поведет Рувима при встрече. Конечно же, в Старый город. Она была там лишь пару раз и плохо ориентировалась. А куда же еще, как не к Стене плача, к храму Гроба Господня?..
Но они быстро поменялись ролями. Гидом оказался Рува, а ей оставалось лишь его слушать. Как? Он же никогда тут не был, а подробно рассказывает ей о Храме, об его истории? Вдруг потащил ее куда-то в сторону, заявляя, что тут должен быть алтарь, принадлежащий Коптской церкви. И тут же отыскал. Потом они случайно забрели в армянский квартал. И он снова рассказывал, откуда здесь армяне, объяснил основные отличия грегорианской церкви от русской православной. Потом, когда они вышли из Старого Города, Рувим предложил посидеть в кафе.
Анна, памятуя, что он в Израиле без году неделя и, стало быть, денег у него нет или почти нет, сказала:
Хорошо, но я вас приглашаю.
Э, нет! запротестовал Рувим. Еще не родилась та дама, которая будет платить за меня в кафе. Да и за себя тоже. Роскошествовать мы не будем. Но на кофе я наскребу. Так что без споров, пожалуйста. Зато на васпереговоры с официантами. Договорились?
Кафе долго искать не пришлось. На Яффо, главной улице Иерусалима, их было множество. Они уселись за столиком на улице, под парусиновым тентом. Рувим закидал ее вопросами. Как она чувствует себя в Израиле? Стал ли он для нее своим? Что за люди ее окружают? Как у нее с языком? Как с работой?
Анна, как могла, отвечала. Рува признался, что он здесь второй месяц, но все еще пребывает в растерянности. И с каждым днем эта растерянность становится лишь сильнее. Он совершенно не представляет, чем может тут заниматься и, если честно, не очень-то себя здесь видит. Его иногда охватывает страшная тоска. Хотя он готовил себя к вечному расставанию с друзьями и с любимыми местами в Москве, но уже очень сильно по ним скучает. А что дальше будет?
Тут Анна вспомнила, что говорил ее начальник на работе. Он родился в Венгрии. Еще юношей вместе с отцом (два крохотных осколка некогда большой семьивсе остальные погибли в концлагере) он приехал сюда в начале 50-х. Он часто повторял слова отца, сказанные им сразу по приезде: «Эмиграцияэто маленькая смерть».
О, как точно! восхитился Рувим. Именно смерть. Только, пожалуй, не такая уж маленькая. Ведь прежняя жизнь закончилась. И дальшеполная неизвестность. Кто-то окажется в раю, для кого-то все обернется адом.
Он замолчал, а потом спросил:
Аня, вы слышали про эвтаназию?
Нет, она невольно поежилась, услышав это «змеиное» слово.
Оно по-гречески означает «хорошая смерть». Когда человек по своей воле, уходит из жизни. А ведь эмиграция в своем роде та же эвтаназия. Тоже ведь добровольно. Или, вернее, добровольно принудительно. Но, в любом случае, это будет другая жизнь. Жизнь после смерти Да и мы, вероятно, со временем изменимся до неузнаваемости, сами того не заметив.
Он задумался, а потом неожиданно спросил:
Аня (можно я буду вас так называть?), вы «Марсианские хроники» Брэдбери читали?
Она кивнула.
Тогда, наверное, помните этот гениальный рассказ«Были они смуглые и золотоглазые». Помните? Я теперь понимаю, что это вовсе не фантастика. Что, оказавшись в Израиле, мы неизбежно превратимся в таких смуглых марсиан. Может, и глаза зазолотятс я. В памяти начнут всплывать неизвестные слова на новом «марсианском» языке. И от этого мне становится как-то не по себе. Потому что, как ни крути, но все равносмерть. Пусть даже маленькая или хорошая.
* * *
Рувим и вправду не знал, чем станет зарабатывать себе в Израиле на хлеб. Но не прошло и пары недель после той их встречи, как осевшие к тому времени в Израиле друзья по прошлой жизни раструбили, что вот появился умнейший, талантливейший человек, автор замечательных научно-популярных статей, снискавших ему известность еще в СССР. Рува и глазом не успел моргнуть, как к нему уже выстроилась очередь из редакторов русскоязычных газет и журналов, просивших написать статьи для их изданий. Вскоре в одной газете, а потом еще в двух стали выходить еженедельные рубрики, чьим автором и одновременно редактором он стал. Они шли у читателей «на ура». За эту титаническую работу платили гроши, но объем этих статей был громаденот 8 до 12 газетных полос, и на жизнь хватало. Статьи и эссе Рувы были превосходны, и Анна пристрастилась читать их «от и до».
Эрудиция, которую он при этом демонстрировал, изумляла Анну. Казалось, Рува знал буквально все: от космогонических представлений древних шумеров до устройства человеческого мозга.
Но дело даже не в эрудиции. Когда он писал о какой-нибудь поразившей его научной идее, то мог часами рассказывать об этом. Причем его привлекала не столько истинность, сколько красота идеи. Рассказывая об очередной гипотезе, этот обычно сдержанный человек не скрывал своего восторга. Увлекаясь, он даже начинал смешно подпрыгивать на стуле. Иногда он позволял себе изложить и собственные «редкие, но не лишенные некоторой забавности идейки», как он выражался. Кое-кто, наверное, еще помнят его блестящее эссе под названием «Где искать потерянный рай?» о свободе волитема, к которой он возвращался снова и снова.
Окунувшись в русскоязычную среду, иврит Рувим так толком и не освоил. Подобные материалы в ивритских газетах спросом не пользовались. А когда возникала необходимость, Анна всегда выступала его толмачем. Не говоря уж о случаях, когда надо было составить какой-нибудь текст на этом святом, конечно, но не дававшемся ему языке.
* * *
Вскоре Рува получил предложение, от которого «невозможно отказаться». Старый друг попросил его взять бразды правления в только что созданном им журнале со странным названием. И друг явно не прогадал. По общему мнению, Рувим оказался редактором от бога.
Среди тех, кто приехал на «историческую родину» было много художников, писателей и поэтов. Талантливых и не слишком. С 70-х по 90-е годы они наводнили Израиль и с надеждой смотрели «на единственный хороший» местный русский журнал. Если в присылаемых рукописях Рува замечал хотя бы искорку подлинного дара, то тут же звонил автору и говорил что-нибудь вроде: «С вашим появлением полку талантов в наших палестинах прибыло. Добро пожаловать!» После такого напутствия сочинитель взмывал на седьмое небо. Даже среди откровенной дребедени Рува умудрялся найти рассказ или 23 стиха, которые выглядели сносно, и печатать их было не стыдно. Выуживанием текстов он не ограничивался, постоянно возился с авторами. Он предлагал, советовал, правил и переписывал рукописи, стремясь превратить неудобоваримый текст в читабельный, среднийв хороший, а хорошийв блестящий. Часто меняя их до неузнаваемости. И, если честно, Рува мог бы с полным правом ставить под такими ожившими опусами свое имя.
Однако найти или вылепить своими руками интересных авторовэто лишь полдела. Рува совершил нечто большеесоздал русскую культурную среду, хотя мало кто верил, что это возможно в нашем милом, но провинциальном Израиле. В поисках пищи духовной взоры привычно обращались к России или к эмигрантским изданиям Европы и США. И вдруг оказалось, что удовлетворить страсть к хорошему чтению и обрести пищу для ума можно и здесьпрямо по месту жительства. Благодаря журналу публика открыла помимо поэтов и писателей еще и отличных эссеистов, публицистов, а, пожалуй, что и мыслителей. И все этозаслуга Рувы. Поговаривали (и не зря), что некоторыми из этих мыслителей был он сам. В лучшей рубрике журнала «Трибуна» публиковались материалы на любые темы, лишь бы они были оригинальны, остры и хорошо написаны. Рува всегда питал слабость к мистификациям и розыгрышам, а потому нередко печатал там под псевдонимом собственные заметки, как он их называл. И тут же под другим псевдонимом давал первому автору гневную и не менее блестящую отповедь. Рува с Анной немало веселились, наблюдая, как ломаются копья по поводу такой полемики.
Каждый номер журнала (поистине, сизифов труд!) Рува готовил один. Помощников у него не было, если не считать Анны. Только с ней он обсуждал свои планы. Да, в его окружении были люди куда умнее, образованнее и тоньше. Ей было удивительно и лестно, что именно она, столь далекая от журнального дела, оказалась его единственным, пусть и неофициальным, советником.
Уже после выхода первых номеров журнал если не по объему (он был раза в два-три тоньше), то по качеству стал успешно конкурировать с толстыми журналами метрополии. Так что печататься в нем стало не зазорно даже маститым литераторам. Сначала, эмигрантамАксенову, Коржавину, Некрасову, а когда началась перестройкаи советским писателям.
Теперь уже смело можно сказать, что именно этот журнал оказался главным культурным достижением русских израильтян, начиная с 70-х годов и по сию пору. Выпуск каждого нового номера отнимал у Рувима безумно много времени, но он не жаловался, ибо был увлечен своей работой. Многие находили, что это и есть его истинное призвание.
Вскоре, помимо журнала и еженедельных газетных рубрик, на Руву была возложена еще одна «почетная» нагрузка. Упомянутые выше благодарные авторы, обретя некоторую известность, начали устраивать свои творческие вечера. И просили Руву, чтобы именно он сказал о них несколько добрых слов. Он никогда не отказывался, аудиторию чувствовал прекрасно, за словом в карман не лез, мгновенно реагировал на самые неожиданные реплики из зала. Вскоре организаторы любых культурных мероприятий стремились залучить его в ведущие. Эти вечера (а они происходили не реже 2 раз в неделю) отнимали у него время, зато добавляли популярности. Вот и получилось, что Рува стал непременной частью здешнего культурного пейзажа.
* * *
После той их прогулки по Старому Городу Анна и Рувим виделись все чаще. И настал день, когда она пусть и чувствовала себя Золушкой, но не тойиз начала сказки, а той, что на балу, когда принц ее приметил. И даже позжекогда он собственноручно надел ей хрустальный башмачок. Пусть новоявленной Золушке должно было стукнуть 44, и носила она башмачки 39-го размера. Это ведь мелочи! Главное, что все невозможное сбывалось, сбывалось Как в сказке.
Никто, ни один человек такого поворота событий не ожидал. Все твердили одно и то жемезальянс! Как-то раз Анна передала Руве случайно подслушанный разговор на эту тему. Он рассмеялся и спросил:
Ты видела мультфильм «Мой зеленый крокодил»?
Нет, не видала
Стоит посмотреть, заверил ее Рувим. Там главная героиняпрекрасная корова. С длиннющими ресницами. И вот ее полюбил плюгавый такой крокодил. Правда, он был поэт. И у них случился роман. Когда корова шла мимо болота, оттуда выныривали бегемоты и прочая живность, и, увидев ее, говорили: «Не понимаем. Вы такая красивая корова, а он такой зеленый-зеленый»
Да, похоже, грустно улыбнулась Анна. Только у нас все наоборот. Тыкрасивая корова, а язеленая-презеленая.
Ничего, ответил он. Я люблю зеленый цвет.
И чем там кончилось?
Да грустно кончилось. Наступила осень, и у них не осталось ничего общегони цветов, ни листьев
Вот и у нас так будет.
Нет, не будет. Цветов, и листьев на наш век хватит.
* * *
Конечно, это было чудо! Пусть и запоздавшее. Как если бы отломившаяся от ствола иссохшая, давно неживая ветка вдруг зацвела. Анна ни за что не взялась бы облечь в слова чувства, которые захлестнули ее. И не хотела. Радость? Восторг? Счастье? А еще ее ни на миг не оставляло волшебное чувство головокружительного и нескончаемого полета, которое лишь усиливалось со временем.
Одновременно у Анны не пропадало ощущение, что это происходит не с ней. Она зажмуривалась от ужаса при мысли, что рано или поздно Рува исчезнет из ее жизни. Она проснется, а его нет рядом. Кто-то его «уведет» или, не дай бог, что-то случится Этот страх, что все вдруг пройдет как сон, и она снова плюхнется в тину своего жалкого существования, не покидал Анну ни на миг. Она повторяла про себя, как заклинание: «Они жили долго и умерли в один день». Да, вот онаформула счастья!
Анне бы радоваться и гордиться. Так нет же, она вместо этого люто ревновала. Конечно, ревность эта была оборотной стороной вечного страха его потерять. Но от того ведь не легче? Анна пыталась бороться с собой, мучилась от стыда, но ничего поделать не могла. Стоило любой женщине приблизиться к Руве, как ее глаза моментально стекленели от ненависти. На вечерах и в компаниях она сидела рядом с ним, всем своим видом демонстрируя, что не допустит вторжения.
И ладно, если бы ее ревность распространялась только на потенциальных разлучниц. Так нет же! Мужчины, которые обступали Руву, чтобы перекинуться с ним парой слов, удостаивались от нее такого же приема. Ревность «включалась», как невидимое, но всеми ощутимое силовое поле, выталкивая посторонних за свои пределы, так что вокруг этой пары рано или поздно возникала пустота радиусом метра в полтора. И в нее решались ступить только самые настырные.
Да и поговорить с Рувой по телефону стало практически невозможно. Трубку почти всегда брала она, если не была на работе. И, независимо от важности и срочности звонка, отвечала: «Он отдыхает» или «Он работает», или «Его нет дома». На просьбу передать Руве, кто и зачем звонил, она раздраженно говорила: «Передам», так что ни у кого не оставалось сомнений, что он о звонке не узнает. Иногда он из своего кабинета спрашивал:
Кто звонил?
Да так, просто ошиблись номером обыкновенно отвечала она, краснея от собственного вранья, которое, впрочем, давно не было для него секретом.