Особенно отчаялся я, когда в этом году после долгих трудов вознамерился чуть-чуть отдохнуть. Мы с моим другом на машине покрутились немножко в наших местах, но нигде ничего, кроме хамства и безумных цен, мы не нашли. Поразил один только случай. Мы вошли в загородный ресторан, и друг мой, бодрый после пробега, спросил официанта:
Ну, куда вы нас посадите?
А никуда. Разве что на кол!равнодушно ответил тот.
В эти дни мы поняли истину, которая раньше до нас, людей занятых, как-то не доходила: давно уже сфера, как бы призванная холить нас, существует исключительно для самой себя, и именно в ней делаются самые большие дела. Мы с другом со свойственным нам умом тут же резко попытались вклиниться в эту сферу: достали отличные швейцарские костюмычерные, с желтыми галунамии такие же фуражки и встали у подъезда нашего дома. Сначала мы хотели по-добромурадостно встречали каждого, хмуро топающего с работы, хлебом-солью, низкими поклонами, распахивали входную дверь. Ясное делов глубине души мы, конечно, рассчитывали на чаевые, но чаевых никто не давал! Даже слова доброго никто не сказал, зато было много слов, которых я не решаюсь тут привести!.. Тогда мы решили не по-хорошему: грудью встали в наших дверях и кричали, отталкивая: «Закрыто, закрыто! Сказано ваммест нет! Идите в другие дома!» Ясное дело, в глубине души мы рассчитывали на чаевые и тут, но уже на гораздо более большие, чем в первый раз. Но кончилось все еще хуже; все вопили: «Что это еще значитмест нет? В доме, где с рождения живем, и то уже мест нет?! Сейчас бошки вам оторвем!» И мы (наверное, единственные из этой сферы) были смяты, отброшены, наши золоченые фуражки были растоптаны... Я отнес их к знакомому фуражечнику, но тот отказался их чинить.
Мы стали лихорадочно соображать: как же нам практически без денег провести отпуск? Сплавляться по реке в виде бревна, как мы это любили делать в студенческие годы? В нашем возрасте плюс с нашим положениемуже не солидно. Тогда, поняв, что при всех обычных вариантах ничего, кроме мучений, нас не ждет, я вдруг почувствовал, что мне надо поехать в те благословенные места, откуда пошел наш род, до сих пор поражающий меня энергией и душевным здоровьем в лице, например, отца, который при встрече гоняет меня вслед за собой по бескрайним своим опытным полям и даже не чувствует усталости, когда я еле-еле уже волокусь... Да, там наверняка колоссальный какой-то заряд, если отец до сих пор так заряжен, а я, родившийся не там, практически уже разряжен. Я поехал к отцу, расспросил все подробности. Отец горячо это дело одобрил, однако сказал, что сам поехать не может: у него уборочная, но я делаю абсолютно правильно, ибо лучше тех мест и тех людей не существует на свете.
Сначала мы с другом вообще не могли достать денег на поездку, потом достали, но слишком много. Пришлось на некоторое время задержаться, чтобы истратить излишки... Когда мы с этой задачей наконец справились, друг окончательно впал в депрессию и сказал, что никуда со мной не поедет и вообще считает, что жизнь кончена, дальше ехать некуда! Я с ним все-таки не согласился, вернее согласился не полностью и поехал один, хотя в машине лучше ехать вдвоем.
По дороге, уже в Москве, я решил заехать к другу-москвичу: вдруг он соблазнится?!
Он в Сочи. Сочиняет,почему-то с ненавистью глядя на меня, сказала его жена.
«Представляю, что он насочиняет в Сочи!»подумал я. И поехал один.
Дорогу я опускаюподробности излишни. Могу сказать только, что все шло складно и ладно и ко мне вновь вернулось ощущение везения, какого я не чувствовал уже давно. Может, кое-кто снова повернул ко мне свой лик, мелькнула мысль.
Короче: чудесный теплый вечер, низкое солнце рельефно освещает сначала предгорье, потомгоры. Потом солнце гаснет, наступает тьма, однако я азартно проскакиваю мое село, доезжаю до берега моря (но другого моря, не того, на котором живет и сочиняет мой московский друг). Сейчас моря не было видно, но зрелище впечатляло: черная, как тушь, темнота, иногда оттуда с шипением приходила волна, вскипая на камнях. Такое было впечатление, что кто-то время от времени растягивает в темноте белую резинку и снова дает ей стянуться, исчезнуть.
Я вылез из машины, дохнул морского воздуха и уехал с берегавсе-таки в пределах приличного времени надо было добраться до моей цели, не будить же людей. На дороге тьма была рассеяна тусклыми, но частыми фонарями. Наконец я увидел указатель и свернул. При свете лунного серпа огляделся. Когда-то, говорят, я здесь был, но если и вспомню что-нибудь, то, наверное, не сразу. По мере того как я приближался к месту и все определеннее ощущал его пейзаж, настроение мое падало: местность была не ахтиэто были не горы, и не предгорья, и не берег моря... так, что-то ровное и незаметное. Проезжая по стране и разглядывая из окон разные дома, я иногда думаю с удивлением: как вот мог человек поставить свой дом между рельсами двух железных дорог и все последующие поколения (вон бегают маленькие дети!) не постарались отсюда сдвинуться? Почему люди спокойно живут здесь, когда есть море, берега над просторной Волгой? Такие мысли у меня возникали и по мере приближения к родному селу. Почему получилось так, что они стали жить в этой ничем не примечательной местноститакие яркие, значительные люди, и не сдвинулись хотя бы на двадцать километров, к морю? Так и не получив ответа, я въехал на тускло освещенную центральную улицу, остановился. Полная неподвижность и тишина. Да, вот цикады тут звенят здорово, надо признать. Все-таки довольно далеко я заехал, сумели это на почти сломанной машине!
Отец, провожая меня, радостно и возбужденно говорил:
«Как увидишь на главной улице самый большой дом, так езжай туда, и не ошибешьсято будет друг мой Платон!»
Разглядев без труда именно такой, я радостно порулил туда. Ожидание какого-то чудав отрыве от привычных тяжелых обстоятельствснова пришло ко мне. Вроде как можно начать жизнь сначала, хоть я и понимал логически, что чувство это странное.
Дом, белый, массивный, стоял в глубине сада, к нему вела очень аккуратная асфальтовая дорожка. По ней я шел, естественно, уже пешком, оставив машину у ограды, чуть в стороне. Можно сказать, что я летел в лунном свете. Сейчас меня встретят наконец-то люди, которые любят меня, всплеснут руками, воскликнут: «Ну, вылитый Егор!»
Егорэто мой отец, и, воскликнув так, они как бы увидят в этот момент все самое лучшее во мне, откинув наносное, ведь самое лучшее во мнеот отца.
Я тщательно, но торопливо вытер ноги о фигурный железный скребок у крыльца (чувствуется, здесь не лишены художественной фантазии!), поднялся на бетонное крыльцо и постучал в массивную деревянную дверь.
Не дождавшись никакого ответахотя какой-то голос глухо доносился,я открыл дверь, с бьющимся сердцем вошел в прихожую с большим зеркалом, потомна голос,еще раз безрезультатно постучав, открыл дверь и увидел большую комнату, тускло освещенную телевизором, и трех людей, молча сидевших в «гарнитурных» креслах (разговаривал телевизор). Все в комнате было «как у людей»толстый ковер, горка, стенка, огромный цветной телевизор. Сиделихудая чернявая молодуха, длинный парень, видимо, ее муж, и сухонькая старушка. Я молча постоял. Никто не восклицал «Вылитый Егор!» и даже не оборачивался.
Здрасьте!наконец выговорил я.
Здрасьте!абсолютно безжизненно ответили они, даже не повернувшись ко мне.
Правда, старушка мельком проговорила: «Присаживайтесь!»и я присел.
Некоторое время я молча вместе со всеми слушал все о тех же неразрешимых проблемахя прекрасно мог слушать это и дома!
Скажите... а Платон Самсонович далеко?спросил я.
Скоро будет... Вы насчет пчел?не оборачиваясь, проговорила молодайка.
Я обиделся: неужели я похож на человека, который пришел насчет пчел? Я же за тысячу километров приехал... Неужели не видно?
Пчелы кончились у него!с сочувствием промолвила старушка, видно, супруга его, видно, самая добродушная здесь.
Ничего, я подожду.
Я решил не объясняться пока, не тратить эмоциональные заряды, их и было-то не так много,поберечь до Платона.
После долгого неподвижного сидения (и диктор в телевизоре, кажется, задремал) вдруг послышалось шелестение шин, рябой свет фар прошел по темной комнате, потом хлопнула дверь машины.
Приехал!обрадованно проговорила старушка и вышла.Сидите, сейчас.Движением ладошки она оставила меня в кресле.
Некоторое время не происходило ничего, потом старушка вошла, улыбаясь, и сказала мне:
Пыльный, с пасеки-то... умывается...и снова вышла.
Прошло еще довольно долгое время. Старушка опять вошла и, ничего не объясняя, села к телевизору. Раз пять или шесть я вопросительно посмотрел на нее, наконец она заметила мой взгляд и произнесла радостно:
Ужинает!
Как ужинает?Я был потрясен. А как же я? Все-таки я проехал немаленькое расстояние сюда!Понимаете...Я решил внести ясность, резко поднялся.Я из Ленинграда...
Да уж он понял,опережая мое движение к двери и как бы укорачивая меня, проговорила старушка.Говорит, только глянул на тебя, сразу увидал: вылитый Егор!
И все? Я понял, что на этом как бы поставлена точка: ну, да, вылитый Егор... ну и что? Может, если бы появился сам Егор, еще бы что-то и было, а таквсего лишь «вылитый»... Потом, посидев некоторое время без движения, я по своей привычке постарался прийти к гуманному разъяснению: может, он, наоборот, от стеснения не появляетсяпыльный после пасеки, усталый... стесняется просто появиться перед сыном любимого своего друга, ждет утра?
Но версию о стеснительности пришлось отброситьпочти тут же хозяйка вышла, снова вошла и произнесла решительно:
Платон сказал, чтобы ты машину свою куда отогнал. Он еле в ворота въехал, говорит!
«Да-а-а,подумал я,версия насчет стеснительности недолго прожила!»
А... куда отогнать?поинтересовался я.
Да куда-нибудь!видимо, заражаясь холодностью от своего мужа Платона, проговорила старушка, и в ответе ее явно звучало: «Да хоть к себе домой!» Правда, через некоторое время она же вошла с грудой белья, стала стелить на диване (молодые встали и, так ни слова не сказав, ушли).Платон спрашивает: проездом?вскользь поинтересовалась она.
Да, круто тут обращаются. Проездом?! Но что делатьсдержанность губит чувства, я сам-то, честно, не продемонстрировал тут особых чувствтак что все, увы, нормально!
Но неужели я так и не увижу его и ко мне будут лишь доноситься его команды, как к бедной Настеньке со стороны чудовища в сказке «Аленький цветочек»?
Правда, уже перед самым сном мнекак Настенькебыл подан ужин: кусок пирога и рюмка мутной жидкости... Надо так понимать, что это был привет от Платонаневидимое чудище начинает понемножку окружать меня своими дарами...
Самое интересное, что именно «Аленький цветочек» мне и приснилсяправда, в какой-то дикой интерпретации... Нопросыпаться в незнакомом помещении, когда не вспомнить, где ты оказался и зачем... вот ужас! Тьма была полнаявидимо, ощущение склепа, помещения, из которого уже не выйти, охватывает в таких случаях всегда... Тьма, кругом преграды... Если я еще на поверхности, то где же окно?.. Нет... и тут нет. Ах, вот оно... ф-фу! Тускло лиловеет... Но дверь... Где же выход отсюда? Выйти обязательно надоне только по физиологическим причинам, но и по другим, более важным: надо же разобраться, где я. От ужасов сна я понемножку отходил, но куда отходил?! О, какая-то дверь под моей рукой поехала, заскрипела... и я, пройдя через нее, оказался в еще большей тьме. Искательно оглядывался назад, но и там уже ничего не светило, значиттолько вперед! Физиология торопила. Вот еще какая-то дверь... Со скрипом потянул на себя... полная тьма! Что открыты глаза, что нетникакой разницы! Стал щупать руками... и на что-то наткнулся. Чье-то плечо... толстая неподвижная рука... Я рванул вбок, нащупал стену, стал шарить по ней. Под рукой что-то нажалось, щелкнуло... Яркий свет залил помещение. Я зажмурился, потом открыл немного свои очи... О, да у них тут настоящий холлзеркала, настенные переливающиеся бра, светлые заграничные обои! Теперь я наконец-то вспомнил, куда приехал... Вот тебе и село! А то, куда я пытался только что войти и где нащупал чьи-то плечи и руки, были полированный платяной шкаф, пальто и шубы. Хорош бы я был, если бы хозяева, включив свет, увидели бы меня, роющимся в шкафу. Хорош, подумали бы они, гусь. Вот тебе и «вылитый Егор»! Рядом была еще одна дверь, но эта уж явно вела на воздух, оттуда тянуло холодом... Ну что жна воздух все же надежнее, там можно не особенно мучиться, а то тут, пока шаришь по стенам, можешь не стерпеть. За этой дверью была вторая, совсем уже наружная, между этими дверьми висела грязная рабочая одежда, стояли измазанные глиной сапоги... Как тут все четко у них, мелькнула отрывистая мысль... Я распахнул последнюю дверь и вышел на невысокое, боковое, не главное крыльцо. Прямо перед ним стояли скособоченные, частично облетевшие, частично почерневшие от мороза астры, а дальшепокрытые толстым инеем, чуть ли не снегом, соблазнительные лопухи. Но оказалось, что на улице уже светло, все видно и прямо вдоль длинного нашего палисадника идут какие-то женщины в ватниках и платках, с вилами на плечах, с любопытством поглядывают на меня... Отменяется! Я быстро обогнул угол домагде-то должен же быть у них сортир?! Вот главное крыльцо типа террасы, со стеклами. А вон в дальнем углу, среди других дощатых строений, великолепная будочка, скворечник! Я домчался туда, рванул дверцу... проклятие! Закрыто изнутри! И идея лопухов тоже уже не годится, потому что там явно кто-то засел и через щелку наблюдает! Я с безразличным видом стал прогуливаться... Шел длинный дощатый сарай, и оттуда неслись аппетитное похрюкиванье, и козье меканье, и низкое коровье мычание... Чувствовалось, что человек в будке засел основательный, капитальный...
Таинственная тьма, так волнующая меня вчера, полностью теперь рассеялась, и в тусклом фиолетовом свете утра открылся огромный плоский участок с высохшими тыквенными плетьми, дальше ряды парников в земле, с прорванной пленкой, тоже покрытой серебряной изморозью,«утренник» был крепкий!
И тут наконец визгнул на гвозде запор и из темноты будки вышел хозяин. Плотный, основательный, но маленький, в каком-то темном рубище, в меховой безрукавке, в галошах на серые шерстяные носки. Главной примечательностью его облика была огромная голова«котел», я бы сказал, и почти без шеи! А в лице его выделялся нос, формой и размером напоминающий кабачок, но слегка подмороженный, рыжеватый, с крупными оспинами. Глазки были примерно как у налимамаленькие, черненькие, веселенькие, прямо по бокам носа.
Ну, привет тебе, привет!Он протянул ко мне миниатюрные руки (сразу две!).Ну, я вчера Варваре сказалвылитый Егор!
«Чего же ты мне-то этого вчера не сказал?»подумал я, но усмешку сдержал.
Чегоя слышалплохо заводится у тебя?Он кивнул на мою машину в конце ограды, всю покрытую небывало крупными каплями росы.
«А что, пора уже заводиться?»хотел съязвить я, но сдержался, тем более что заводилось вчера, когда я отгонял машину от ворот, действительно очень хреново. Озабоченность вытеснила всякую иронию.
Ты ж, наверное, искупаться хочешь поехать?вдруг радушно проговорил он.
«Странно,я не сдержал удивления,почему это он думает, что в такой заморозок я хочу именно искупаться?» Куражится, надо думать, ведь отец радостно предупреждал меня, что его друг Платонмастер ядовитых проделок с абсолютно тупым и добродушным лицом! Видимо, это и происходило!
Да вот чего-то зажигание барахлит,солидно сказал я,сначала бы надо разобраться.
А-а-а, ну смотри,равнодушно произнес он и побрел куда-то в сторону. Видимо, единственный интерес я представлял для него как предмет утонченных его розыгрышей.А то хочешь, на своей тебя довезу?Азарт в нем, видимо, побеждал все прочие чувства.
Я понял, что сейчас единственный способ продолжить общение с ним (а значит, и со всеми остальными)это участвовать в том, что он предлагает, а для выигрыша делать вид, что делаешь это с колоссальным энтузиазмом!
Да искупаться неплохо бы вообще!весело воскликнул я.Сейчас, только шмотки возьму!Я заскочил сперва все же в будку, потом в домза плавками и полотенцем.
«Ну что ж, раз такпускай!»тоже с азартом подумал я.
Утро действительно было отличное, капли начинали светиться желтым в лучах, идущих между туч, пахло дымком и полынью. Я вошел под навес, где стоял его серый драндулет типа «нивы», сел вперед и активно заговорил, не давая этому интригану особенно развернуться: