Пропадать, так с музой
Здесь дует... из туалета,робко пролепетал я.
Сиди и моли бога, чтобы я тебя не выкинул вообще!рявкнул Леха. Он был уже во всей своей силе и красе, в черной форменной шинели и фуражке, с гербами и позументами. Хозяин! Проводник! Если бы не дикая головная боль, я бы, наверное, был ему страшно благодарен за то, что он не бросил меня в Москве, никому не нужного, без рубля и без ветрил, а сжалился, поднял и теперь везет домойправда, в почти пустом вагоне усадив меня на крайнее, наихудшее место... Но должен ведь он хотя бы покуражиться! Это понятно.
Я, стесняясь сам себя и даже чуть ли не извиняясь, робко пошарил по карманам, надеясь найти хотя бы расческу и слегка причесаться,ничего! Во всех карманах, включая нагрудные,лишь залежи песка, не золотого и не сахарного, а самого обыкновенного. Неясно, где я набрал его в таком количестве в зимней Москве. Но во вчерашней моей московской жизни было много загадочного. Песокне главное!
Народу в вагоне так и не прибавилось, он был так же пуст и темен (раз нет народу, свет можно не зажигать) игулок. Было явственно слышно, как Леха брякал и звякал в том конце коридора какими-то дверками и конфорками. Впрочемтеплей пока не становилось.
Ну что жэто тот ад на колесах, какого я, видимо, и заслуживаю! Была у меня в жизни последняя надеждаЛеха, но и тот теперь отвергает меня!
Подружились мы с ним на сценарном факультете Института кинематографии в Москве, где в течение пяти лет оба блистали. Доблистались! Я обхватил в отчаянии башку. Леха-то теперь хоть проводник, с гигантскими связямиа я кто? Отщепенец! Отщепенец от всего!
Уж и не помню, чем я блистал в институтекажется, какими-то немыми и звуковыми этюдами, но чем блистал Лехаточно помню. Такого и не забудешь! Дружбой со знаменитостями. Это даже было больше, чем дружба! Не подумайте ничего плохого. Пьянство. Он то и дело уходил в запой то с одной знаменитостью, то с другой.
Появляясь в институтев таком виде, словно его только что выкопали из земли,он сообщал:
Тут с Валькой Ежовым, дважды лауреатом Ленинской премии, дико зóпили. Канны обмывали!
Или:
С Тарковским вчера нажралисьеле его доволок!
Авторитет Лехи был незыблемдаже преподаватели боялись его: как можно поставить двойку или даже тройку тому, кто накануне пил с самим Тарковским?
Правда, этих знаменитостей в пьяном видеи тем более с Лехой в компанииникто не встречал, но не было и доказательств обратного: трезвыми знаменитостей этих в те дни, когда Леха с ними пил, никто не видел тоже. Так что замечательные его похождения не опровергались. Скорейподтверждались. Однажды в тесном институтском коридоре мы столкнулись с аккуратным, миниатюрным, грациозным, подтянутым, сосредоточенным Тарковскими тот, увидев Леху, метнулся в сторону.
Допился уже! Черти мерещатся!добродушно заметил Леха.
В общем, не было в те годы гения, которого бы он отечески не опекал: откуда-то вытаскивал, куда-то потом волок, похмелял и наставлял. Учиться ему, ясное дело, было некогдадержался на авторитете.
Был у него и еще один талант, правда, прямого отношения к карьере уже не имеющий. Женщины! Это да. Тут подтверждения, к сожалению, были.
Я жил в Москве у своего брата, Леха был москвич коренной, и это чувствовалось: размах! Хватка! Порой, особенно перед сессией, мы собирались все в общежитиипораскинуть мозгами. Помню, как я был потрясен, когда впервые увидел Леху еще и в новом качестве. Мы грустно корпели над учебником, и вдруградостное оживление!
Леха!
Где?
Все кинулись к окнам. На пустыре перед общежитием остановилось такси, и галантный Леха помогал вылезти из машины красивой, холеной даметакие в Москве не переводились никогда, даже в самые мрачные исторические эпохи.
Дама оживленно озиралась, поправляла прическу, расправляла чуть смявшуюся норку. Леха явно наобещал ей какую-то феерическую кинематографическую жизнь: закрытые просмотры, пьяные знаменитости... Сейчас начнется! Но пока что перед нею простирался пустырь с облупленной трехэтажкой. Разочарование, однако, не успевало поселиться в ее душеЛеха такого не допускал.
Сейчас в трубу будет запихивать,произнес кто-то.
В трубу? На пустыре перед институтом давно уже валялись широченные трубы, но в дело пока не шли. Зато у Лехи шли. Он делал легкую подсечкуи вот уже только их ноги торчали из трубы! И вот уже и ноги скрывались!
Ни одна еще не ушла!констатировалось с завистью.
Но хоть сюда-то он ее приведет?спрашивал я с надеждой.
Ни разу еще не приводил! Вон, видишь, такси не уезжает!
И эти экскурсии в волшебный мир кино происходили ежедневно!
ЕстественноЛеха был нашим лидером. Все жадно тянулись к нему и после окончания института, когда вдруг резко выяснилось, что наши, хоть синие, хоть красные, дипломы никому не нужны. В волшебный мир кино даже через трубу не пролезешь.
Правда, к тому времени и Леха разочаровался в кино, называл его забавой толстых. Вместо него он так же страстно предался литературе, утверждая, что только в нейправда!
Вчера с Юркой Казаковым нажрались в дупель!горестно сообщал Леха.Совсем уже Юрка... удара не держит!
Эти сведения я воспринимал с гораздо большим волнением, чем предыдущие. Так как кинематографистом, честно говоря, я стать вовсе и не стремился, просто надо было провести где-то время, вернеебезвременье, наступившее вдруг после бурной радости шестидесятых. Казалось, что все уже в порядке, что мы все вместе и победилиБродский, Голявкин, Битов, Довлатов, Горбовский, Уфлянд... мы все! Даже официанты любили нас, приветствовали и давали в долги ничего вдруг не вышло, все рассосалось. Центр Петербурга, где мы жили и бушевали, вдруг опустел. И я подался в кинематографию, надеясь, что все устроится, жизнь в наш город вернется и радостно вернусь в нее я. Но оказался на пустыре, куда нас переселили из центра, с ненужным никому дипломом Института кинематографии, здесь, на болоте, где и Пушкина вряд ли знали!
Одни были теперь в Америке, другиев Москве, а я, самый неудачливый,в дырявом многоэтажном доме за чертой города. Всё? Рассказы складывал в ящик, и единственной звездой, которая мне светила в те годы, был Леха.
Он теперь работал проводникомкак, впрочем, и до учебы в институте. Зато у него хотя бы были деньги. И потомсамое главное для меняон был моей последней надеждой. А что проводник? Как он говорил: И Лермонтов носил форму!
Мало кто помнит теперь эти тусклые, тягучие годы. Пустые магазины с пирамидами банок морской капусты, мрачная бедно одетая толпа... Безнадега! Мало кто помнит это теперьи правильно: не надо это вспоминать, портить настроение!
В моей башне на краю болота Леха появлялся обычно очень рано, когда свет лишь чуть-чуть брезжил в тумане. Звонок дребезжал длинно и требовательно, разбивая долгую тревожную тишину. Ясное дело, я давно уже не спал, ожидая гостя. Леха неторопливо вешал шинель, снимал форменные бутсы, уходил молча в ванную и долго там плескался и харкал. Я, волнуясь и трепеща, заваривал чай, накрывал завтрак. Леха выходил в кухню, вольготно разваливался на диванчике, молча пил чай, кружку за кружкой, без всякого выражения жевал бутерброды с драгоценной докторской.
Где-нибудь после пятой-шестой кружки Леха блаженно откидывался, позволял себе расстегнуть форменный китель. Он знал, чего я жду, но вместо этого садистски долго рассказывал о хаосе на железной дороге. Умел Леха вынуть душуэтого у него не отнять! Наконец он вскользь задевал струну:
На той неделе с Аксеновым нажралисьеле доволок его!
Кого он только не волок за последние годы! На него вся надежда! Знаменитый Аксеноводного его слова достаточно, чтобы мне...
А чего нажрались-то?равнодушно зевая, спрашивал я.
Может быть, обсуждали мой рассказик и увлеклись?! Уж сколько моих рассказов я переправил с благожелательным Лехой в Москву... Ну... этот у тебя чуть покрепче. Но жизни не знаешь! Ладно ужВаське покажу... Он тоже жизни не знает. Может, понравится?
Ну?!
Да так,лениво говорил Леха.Калькутту зарубили емувот он и зóпил!
Я вздыхал. Мне бы зарубили Калькуттуя был бы, наверное, счастлив, прыгал до потолка!
Да, Леха был большим мастером творческого садизма!
В следующий раз я принимал его почти равнодушно, зная, что никакому гению он меня не покажет. И вдруг Леха лениво сообщал:
Аксенову твой рассказик понравилсяносится с ним по всей Москве!
Но по всей-то, наверное, и не надо? Одной редакции достаточно!
Твардовскому отдал... Тот наверняка зарубит.
Зачем же тогда ему?
Мрачен сейчас Трифонычв ЦК трепали его!
Ну что же... спасибо.
Я снова сникал.
Извини!Я в отчаянии уходил в туалет и долго сидел там, закрывшись. Нет, жизнь безжалостна и никогда не полюбит меня, тем более в этом халтурном доме на болоте, где даже унитаз раскачивается!
Когда я возвращался на кухню, Леха уже гордо спал на кухонном диванчике; я накрывал его пледом и уходил. В ту пору мне еще не приходило в голову, что я еду на поезде, несущем меня совсем не туда, и мой друг Леха на самом деле... Нет!
Я уходил в мой маленький кабинетик и, закрывшись там, предавался уже отчаянию на полную катушку, во всяком случае, на то время, пока не проснутся жена и дочка и надо будет выглядеть бодрым.
Я снова перечитывал мои рассказы, начиная с первого.
ЧЕЛОВЕК ПО ФАМИЛИИ ЛЕЙКИН
На одной железнодорожной станции жил человек по фамилии Лейкин. Работал грузчиком. Привозили железоон грузил железо, увозили мукуон грузил муку. Однажды он даже грузил бешеных собак, нужных для каких-то опытов.
Как-то в выходной он шел по улице. На первом этаже дома окно было распахнуто, и он увидел там черную доску с написанными на ней формулами. Он понял вдруг, что знает, как писать дальше. Он вошел, взял мел и стал писать. В аудиторию вернулся профессор, который как раз не знал, что писать дальше.
Кто вы?закричал профессор.
Я Лейкин,отвечал тот.Грузчик на железнодорожной станции.
Но ведь до конца эта формула не известна никому!вскричал профессор.
Извините, я этого не знал,сказал Лейкин и остановился.
Профессор побежал на кафедру за коллегами, и когда они вошли, Лейкина уже не было, а малограмотная уборщица стирала с доски мокрой тряпкой.
Что вы наделали!
А чаво?..
Через неделю профессор нашел Лейкина на железнодорожной станции, где тот грузил уголь.
...Но это же очень просто!сказал Лейкин, взял уголь, подошел к вагону и стал писать.
Зачем вы пишете на вагоне? Он же скоро уедет!сказал профессор.
А я так всегда,сказал Лейкин.Упала доска с домапишу на доске. Колесо прикатилосьпишу на колесе. А недавносмотрю, села галка. Я подкрался к ней с мелом и быстро, пока она не улетела, доказал на ней теорему Дуду.
Дуду!застонал профессор.Человечество над ней бьется уже двести лет!
Лейкин развел руками.
Знаете,сказал профессор.Лучше вам нигде не показываться. Вы опередили свой век!
Да,сказал Лейкин.Пожалуй, я его опередил.
И они расстались. Лейкин пошел к себе грузить уголь, а профессорк себе домой. Он вошел в кухню.
Эх!воскликнул профессор, потирая руки, пытаясь взбодриться.Хорошо холодным вечером чайку с лимончиком!
Но лимона не оказалось. И чаютоже. И вечер был теплый.
Пока все спали, я перелистывал странички. Ну и что? Кому, трезвому или пьяному, понравится это? Разве что самому Лейкину, которого не существует. Может, Леха, при его могучих связях, куда-то втолкнет?
Я шел на кухню, накрывал его еще и одеялом.
Леха приезжал ко мне раз в неделю. Я работал тогда инженером-электриком в одной скучной конторе, и чтоб от службы той осталась хоть какая память, замечу на том языке: амплитуда событий нарастала. Литературная моя карьера в Москве совершала, со слов Лехи, безумные скачки вверх и вниз.
Твардовскому твой рассказ понравился. Онза!
Ура!
Но Солженицынрезко против! Говорит, правды мало.
При чем здесь Солженицын-то?стонал я.Кто дал ему?
Я,говорил неумолимый Леха.
Лучше бы он свой рассказ дал Солженицыну, а не меня мучил!
Трудные это были годы...
Все! Я еду с тобой!
Пожалуйста... только хуже будет,проговорил Леха, уязвленно усмехнувшись. И оказался прав.
Ненастным утром в Москве мы долго добирались до лехиной бедняцкой квартирки, странным образом расположенной в треугольнике между тремя железнодорожными насыпями. Потому, наверное, он и железнодорожник?
Хоть отчасти я отомстил емувыпил целый заварочный чайник его чая, сожрал полколбасы. Вот так вот. Наш ответ Чемберлену! Теперь мы гостим!
Он вышел в коммунальный коридор позвонить и вернулся на удивление быстро, зловеще усмехаясь.
Будут все!
Все? Неужели?!Я не то чтобы был рад...
Мое слово кое-что значит для них!веско проговорил Леха.
Видимовозил.
Только выпивону с собой возьми, а то в Доме литератора обдерут как липку. Все так делают.
И я теперькак все! Отдавая мне старый долг, он сварливо упрекал меня в стремлении к роскоши, несовместимой со званием писателя. Я горячо это отрицал. С двумя тяжелыми брякающими портфелями мы вошли, исподлобья озираясь, в высокий резной ресторан Дома литератора.
Ну... нет никого пока,пробормотал Леха.
Никого?
Это было почти счастье!
Давай тогда немного выпьем. Чтобы не волноваться!радостно предложил я.
За нашим столом оказалась красивая, холеная дама средних лет. Впрочем, именно таких здесь было немало. Именно они, как я сразу же умно догадался, и определяют тут политику!
Не хотите ли немного выпить?
Благожелательно кивнув, она провела шикарным ногтем по самому краю рюмочки.
Ну... за знакомство!
Меня зовут Ксения Серафимовна... А скажитевы Попов?
Откуда вы меня знаете?
Читала.
Но у меня же опубликован (несмотря на все старания Лехиточнее, вопреки им) лишь один рассказ!
Этого достаточно!умудренно улыбнулась она.
Дрожащей рукой я налил уже по полной. Ура!
Ликование нарастало. Какие красивые, симпатичные люди вокруг!
Валерий... вы что-то частите!издалека, сквозь счастливый гул, донесся до меня голос Полины (Ксении?).
Следующий мигЛеха трясет меня за плечи:
Солженицын здесь!.. Солженицын здесь!
Я отстранил Леху движением руки: меня манили лишь бездонные глаза Ксении (Полины).
Следующий счастливый миг: я горячо целуюсь с каким-то мужчиной. Но без бороды. Значитне Солженицын.
Следующий счастливый миг: я, хохоча, карабкаюсь на обледеневшую насыпь... Но Лехиного дома за ней не вижу.
И последний кадр: я лежу почему-то на полу, и надо мною, как туча, нависает Леха.
Очухался, ходок?
Я бы этого не сказал!
К тому же он, добивая меня, словно вбивая в гроби в головугвоздики, тюкает на моей машинке. Тюк! Тюк! Я специально привез мою машинку сюдана случай, если по указаниям классиков нужно будет что-то исправить. Похоженичего уже не исправишь! Тюк!
Через Сахару, что ли добирался?усмехнулся Леха.
Пач-чему?!
Вся квартира в песке!
С трудом я приподнял от пола голову. Действительно, к месту, где я лежал, тянулась от двери яркая песочная дорожка, как в саду! Где же я набрал песку посреди зимы?
Я снова прильнул к половицам. Какой приятный холодный пол!
С полки укоризненно смотрел Солженицын... Тюк! Тюк!
Казаков вчера подходил,проговорил неумолимый Леха,и Васька Аксенов тоже... Но ты не врубался!
Это точно. Я тонул в бездонных глазах. Думаю, если б явился Толстойя бы тоже не дрогнул.
Ну, а как закончилось?пересохшими губами выговорил я.Надеюсь, нормально? Спутница наша, надеюсь, довольна? Ты телефон ее не записал?
Лехина усмешка не предвещала ничего хорошего.
Не думаю, что тебе следует ей звонить!
Ну хоть Лехе-то я доставил счастье: вон как сияет.
Пач-чему?мужественно выговорил я.
Ну... хотя бы один эпизод,сжалился Леха.Весь ресторан с ужасом смотрит на нас...
Так...готовясь к худшему, я сглотнул слюну.
А ты с криком Как же я вас люблю! держишь меня и Ксению за волосы и гулко колотишь лбами!
Ну, это еще ничего!
Ты так думаешь?усмехнулся Леха.В общемв Дом литератора тебе запретили теперь ходить. И мнетоже.
Прощай, слава!
Тюк! Тюк!