Eh bien, observons le monde politique. Chez nous, le Front National est soutenu par environ 25 pour cent des Français.
Ну, взглянем на мир политики. Наш Национальный фронт располагает поддержкой двадцати пяти процентов французов.
En France, quand on regarde les Britanniques, on est frappé de constater que contrairement à dautres pays européens, vous êtes épargnés par ce phénomène, le phénomène du parti populaire dextrême droite.
Мы во Франции смотрим на британцев, и нас впечатляет, что, в отличие от большинства других европейских стран, у вас нет этого явления широко популярной партии крайних правых.
Vous avez le UKIP, bien sûr, mais daprès ce que je comprends, cest un parti qui cible un seul problème et qui nest pas pris au sérieux en tant que force politique.
У вас есть ПНСК, разумеется, но, насколько я понимаю, это партия одной задачи и ее как политическую силу не воспринимают всерьез.
Соан ожидал, что Альдебер разовьет мысль и дальше, а когда этого не случилось, обратился к Лайонелу Хэмпширу и в некотором отчаянии спросил его:
Не желаете ли прокомментировать?
Ну, произнес маститый писатель, как правило, я воздерживаюсь от подобных широких обобщений о национальных чертах. Но, думаю, Филипп, возможно, тут не очень-то промахнулся. Я не безрассудный патриот. Отнюдь. Но есть что-то в английском характере, что меня восхищает, и Филипп в этом прав в смысле нашей любви к умеренности. Нашей неумеренной любви к умеренности, если угодно. (Эта изысканная фраза плюхнулась в почтительную тишину зала и запустила зыбь смеха.) Мы нация политически прагматичная. Крайности слева и справа нам не нравятся. И к тому же мы по сути своей терпимы. Поэтому мультикультурный эксперимент в Британии в общем и целом складывается удачно с одним-двумя мелкими огрехами. Я бы в этом смысле не взял на себя смелость сравнивать нас с Францией, конечно, однако, несомненно, если рассуждать с личных позиций, вот чем я восхищаюсь в британцах больше всего: нашей умеренностью и нашей терпимостью.
Сплошная самодовольная херня, проговорил Соан. Но, к сожалению, не со сцены.
* * *
Ты так считаешь? спросила Софи.
Они сидели в ресторане Гилберт Скотт на вокзале Сент-Панкрас и проводили посмертное вскрытие дискуссии. Ресторан они выбрали дорогой, однако решили, что, раз уж встречаться теперь будут редко, каждая такая встреча пусть будет особой. Софи заказала ризотто с зеленым горошком, а Соан решил поэкспериментировать с пирогом с креветками и кроликом, который оказался вкуснейшим.
Эти люди не знают, о чем говорят, продолжил он. Эта так называемая терпимость Каждый день сталкиваешься с людьми, которые нисколько не терпимы, будь то сотрудники магазинов или обычные прохожие на улице. Может, ничего агрессивного они и не говорят, но видно по их глазам и вообще по тому, как они себя ведут с тобой. И им хочется что-нибудь сказать. О да, им хочется применить к тебе какое-нибудь запретное слово или же просто сказать тебе, чтоб съебывал обратно в свою страну где бы она, по их разумению, ни была, но им нельзя. Они знают, что это непозволительно. А потому ненавидят не только тебя, они ненавидят еще и их кем бы те ни были, этих безликих людей, что сидят где-то над ними и осуждают их, предписывают, что можно, а что нельзя произносить вслух.
Софи не знала, что тут сказать. Ни разу прежде не слышала она, чтобы Соан рассуждал на эту тему так откровенно и так ожесточенно.
В Бирмингеме, неуверенно начала она, люди вроде бы ладят Не знаю, много народу из разных стран, и
Тебе это так и будет казаться, проговорил Соан. Но этого ужина он ждал и хотел, чтобы настроение оставалось приятным, а потому сменил тему достал свой айфон, нашел в фейсбуке какой-то фотоснимок и протянул телефон ей. Кстати что скажешь?
Софи уставилась на лицо молодого человека восковой бледности, каменно глазевшего в объектив из-за неопрятного рабочего стола.
Кто это?
Один мой аспирант.
И что?
Одинокий.
Софи ошарашенно вперилась в Соана.
Ну ты же ищешь себе кого-нибудь?
Да не очень, сказала она. Да и вообще, тут и говорить не о чем. У него вид, как у анорексичного Гарри Поттера.
Чарующе, отозвался Соан и вытащил из гугл-картинок другое фото. Ну хорошо, а вот этот?
Софи вновь посмотрела на экран телефона и прищурилась: разочарованное лицо среднего возраста.
Кто это?
Из моих коллег.
Она пригляделась.
Потасканный чуток, не?
Я не знаю, сколько ему. Знаю, что уже девятнадцать лет пишет диссертацию и все никак не закончит.
Софи присмотрелась еще пристальнее.
Это перхоть?
Возможно, просто пыль на экране. Ну слушай, я с этим парнем в одном кабинете сидел весь прошлый год. Он хороший. Да, есть некоторые трудности с личной гигиеной, но
Софи вернула телефон.
Спасибо, не надо. Никаких больше академиков. Хватит с меня очков-аквариумов и сутулых плеч. Мой следующий парень будет жеребцом.
Соан недоверчиво рассмеялся.
Жеребцом?
Высоким смуглым красавцем. С нормальной работой.
Ты где такого найти собираешься там, наверху?
Там, наверху? переспросила Софи, весело сверкая глазами.
Это же наверху, так?
Да тебе все наверху. Все, что к северу от Клэпэма.
Значит, мой взгляд на мир лондоноцентричен. Ничего не могу с этим поделать. Я тут родился, это мой город и единственное место, где я собираюсь жить. Бристоль был временным помутнением.
Приезжай ко мне в гости в Бирмингем. Это разует тебе глаза.
Хорошо, приеду. Но ты мне скажи, какие там мужчины.
Такие же, как везде, конечно.
Правда? Я думал, мужчины в Средней Англии помельче.
Помельче? С чего ты это взял?
Думал, так Толкин выдумал хоббитов. Софи разразилась добродушным, но насмешливым хохотом, и Соан загнал себя в угол еще глубже: Нет, ну серьезно: разве большинство в наше время не считает, что Властелин колец это на самом деле про Бирмингем?
Связь, очевидно, просматривается. В том месте, которое вроде как вдохновило Толкина, есть музей, на той же улице, где я живу.
Мельница Сюр-Лох, невозмутимо произнес Соан.
Сэрхол, поправила Софи. Слушай, приезжай да сам глянь. Это милый город, вот правда.
Конечно, милый. Земля беспредельной романтики и половых возможностей. В следующий раз приедешь сюда, я вас обоих приглашу на ужин. И тебя, и твоего парня-хоббита.
С этими словами он налил им по последнему бокалу вина, и они провозгласили тост: за Средиземье, за Срединную Англию.
3
Дуг получил электронное письмо из пресс-службы на Даунинг-стрит, в котором оглашалась прорва новых назначений, и взялся гуглить. Взгляд задержался на фамилии заместителя помощника начальника отдела связей с общественностью нового коалиционного правительства: Найджел Айвз. Был у них в школе мальчик по фамилии Айвз. Тимоти Айвз. И пусть фамилия не редкая, далекие воспоминания она пробудила. Бенджамин как-то раз сказал ему в минуту слабости, несколько лет назад, что принял от Тимоти Айвза запрос на дружбу в фейсбуке и обнаружил, что у Тимоти, среди прочего, есть сын Не Найджел ли? И это тоже могло оказаться совпадением. Но в любом случае Дуг написал Найджелу, и Найджел ему ответил, и когда они встретились поболтать не под запись в кафе рядом со станцией Темпл, Найджел первым делом сказал:
Кажется, вы учились в школе с моим отцом.
С Тимоти? В Кинг-Уильямс в Бирмингеме, в семидесятые?
Точно. Он вас боялся до ужаса.
Правда? проговорил Дуг.
Был уверен, что вы его презираете.
Правда? повторил Дуг и вспомнил, что так оно в самом деле и выходило. Тимоти Айвз был мелким недоростком, и старшие мальчишки в школе особенно Хардинг безжалостно его травили, постоянно отправляя на посылки и вымогая разные услуги. Как он поживает? Чем занимается?
Стал довольно успешным проктологом.
Да что вы говорите.
Уверен, что вы геморроем не страдаете, Дуглас, но если вдруг так, отец мог бы облегчить вам муки.
Я несомненно буду иметь это в виду.
Но, осмелюсь предположить, вы пришли поговорить не о своем геморрое.
У меня его нет, и я о нем не говорил.
Действительно.
Нет, я пришел, потому что хотел обсудить возможность наших с вами задушевных и взаимовыгодных отношений. Если тори и либерал-демократы способны сформировать коалицию и найти способы работать вместе, то кто знает? Может, сумеем и мы.
Разумеется. Вы говорите о духе эпохи, Дуг. Полный отрыв от старой двухпартийной системы. Никаких больше мелочных противостояний. Исключительно общий язык и сотрудничество. Очень вдохновляющее время для начала политической жизни.
Дуг оглядел Найджела и задумался, сколько тому может быть лет. По виду только что из университета. Щеки бледно-розовые, и, казалось, брить их отродясь не надо было. Темные костюм и галстук с иголочки, но непримечательные, как и расчесанные на косой пробор волосы. Выражение лица пресное, голос постоянно воодушевленный, но при этом непроницаемый. Начало третьего десятка, никак не больше.
Так все же как там на самом деле все складывается сейчас в Доме десять? спросил Дуг. У вас там две очень разные партии, с очень разными программами. Вряд ли это надолго, верно?
Найджел улыбнулся.
Дэйв, Ник и команда уважают вас как комментатора, Дуглас, но мы знаем, что ваша задача искать узкие места. Здесь вы их не найдете. У Дэйва и Ника, естественно, имеются разногласия. Но в конечном счете они же обычные ребята, которым хочется делать дело.
Обычные ребята?
Именно.
Обычные ребята, которые по чистой случайности посещали невероятно дорогие частные школы, прежде чем вскарабкаться по намасленному шесту политики.
Именно. Видите, сколько у них общего? Не великолепно ли было наблюдать за ними в тот первый их совместный день в Саду роз? Как они резвились на камеры, смеялись
То есть никакого идеологического разделения нет?
Найджел чуть нахмурился.
Ну, Дэйв учился в Итоне, а Ник в Вестминстере. Это довольно серьезное различие, я отдаю себе в этом отчет. Впрочем, лицо у него быстро посветлело. Но вот честно, Дуглас можно мне теперь называть вас Дугом?
Конечно, отчего же нет?
Вот честно, Дуг, слыхали бы вы, какой у них был отжиг за министерским столом.
Слыхал бы я что, простите?
Как они отжигали. Отжиг.
Отжигали?
Шутили, смеялись, подкалывали. Поверьте, я слышал много такого, особенно в универе, и тут отжиг прям топовый.
Давайте-ка проясним: вы говорите о дискуссиях кабинета министров?
Абсолютно так.
То есть несколько дней назад тысячи молодых людей вышли на улицы Лондона в знак протеста против колоссального повышения стоимости учебы, которое Ник Клегг обещал не поддерживать, а теперь поддерживает, а тем временем новый министр финансов объявляет о повальных сокращениях расходов на общественные нужды, и вы мне говорите, что за всем этим отжиг?
Найджел замялся. Кажется, забеспокоился, как будет воспринята его следующая реплика.
Дуг, не поймите неправильно, однако это поколенческое. Речь о разрыве между поколениями. Вы, ваши друзья, мой отец воспитаны определенным образом. Вы привыкли к антагонистической разновидности партийной политики. Но Британия ушла вперед. Старая система рухнула. Шестое мая нам это доказало. Шестого мая Британии предложили выбрать новое направление, и люди сказали громко, единодушно, решительно и сказали яснее некуда. Они сказали: Мы не знаем. В ответ на растерянное молчание Дуга Найджел приятно улыбнулся. Мы не знаем, повторил он, пожимая плечами и разводя руки. Два года назад мир пережил чудовищный финансовый кризис, и никто не понимает, как с ним разбираться. Никто не знает, куда дальше. Я называю это радикальной нерешительностью, этот новый дух нашего времени. И Ник с Дэйвом идеально его воплощают.
Дуг в ответ механически кивал, но сам не мог решить, шутит Найджел или нет. Это ощущение в ближайшие несколько лет сделается все привычнее.
4
Декабрь 2010-го
Письмо из полиции Уэст-Мёрсии плюхнулось на коврик у двери Софи утром в конце октября. Видеокамеры засекли ее автомобиль на Стритзбрук-роуд, когда она ехала тридцать семь миль в час при тридцатимильном ограничении скорости. Ей предлагалось на выбор либо получить себе три штрафных балла, либо заплатить сто фунтов за курсы сознательного отношения к скорости. Софи, естественно, выбрала второе.
Ей назначили на два часа дня в безликом конторском квартале на Колмор-роу в начале декабря. Она приехала, ее проводили в приемную на девятом этаже, оснащенную двумя торговыми автоматами с газировкой и шоколадными батончиками, и где вдоль стен квадратом стояло два десятка стульев. Когда Софи явилась, почти все стулья уже были заняты. Занимали их мужчины и женщины всех возрастов, всех оттенков кожи. Велись ехидные приглушенные разговоры полушутя. По духу это место напомнило Софи школу: мальчики и девочки, которых поймали на мелком хулиганстве, ждут своей кары перед кабинетом директора. Софи решила не присаживаться, а подобраться к прокопченному окну и поглядеть на город, на торговые центры и небоскребы, на старые ряды террасных домов вдали и, еще дальше, на бетонную путаницу многоуровневой развязки все сплошь серое и размазанное в чахлом послеполуденном свете.
Так, внимание всем, прозвучал у нее за спиной молодой энергичный мужской голос. Будьте любезны, идите за мной, пожалуйста, займем свои места и начнем.
Говорившего Софи не увидела. Двинулась за вереницей людей, побредшей в соседнюю комнату; там все было обустроено как в школьном классе парты, скамейки за ними, экран для презентаций в ПауэрПойнте. Дневное освещение под потолком свирепо и безрадостно. Перед партами спиной к вошедшим стоял высокий, хорошо сложенный мужчина и перекладывал на столе какие-то бумажки. Обернулся.
Добрый день всем, сказал он. Меня зовут Иэн, я ваш методист на сегодняшнем занятии. А это моя коллега Нахид.
Дверь в дальнем углу открылась, вошла очень яркая женщина едва ли не такая же высокая, как Иэн, вероятно, за тридцатник, но кучерявые волосы до плеч уже тронуты сединой и двинулась между рядами парт. На ходу она чуть клонилась назад, несла себя с уверенностью и раздавала улыбки-приветы сидевшим по обе стороны от нее. Улыбки эти были вызывающими и дерзкими. Софи она сразу понравилась, подумалось, что кишка у женщины должна быть ой не тонка: стоять вот так в классе, набитом почти одними мужиками в основном белыми мужиками, и отчитывать их за водительские ошибки.
На деле с ее ожиданиями не совпал ни тот ни другой инструктор. Иэну, вовсе не пожилому педагогу, потрясающему перстом как раз такого педагога Софи без особой нежности воображала себе, было тридцать с чем-то или под сорок, сложен он был как регбист, лицо радушное, открытое, с тонкими чертами и маняще длинные ресницы. Вот это особенно притягивало внимание Софи, хотя ей вновь удалось сосредоточиться, когда он начал опрашивать всех в классе об их прегрешениях по скорости и предлагать по очереди сказать что-нибудь в свою защиту, если получится. Он выслушивал каждый ответ с полной серьезностью и вниманием, а вот у Нахид улыбка с уст не сходила почти совсем, а из взгляда почти не исчезало веселье.
Ответы сами по себе получались интересные. Софи слушала говоривших, таких разных по возрасту, общественному классу, полу и национальности, у всех такие разные рассказы, но осознавала, что все они объединены общей чертой: глубинным и всепроникающим ощущением несправедливости. Превышали ли эти люди скорость, чтобы успеть на важную встречу, или (в одном случае) чтобы довезти хворого родственника до больницы, или (в другом) потому что купили китайской еды на вынос и хотели добраться домой прежде, чем она остынет, или, может, просто пришли к личному выводу, что ограничение скорости в этом месте неразумно, и решили им пренебречь, все они бурлили праведным негодованием, чувствовали, что их выделили среди всех, выбрали злые незримые силы силы, упивающиеся собственной властью и неотвратимо желающие укреплять ее, усложняя жизнь простым гражданам, которых поймали за безобидными занятиями их повседневной жизни. В классе от этого чувства было душно. Люди считали себя жертвами.