Да. Нехорошо. Инфильтрат. Затвердение шва. Так что извини, если что не так.
Ничего-о!
Все в палате начали понемногу шевелиться, вставатьи вот по комнате ковыляют белые согнутые фигуры, заново учатся ходить.
На двенадцатый день кто-то украл мою ручку-шестицветку! Замечательно! Всюду жизнь!
И вотутро, когда я выписался. Рано, часов в пять, только открылись ворота, я уже выскочил. Было тихо, светло. Вдалеке кто-то пнул на ходу ногойшарканье пустой гуталинной банки по асфальту.
В шесть оказался я возле дома Лехи. Дом, освещенный солнцем, еще спал. Цветы на балконах стояли неподвижно и настороженно. Но Леха, к моему удивлению, бодрствовал.
Да... жизнь не удалась!сказал он, когда я, хромая, вошел в залитую солнцем кухню.
Удала-ась!
Тут выглянула в кухню Дия, сухо кивнула.
Болен был, значит?
Ага!радостно сказал я.
А почему не сказал?
Когда?Я посмотрел на Леху.
Потупившись, он молчал.
Сам знаешь когда! Когда анализами менялся. Ведь знал!
Конечно! Часами любовался своей мочой!
Я ушел... А вскоре он на другую работу перевелся.
После этого мы больше почти не общались.
Однажды только пытался прорваться к нему, и то он при этом дома находился, а я в Москве.
Зашел, помню, на Главпочтамтперевода ждал.
На почте меня всегда почему-то охватывает чувство вины. Вспоминаются все, кому не пишу, и кому не звоню, и кого забыл. Потом вспоминаются те, кто забыл меня, и грусть переходит в жалостьжалость к себе и к своим бывшим знакомым, а потом и ко всем людям, которых когда-нибудь тоже забудут, какими бы замечательными людьми они ни были.
И тут еще, пока я стоял в очереди к окошку, ввезли на тележке груду посылочных деревянных ящичков: больших, средних, мелких и совсем маленьких, крохотных, размером почти со спичечный коробок. Я посмотрел на них и вдруг почувствовал, что с трудом сдерживаю слезы. Тот, кто якобы хорошо знает меня, конечно, не поверит: «Как же, амбал чертов, ящичков ему стало жалко!» Но тем не менее все было именно так. Я предъявил в окошечко паспорт.
Кассирша незаметно, как ей показалось, глянула в лежащую на ее столе записку: «При предъявлении паспорта на имя Елоховцева Виктора Максимовича срочно сообщить в милицию».
Сердце заколотилось, перед глазами поплыли огненные круги. Гигантским усилием воли я взял себя в руки, заставил вспомнить, что моя-то фамилия не Елоховцев! Совсем что-то слабые стали нервы!
Кассирша взяла мой паспорт. Перевода, как и следовало ожидать, не оказалось, и это еще больше усилило мою грусть. Но что-то в ней было приятное. Уходить с почты было неохота. Гулкие неясные звуки под высокими сводами, горячий запах расплавленного сургуча, едкий запах мохнатого шпагатавсе это создавало настроение грустное и приятное, как в осеннем лесу. И вдруг моя грусть получила вполне конкретное наполнение: сегодня Лехин ведь день рождения, а я и забыл!
Год уже ему не звонил, и сегодня, в день рождения его, особенно это грустно. Как это постепенно мы разошлись?
Нет, но телеграмму-то уж я могу ему отправить, телеграммаэто уж, как говорится, святой долг!
Сунулся снова к окошечку, посмотрел художественные бланки с цветочками. Да, Леха будет поражен, получив от меня поздравление с цветочком... Совсем, подумает, ослабел человек! Нет, лучше простой честный бланк с простыми душевными словами! Я взял бланк, деревянную ручку и написал цепляющимся, брызгающим пером: «С днем рождения поздравляю, в жизни счастия желаю!»и подписался.
Приемщица посмотрела на бланк, что-то в нем почиркала и говорит:
С вас восемь копеек!
Почему так мало-то?
Составил поздравление своему лучшему другу, и чувств набралось всего на восемь копеек!
У вас номерная телеграмма,сказала приемщица,плата взимается только за номер.
Как номерная?уязвленно спросил я.
Так, номерная. Ваш текст номер четыре. Разве вы не из списка его брали?
Нет, представьте!
Я был уязвлен еще больше. Написал другу, с которым у меня столько связано, поздравление, и оно из самых банальных, которые сведены даже в список, существующий для людей умственно отсталых.
Восемь копеекцена моего излияния!
Так даете вы деньги или нет?агрессивно проговорила приемщица.Вы же видите, мы перешли на полуавтомат, всяческие задержки вредно сказываются на его работе!
Полуавтомат,сказал я.Извините... Можно телеграмму мою назад?
С недовольным видом она вернула мне бланк, уже поднесенный ею к щели полуавтомата. Я взял его, порвал в мелкие клочки и кинул разлетевшиеся голубые бумажки по направлению к урне. Нет... Автомат, полуавтоматэто не то. От такого полуавтоматического общения результат обычно получается самый поганый.
А скажите, а свой какой-нибудь текст передать по полуавтомату можно?
Можно. Но это значительно дороже!сухо ответила приемщица.И потом, надо еще его сочинить, а это не каждому дано!с прозрачным намеком закончила она.
Я взял снова ручку, новый бланк.
А можно такой текст передать: «Поздравляю тебя, морда, с установлением рекорда!»?
Какого рекорда?
Это уж мы знаем с ним...
Нет. Такие тексты мы не передаем! Тексты, допускающие двусмысленные толкования, мы не передаем.
Да это не двусмысленный вовсетрехсмысленный!
Тем более!отвечает.
Но я прошу вас. Друг, потерянный почти!
Гражданин, я же вам объяснилау нас полуавтомат...
Заплакала вдруг, утираясь шалью.
Ну, вот! Так у нас кончаются все принципиальные споры.
Я быстро вошел к ней за барьер, погладил по голове.
Уйдите, гражданин!всхлипывая, проговорила приемщица.Здесь у нас материальные ценности. Уйдите!
Она вдруг вынула револьвер...
Я вышел в большой гулкий зал.
Хотел душевность по телеграфу проявить, а в результате лишь бедную женщину расстроил!
Как-то у нас мучительно все переплетено! Все вроде одного и того же хотятсчастья, но так все постепенно запутывается, что и запах-то счастья забывается!
Неизвестно кем, неизвестно где, неизвестно зачем проживаем день за днем, и не вспомнить уже, когда последнее действие было, которое хоть немножко бы к счастью подвигало!
Ведь все не важно сейчас: зачем я в командировку приехал,через год никто про это и помнить не будет, не важно, что полуавтоматы на почте стоят,думаю, месяца через два уберут их как нерентабельные... Не важно это все! Другое важнос Лехой связаться, сказать ему, как я его люблю,и во все эпохи, при любых полуавтоматах важнее этого не будет ничего!
И вот теперь Дзыня позвонил мне, сказал, что Леха погиб. Что жекак это ни ужасно, а к этому и шла Лехина жизнь.
Я вышел из электрички на платформу. Со всех сторон подступала тьма.
Когда-то я был здесь, в том самом доме отдыха, где «отдохнул» Леха сейчас... Я побрел по тропинке между высокими плавными сугробами. Вот и пруд, окруженный ивами, почти горизонтально склонившимися ко льду. А вон и домик, видимо, бывшая часовня, где размещалась сейчас спасательная станция...
Внутри ее были своды, тускло освещенные керосиновой лампой. За служебным столом сидели спасатель, высокий горбоносый старик, и Дзыня.
Я протянул руку.
Потом мы пошли по берегу пруда, спасатель показал мне следы на снегу и дальше, на середине пруда, черный зияющий провал.
С дома отдыха ко мне только час как пришли. А он давно уже там,сказал спасатель.А ночью без пользы шарить там, да и провалишьсялишние жертвы.
Как раз навестить его приехал,Дзыня говорит,а он тут такое дело учудил!
Так чтовсе!горбоносый говорит.Готовьте вашему другу могилку. Место-то припасено у вас на кладбище али нет? А то сейчас подхоранивать стало модно: в имеющуюся уже могилку опускается второй гроб.
А может, подхаронивать?Дзыня его спрашивает.Ваше имя, случайно, не Харон?
Тот долго глядел на него подозрительно.
Угадал! Харитон.
Вернулись мы под хмурые своды часовни.
Харитон говорит:
У меня часто тут подобные дела случаются, так что продумано все уже до мелочей. Может, выпьете?
Сходил за печь, вынес два валенка вина.
В одном,говорит,у меня на ореховых перегородках настоянно, в другомна ореховых промежутках... Не брезгуете, что в валенках у меня?
Не-ет!Дзыня говорит.С перегородовки, я считаю, начнем?
Посмотрел на меня. Я кивнул.
А помнишь,Дзыня мне говорит,как перекликались мы через весь город?
Еще бы не помнить! Телефонов у нас тогда ни у кого не было, а общаться друг с другом хотелось непрерывно. Нам, конечно, обидно быловсе только и делают, что звякают друг другу да брякают. Хотели себя телефонизировать, бумаги разные доставали про то, какие мы несусветные умники и красавцы. Но нам в ответ неизменно из самых разных инстанций: комиссия такая-то, рассмотрев, нашла нецелесообразным...
Однажды вышел ранним утречком на балкон. Туман густой... А Леха тогда на совершенно другом конце города жил. Постоял я. Как грустно-то без товарища! Сложил я ладони рупором, как закричу:
Леха! Слышишь-то хоть меня?
Долгая пауза, минут, наверное, пятьдесят, и вдруг доносится ясный ответ:
Слышу... Чего орешь-то?
Да ведь иначе бы ты не услышал меня.
А-а-а...
...Пока вспоминали мы, рассвело. Красное солнце появилось на льду. Лед тонкий, гибкий, бросишь по нему каменьзачирикает, запоет!
Ну, давай,Дзыня говорит.Выпьем промежутовки: за нас, за нашу дружбу, за Леху!
И только он это произнес, из-подо льда вдруг раздался громкий стук! Выбежали мы из часовни и оцепенели. Из пролома во льду вылетел, трепыхаясь, огромный лещ, затем ладонь появилась, потом локоть... И вылез Леха: живой и, что самое поразительное, абсолютно сухой!
Ты чего там делал-то?изумленно Дзыня спросил.
Спал, чего же еще?сварливо Леха ответил.Отлично, надо сказать, спал...
Леха!заорал я.
Вернулись мы в часовню. Леха обиженно стал бормотать, что перегородовки с промежутовкой ему не оставили.
Что такое?Харитон озадаченно говорит, удивленно Леху ощупывает.Не порядок!
Трубку снял, начал звонить.
Эх, повезло вам!зло говорит.Воду с пруда спустили еще позавчера!
Потом лето настало. Однажды пили мы чай в кухне у меня, у открытого окна. Вдруг появляется в открытом окне голова!
Здравствуйте!говорю.В чем дело?
Да вот любуюсь,бойко вдруг голова заговорила.Как здорово у вас цветочек разросся. У меня и сорт тот же, и сторона вроде бы солнечная, а не то!
Так, может, вам отросточек дать?
Отломил я отросточек, человек долго благодарил, потом спустился по водосточной трубе, как и влез.
Ты, что ли, думаешь,Леха спрашивает,что тип этот просто так сюда прилезал?
А нет?говорю.Отросточек хотел!
Да-а...Леха на меня посмотрел.Видно, жизнь тебя ничему не учит!
Да, видно, нет! Видно, якак мой дедушка, который первый жизненный урок получил в девяносто шесть лет!
Потом пили чай долго. Оса залетит в банку на одно гулкое, звонкое мгновениеи снова беззвучно улетает по ветру.
2. Отдых в горах
Наконец-то, вырвавшись из засасывающих, унылых дел, мыДзыня, Леха и ясидели в знаменитом горнолыжном кафе «Ай», из которого открывается такой вид, что действительно хочется сказать: «Ай!»
Солнце жарит через стекло, в чашечках знаменитый местный глинтвейнкофе с портвейном. Шапки сняты с упарившихся голов, брошены на пол.
А помнишь,Леха мне говорит,как в Приюте Одиннадцати мы зуб тебе вырывали?
Конечно!говорю я.
С самого начала нашей дружбы мы спортом занимались. Сначала греблей... Только тот, кто жил в Ленинграде, может представить, как это прекрасно: ранним утром пройти на байдарке по широкой дымящейся Невке. Или на закате, в штиль, выйти в розовый зеркальный залив.
Потом новое увлечениеальпинизм! И вот делали траверс вершины, заночевали в Приюте Одиннадцати. Вымотался я уже совершенно, спускался к приюту, как сомнамбула, все в глазах расплывалось. Склон крутой, заросший рододендронами. Листья у рододендрона мясистые, скользкие. Ноги уезжают впередпадаешь в полный рост, плюс еще добавляется тяжесть рюкзака. Встанешь, потрясешь головой, сделаешь шагснова бац! Причем каждое падение равносильно нокауту... Уже в темноте подошли к приюту, расположились. И тут почувствовал я, что у меня дико болит зубголова раскалывается!
Ну, это ерунда!Дзыня сказал.Сейчас мы тебе его вырвем!
Пошарили в темноте под нарами, нашли шлямбур и огромный ржавый замок. Посадили меня на табурете посреди комнаты. Говорят:
Открой рот!
Приставили шлямбур к зубу, стали бить по шлямбуру замком. От боли в глазах потемнело, дужка брякает, прямо перед носом. Потом какой-то особенно удачный удар, я падаю, теряю сознание.
Прихожу в себяребята, согнувшись, стоят надо мной.
Эх ты,говорят,как следует на табурете не умеешь сидеть, а еще хочешь, чтоб мы зуб вырывали у тебя!..
...Да... замечательно было!вспомнил я.
Я встал, пошел по горячей террасе, взял еще по чашечке глинтвейна.
Ну, расскажи нам, Дзыня, как ты так в гору пошел?в это время спрашивал Леха.
Просто повезло ему, что он в контору эту попал!возвращаясь с чашечками, сказал я.
Как же!усмехнулся Дзыня.Многие не хуже меня попали, а до сих пор мелкими клерками трубят. Дело не в этом. Главноес шефом наладить творческий контакт!
Ну и как же ты наладил его?
Обычно!Дзыня плечами пожал.Прикинулся для начала, что так же без ума от рыбалки, как и он. Договорились вместе поехать. «Только смотри,умные люди меня предупреждали.Ни в коем случае выпивки не бери! Он к этому очень болезненно относится, недавно завязал!»«Ясно!»говорю. Но взял на всякий случай одиннадцать маленьких. Утром проверили с ним донки, справили уху. Он говорит: «Пить, конечно, омерзительно, но сейчас, под уху, сам Бог велел!»«Я сплаваю!»говорю. А до деревни ближайшей четыре километра!Дзыня со вкусом прихлебнул глинтвейна.Полез в палатку я, якобы куртку надеть, и незаметно одну маленькую сунул в карман. «Серьезно, что ли, поплывешь?»шеф меня спрашивает. «Раз надо!»скромно потупившись, отвечаю. Спустился к лодке, поплыл. «Только маленькую бери, и все!»вслед мне кричит. Заплыл я за ближайший мыс, лодку остановил, часок поспалобратно гребу. «Ну, ты человек!»потирая руки, шеф говорит. Выпили, насладились ухой. Поплыли по огромному тому озеру. Продрогли насквозь, но рыбы, надо сказать, поймали немало. «Да,говорит он,так и застудиться недолго! Сейчас маленькую для согрева просто необходимо!»«Я сплаваю!»говорю... И так, по его понятиям, я одиннадцать раз мотался туда-сюда. В конце уже не удивляло его, что весь маршрут у меня в оба конца не больше пяти минут занимал! Потом он обнял меня и сказал: «Я думал, среди молодежи теперешней нет людей, теперь вижуошибся я!» И все. Остальное, как говорится, дело техники!..высокомерно подытожил Дзыня.Ну и пошло-поехало! Делегации. Симпозиумы. Конференции. В Греции. В Югославии. В Швеции. Везде одно и то же: гостиницы, залы для заседаний!Дзыня устало махнул рукой.В Швеции, правда, удалось довольно приличное лыжное снаряжение купить.
А где же оно?спросил я.
Завтра увидите,ответил Дзыня,Сегодня лень распаковывать.
Да-а!с завистью глядя на Дзыню, сказал Леха.Здорово ты!
Да нет!заговорил я.Карьеры подобного рода меня не волнуют. Как правильно сказал один поэт: «Позорно, ничего не знача, быть прытчей!»
Дзыня и Леха незаметно переглянулись за моей спиной. С некоторых пор у них почему-то считается, что я несмышленыш какой-то, за которым нужен глаз да глаз, иначе забредет он неизвестно куда. Почему это установилось, трудно сказать, но многократно я это уже замечал.
Все! Напился наш герой!Дзыня усмехнулся, демонстративно повернулся ко мне спиной, и они с Лехой минут еще сорок умные разговоры вели.
Ночью я не спал, все думал: может, действительно как-то не так я живу? Рано утром поднялся, зашел за Лехой. Много раз я уже такой эффект замечал: находишься с каким-то человеком вдвоемон абсолютно нормально с тобой разговаривает, появляется третийэтот же человек вдруг начинает тебя страшно лажать!
Вот, герой наш!подталкивая меня в номер Дзыни, усмехнулся, сразу меняя тон, Алексей.
Но, к счастью, и Дзыня оказался в разобранном состояниимятое лицо, сеточка на волосах.
О!застонал он.Уже вставать?