Он говорил ей:
Аня, ты понимаешь, каково этожить с тысячью Отелло? Знаю, ты хочешь, чтобы я чувствовал себя с тобой, как за каменной стеной. Но иногда за этой стеной остается так мало места, что я словно в каменном мешке. Ты не отпускаешь меня ни на шаг. А я, между прочим, уже взрослый мальчик.
Анна винилась, обещала вести себя иначе. Но тщетно.
* * *
Она часто возвращалась в мыслях ко дню их столь далекого и мимолетного знакомства, когда она по просьбе Миши Байкиса «выгуливала» Руву. Однажды она спросила:
А ты помнишь тот вечер в парке когда ты сказал мне, ну, по-польски?.. Я все спрашиваю себя, почему ты это сказал? Почему обратил на меня внимание?
Все из-за кофточки, неожиданно улыбнулся Рувим. На тебе в тот вечер была надета точно такая же кофточка, как когда-то на одной женщине.
На какой женщине?
Такая же была на маме в ту ночь, когда ее забрали.
Он нахмурился, замолчал, потом сказал:
Она не была красавицей. Худенькая, нос длинноват. Вообще была неяркая, что ли. Но мне она казалась краше всех. Я многое помню до своих шести лет, когда ее арестовали. Скорее всего, воспоминания ложные, навеянные рассказами дяди. Но даже если они и ложные, это самое ценное, что у меня есть.
* * *
В ту ночь, когда забрали маму, Рува проснулся от внезапного яркого света. И на всю жизнь запомнил ощущение невероятного счастья, охватившего его. В детстве зрение ведь не сразу восстанавливает привычную четкость и яркость. Нет, мир вокруг какое-то время еще двоится, троится и радужно переливается. Этот миг можно даже немного продлить, плотно сжимая веки.
Да что там зрение? Все тело пребывает в блаженном оцепенении. Требуется немалое усилие, чтобы вернуть ему привычную упругость, силу и подвижность. А это срочно надо сделать, ибо трое незнакомцев в комнате, и один из нихв настоящей чекистской кожанкеэто же папа! Никогда прежде не виденный папа!
Папа! Папа приехал! радостно кричит Рува и жмется к нему, и льнет, и обнимает руками за пояс (выше он не достает). А папа смотрит сначала настороженно, но потом взгляд его теплеет. Он глядит на сына, а рука останавливает спутника, говорящего: «Товарищ капитан, я пацаненка-то уберу?» Он проводит пальцем по кончику Рувиного носа, задранного вверх, где почти под потолком улыбается папино лицо, и сын чувствует себя на седьмом небе от этой немудреной ласки.
Да, отец со своими друзьями вернулся из долгого похода. Но что, спрашивается, делают в их комнате дворник и его зевающая жена? И почему все перевернуто вверх дном и вещи валяются в полном беспорядке? А мама сидит на стуле вся белая и совсем нерадостная? И машинально перебирает руками лифчик, который, видимо, забыла бросить в тюк у своих ног?
Нет, что-то не так. Вот и мать в своей любимой кофточке с едва заметным простеньким узором, который Рува так хорошо изучил, бессчетное число раз прижимаясь к ее груди, когда случались детские несчастья и обиды, вдруг зовет его со стула: «Сыночка, подойди»
Он неохотно отлепляется от папы, подходит к ней. Губы у нее прыгают, и она скороговоркой начинает шептать ему в ухо что-то дикое и невообразимое: «Я сейчас должна буду уйти ненадолго просто глупая ошибка разберутся Вернусь завтра, или послезавтра Тебя сейчас тоже увезут. Ты же не можешь остаться один в доме, так ведь? А там будет много детей, и ты с ними будешь играть. А потом я вернусь, и заживем как прежде»
С папой? с надеждой спрашивает Рува, поглядывая на его блестящую кожанку.
С папой, но вряд ли с этим отвечает мама, как будто у него несколько пап.
Но я никуда не поеду, ни к каким детям, буду ждать тебя здесь, твердо заявляет Рува.
Мать начинает беззвучно плакать, и тут он внезапно понимает, что ошибся, что ее и себя надо спасать! Это не папа с друзьями, а какие-то чужие люди. Те же, что несколько дней назад были в квартире у его лучшего друга Сереги, после чего и он, и его родители исчезли. А на дверях с тех пор висит веревочка на сургуче. Он бросается к своей кровати, выхватывает из-под подушки маленький складной перочинный ножик, с которым ложится спать на случай, если бандиты залезут. Рува храбро наставляет ножик на одного из спутников бывшего отца. Тот от неожиданности шарахается, как бы даже дергает рукой в сторону кобуры, но потом грубо отшвыривает его к стене с криком: «Вот ведь гаденыш!» и выхватывает у него из пальцев ножик.
После этого Рува сидит оглушенный и почти не реагирует, когда маму уводят, и она бросается к нему, чтобы поцеловать на прощание. Он лишь вяло отвечает ей. Потом и за ним приезжает машина. Его везут в какое-то странное местоспецприемник. Когда Руву уводят, этотв кожаной курткенеожиданно подает ему руку, незаметно вкладывает в нее складной ножик, сгибает его пальцы, чтобы не было видно, вновь касается его на этот раз шмыгающего носа и ласково ему улыбается.
* * *
Через полтора месяца мамин брат и его жена нашли Руву в детском доме и увезли жить к себе в Одессу. В течение первого года ему пришлось много раз пересказывать историю маминого ареста родственникам и знакомым дяди. Хотя слушать и, тем паче, рассказывать такое чуть ли не смертельно опасно, но уж больно рассказ волнующ, да и что взять с мало́го? И Рува отточил историю до полного блеска и глянца. Та засверкала, как ботинки клиентов под проворными руками сапожника на площади, которого всегда можно было видеть из окна их с мамой комнаты. Он точно знал, когда слушатели насупятся и начнут пыхтеть папиросами, а глаза слушательниц увлажнятся и они непременно прижмут его к своей колышущейся, как море, груди.
Он замолчал. Анна, как те слушательницы, сидела с мокрыми от слез глазами.
После паузы Рува вернулся к теме их знакомства:
Да, именно кофточка мне сразу бросилась в глаза. А потом уже ты. Такая неловкая, несчастная, что мне вдруг захотелось, чтобы ты улыбнулась, чтобы тебе стало хорошо. Пусть только на один вечер.
Так ты из жалости меня поцеловал?.. немного обиженно спросила Анна.
Может, и так. Но я видел, что нравлюсь тебе.
Так уж и видел?
Да, было заметно
Твоя правда, ты мне понравился. А когда надо было тебя выгулять, поняла, что надеть-то нечего и решила остаться в той кофточке. Но поверь, когда ты меня поцеловал, у меня даже мысли не было о каком-то продолжении. Просто стало хорошо. А когда появился Мишапорезанный, весь в крови, я даже разозлилась на него: «Как не вовремя!»
И я именно то же подумал, сказал Рува. Кстати, а что с той кофточкой? Ты ее привезла с собой?
Привезти-то привезла. Но пустила на тряпки. Если б зналасохранила
* * *
Иногда из какого-то самой ей непонятного чувства Анна расспрашивала его о прежних романах и победах. Обычно он отшучивался:
Как же! Тебе только расскажи! Чтобы ты меня окончательно затравила.
Но когда она уж слишком приставала, рассказывал, не о своих победах, а о «странностях любви»:
Меня многие считали бабником. Но вот кем-кем, а бабником я не был. Яидеалист, женщин романтизировал и от этого немало претерпел, как выражался Гоголь.
Вот уж не знала, что ты идеалист! улыбнулась она. Тогда тебя должны отпугивать нынешние прагматичные дамы?
Почему только нынешние? Дамы всегда точно знали, чего хотят. Особеннохорошенькие.
Это точно, поддакнула Анна.
Да ты никак завидуешь? Кстати, внешность для меня никогда не имела значения. Недаром ведь говорят о странностях любви. Я ведь не красоты искал. Помнишь? «Сосуд она, в котором пустота или?» Вот того самого внутреннего огня я ни в ком не находил. А вот сейчас
Тут у Анны перехватило дыхание. Ей хотелось спросить:
А сейчас? Сейчас нашел?..
Но она не решилась. Наоборот, лишь бы скрыть свое волнение, стала рассказывать нечто несусветное:
А вот тебе еще одна история о странностях любви. На моей ткацкой фабрике мастером работал некий Владимир Палычогромный такой жгучий брунет, малость придурковатый. Он вечно твердил: «С лица воды не пить». Вот этот Владимир Палыч в обеденный перерыв собирал вокруг себя работниц. Ну, ты знаешьна ткацкой фабрике в основном бабы работают. Доставал из кармана штанов толстенную записную книжку и зачитывал, как главы из романа. Смех стоял, будто на фильме Чарли Чаплина. «Вот, говорил, потрясая этой книжкой, они все у меня тут! Пусть не красавицы, зато как любили». А там на каждой странице под номером стояло имя его дамы сердцаЛидка, Зойка, Катька, длительность романа: даты первого и последнего свидания. Обязательновозраст, вес, рост, цвет волос. И короткие пометки типа: Катькакогда кончает, то так мол и так
Аня, это нечестно. Ты уж договаривай, развеселился Рува.
Нет, нет, и не спрашивай.
Тогда хоть намекни.
Ну, она, в общем, пускает ветры и э-э мочится. Тоже ведь про любовь. Скажешь, нет?
* * *
В 79 году вдруг объявился Миша Байкис. Он позвонил по телефону. Анна страшно обрадовалась.
Как ты? Где ты? засыпала она его вопросами.
Сейчас в Израиле. А подробности при встрече.
К приходу Миши она наготовила разносолов, много выпивкистол был роскошным. Анна с нетерпением ждала появления старого друга. Ведь ему она была обязана знакомством с Рувой.
Увы, невеселой получилась эта встреча. Она ожидала увидеть прежнего Мишувесельчака, остроумца и балагура. Но он обрюзг и погрустнел. Для Анны оказалось полной неожиданностью, что живет он сейчас в Америке, штат Аризона. А в Израиль приехал, чтобы, наконец-то, его увидеть, «да и вас повидать». Миша искренне радовался, что «вы вместе. Никак этого не ожидал, но очень рад, ребята» А он освободился из колонии в 75-м. Условно-досрочно. Два года его не выпускали, но потом он все-таки уехал. Прибыл в Ладисполь в Италии, где тогда был перевалочный пункт для советских евреев. Там он познакомился с дамой, собиравшейся в США, и она утянула его с собой.
Где же твой хваленый сионизм? воскликнула огорченная Анна.
Похоже, в колонии выветрился. Эх, братцы, сам не знаю, как это вышло, признался Миша. Обосновались мы в Фениксе. Дыра та еще
И чем ты там в своей Аризоне занимаешься? спросил Рува.
Что-то координирую в одной еврейской организации. Деньги вроде неплохие, без особого энтузиазма сказал Миша. Так что пока обживаюсь, присматриваюсь. Кстати, с дамой той я расстался через полгода.
Так приезжай сюда, к нам! сказала Анна.
Посмотрим уклончиво ответил он.
Разговор не клеился. Миша пытался шутить, но не слишком удачно. Пил мало, что-то ковырял вилкой у себя в тарелке. Словом, совсем не был похож на прежнего Мишу Байкиса. Вдруг стал прощаться.
Посиди еще немного, упрашивала Анна. Но в ее голосе слышалась растерянностьне такой представляла она их первую после разлуки встречу.
Нет, мне пора. Послезавтра улетаю, а еще куча дел
Они расцеловались, обменялись телефонами. Потом в течение года изредка созванивались. Хотя нет, звонила она, а Миша не позвонил ни разу. Разговоры выходили какими-то натужными, словно им не о чем было говорить. А через год он и вовсе перестал отвечать.
Наверное, уехал из этой дыры в другую, предположил Рува.
Больше они не виделись. И не слышались Да, Миша Байкис. Пусть у него все будет хорошо! твердила она про себя как мантру, когда вспоминала о своем единственном друге.
* * *
Анна гордилась Рувимом, восхищалась им, умилялась и радостно потакала его маленьким прихотям и слабостям, казавшимся ей такими невозможно милыми. А слабости у него имелись. Он был немножко сибарит и весьма ценил комфорт. И неожиданно оказался большим сластенойиногда проскальзывал на кухню и тайком утаскивал к себе в кабинет пару конфет, вздрагивая, если она вдруг заставала его за этим занятием.
Анна получала огромное удовольствие, если ей удавалось угодить его желаниям, часто даже невысказанным. Но понимала и то, что забота, которой окружала его, увы, не вполне бескорыстна. И стыдилась, что пытается достичь и другой целипривязать его к себе.
Ей было трудно расстаться с ним даже на минуту. Она почти возненавидела свою работу, вынуждавшую ее оставлять Руву на целый день. Но что поделаешь? На доходы Рувы вдвоем было не прожить. А так они могли позволить себе раза два в год слетать за границу.
В свободные вечера наступало самое счастливое время. Рува облачался в свою любимую домашнюю фланелевую куртку, протертую на локтях чуть ли не до дыр (она купила ему точно такую же новую, но та висела в шкафу так и не надеванная). Анна приносила ему в кабинет чашечку кофе или рюмку коньяку. Он продолжал просматривать рукописи, а она уютно устраивалась на мягком пуфике и, не отрываясь, смотрела на него снизу. Да, глупо, как на дешевой олеографии. Ну и пусть
Как-то он заметил устремленный на него взгляд и сказал:
Аня! Что ты меня глазами ешь, как карьерист начальника? На повышение не рассчитывай.
Я и не рассчитываю. Просто не могу наглядеться на собственное счастье.
Ну, уж и счастье
Порою Анна подступалась к нему с вопросом:
Почему ты ничего не пишешь?
Рува отшучивался:
Как это не пишу? Только вчера сдал в газету целую простыню. Черт-те на сколько полос.
У тебя чудные статьи, но я ведь не о том спрашиваю. Ты же сам говоришь, что этонизшая лига. А вот что-то свое Я же вижу, что ты хочешь писать, но сам себя останавливаешь. Словно боишься. Почему?
Однажды он сказал на это:
Куда лучше и приятнее других критиковать. Это ни к чему не обязывает. А если честнода, боюсь. Хороший вкус не дозволяет писать посредственно. А талантливо может не получиться.
Анна недоверчиво взглянула на него.
Боюсь, повторил он и внезапно стал серьезен. Думаю, это и определило мои жанровые предпочтения. Уже спустя много лет после того, шедшего «на ура» рассказа, о том, как забирали маму, я понял, что предпочитаю придумывать фантастические истории, чем описывать реальные события, превращая их в ложь. Увы, фантаст из меня не вышел. Вот с тех пор не пишу. Да и поезд ушел. Смешно начинать карьеру сочинителя, когда тебе вот-вот стукнет полтинник. Хотя ты праваиногда хочется.
Подумаешь, полтинник, запротестовала Анна. Ты мне недавно рассказывал про кого-то, кто начал писать в 65 лет. Да к тому же стихи. Ты еще собирался их печатать.
А, это Юлик Шапиро. Он уникум. И, кстати, отказался от публикации. Сказал, что не хочет выставлять себя на посмешище. Мол, о душе пора подумать, а не о штурме Парнаса
Вот и дурак, сказала Анна.
Наоборот, мудрец.
* * *
И все же спустя какое-то время Анна стала замечать, что он что-то пишет, а при ее появлении немедленно накрывает исписанный лист первыми, попавшимися под руку бумагами. Мелькнула мысль о любовной переписке. Но нет, не могла такая переписка длиться несколько месяцев. К тому же на его столе появились книги об истории второй мировой войны и журнальные статьи с выписками из них. Анна удивилась. Ведь он всегда делился с ней своими планами. И такие обсуждения были для нее самыми счастливыми минутами. А тутмолчит. Да еще прячет. В конце концов, она не выдержала:
Что это ты все время строчишь тайком?
Он долго отнекивался, но, наконец, признался.
Да вот задумал одну повестушку.
Расскажи!
Ни за что! Настоящие сочинители никому ни слова, пока не напишут. Боятся расплескать. Вот и я. А, впрочем он сделал паузу, а потом продолжил: Нет, видно не быть мне настоящим писателем. Ты слышала что-нибудь об Абе Ковнере?
Нет, ничего.
Тогда слушай. История невероятная. Этот Ковнер (он, кстати, из России) с детства мечтал, что станет рядом с Иудой Маккавеем в списке великих героев Израиля. Но мечта не сбыласьо легендарном Абе Ковнере сейчас мало кто помнит. В лучшем случае что-то слышали, хотя о нем написана туча статей и даже книг. Однако если бы замысел Ковнера осуществился, мир наверняка стал бы совсем другим. Когда началась война, Ковнер, а ему было 23 года, оказался узником Вильнюсского гетто. Там погибло 30 тысяч евреев. И вот этот мальчишка стал одним из организаторов подполья, а потомего руководителем.
После ликвидации гетто в сентябре 1943-го Ковнер сколотил еврейский партизанский отряд. А весной 1945 года в Румынии он создает подпольную организацию «Нокмим», что означает «Мстители» (ивр.). До середины пятидесятых она действовала по всей Европе, но главным образом в Германии. За это время они уничтожили сотни или тысячи нацистов. Цифры разнятся, но даже если несколько сотен. Ты представляешь?
«Мстители» были засекреченной военизированной структурой. Об их делах можно было бы снять сотню фильмов. Вот что пишут, тут Рува бросился к столу, открыл один из ящиков, долго в нем рылся, нашел, что искал и зачитал Анне: «После разгрома фашизма в одной ФРГ насчитывалось более 13 миллионов человек, которые были связаны с преступлениями нацистского режима. Подавляющее большинство из них даже не предстало перед судом. А к 1949-у году в тюрьме сидели лишь 300 нацистских преступников». Триста из 13 миллионов! Понятно, что у их жертв не могла не возникнуть идея мщения. Идея взять правосудие в собственные руки.