ОСЕНЬ, ПЕРЕХОДЯЩАЯ В ЛЕТО(Хроника)
Утро в газовой камере
Только успели заснутьтут же, как и всегда, проснулись от воплей и молча лежали в темноте. Нет! Безнадежно! Никогда это не кончится. И людям-то ничего не объяснитьне то что этому!
Мы долго прислушивались к переливам воя.
А наш-то... солист!проговорила жена, и по голосу было слышно, что она улыбается.
Да. Замечательно! Опера «Кэтс»! Сколько раз я тыкал его грязной расцарапанной мордой в календарь: «Не март еще! Ноябрь! Рано вам выть!» Бесполезно.
Я вышел на кухню, посмотрел на часы. Четыре! О Боже! Хотя бы перед таким днем, который нам предстоит, дали бы выспаться, но всем на все наплевать, акромя собственной блажи! А приблизительно через два часа начнется другая мука, более гнусная.
В отчаянии я плюхнулся в жесткую кровать. «Ну, что за жизнь?!» Дикие голоса в гулком дворе тянулись, переливались, составляя что-то вроде грузинского хора, и теперь я уже ясно различал речитативы нашего гада. Действительно: солист!
Одна наша подруга, поглаживая это чудовище, вернувшееся с помойки, ласково предложила нам его кастрировать, по дружбе за полцены: чики готово, он даже ничего не поймет. Но мы хотя бы не будем чувствовать моральных мук за то, что творится во дворе, и сможем наконец возмущаться, как благородные люди!
Нопожалели. И как правильно говорят: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Вкушаем плоды.
В промежутках между двумя ужасамивдруг прервавшимся и другим, надвигающимсяя вроде бы успел задремать в начавшей слегка светлеть комнате, но спал я весьма условно: все видя, все помня, все слыша и за все переживая.
Где-то в половине шестого залаял пес, и мне показалось, что я слышу, как пришла дочь... второй уже месяц, однако, это кажется.
Та-ак. Пошло!.. Завывание первого душегуба. Потом второго. И все их отдельные голоса я тоже уже различаюсделался ценителем. Накупают своим «тойоты» на помойках, и каждое утро мы доплачиваем за этосовершенно невинные. Сипенье, надсадные хрип полусдохшего мотора. Часовая порция газа. Громкое захлопывание форточки на них не действует. И вот под окнами уже хрипит и дышит целое стадона этот раз не только рваное, но и ржавое!
Некоторые, оставшиеся почему-то веселыми друзья нынче спрашивают меня: «Что случилось? Ведь ты же был самым светлым из наспочему же так потемнел?» Тут потемнеешь!
«Утро в газовой камере». Записки оптимиста.
Когда-то в квартире под нами жил милиционер с двумя пацанами, потом его убили бандиты. И (надо же, какое благородство!) самый главный бандит женился на вдове, усыновил пацанов и теперь любовно ерошит их короткие бандитские стрижки. И весь двор теперь, естественно, ихбандитская стоянка. Правда, и их окна тоже выходят сюда. Слабое утешение!
Снова проснулся я от собачьего лаяжена, как-то сохраняющая в таких условиях остатки бодрости, выходила с псом.
Еще пару минут полупрозрачного, призрачного сна...
Народные мстители
Печально понимать осенью, что лета фактически и не было! Чтобы увидеть лето, надо было поехать на дачу, а чтобы в этом году снять дачу, нужно было сдать кому-то свою квартиру. А кому сдать? Естественно, иностранцукому еще?
Еще в апреле я начал звонить. Обидно, конечно, будетпроходить мимо своего дома, приезжая в город... но что делать?
Ничего! Хлебнут горя! Они и не догадываются еще ни о чем! «Наш ответ Чемберлену»... Комары! Они и не догадываются еще, насколько это серьезно...
Пока что мы проверяли это оружие на себе. И наш неугомонный кот помогал. Марля, натянутая на форточки, слегка спасала, и даже удавалось иногда заснуть... но он был начеку! Тут же с диким воем его морда вдавливалась в марлю снаружиему непременно нужно было проникнуть домой, видимо, чтобы сообщить о своих победах и поражениях. После пятиминутного воя марля освобождалась от кнопок, угол ее приподнимался... и вместе с котом врывались комары!
Но этого десанта было малочерез минуту он начинал рваться обратно, и снова отстегивалась марляи навстречу коту снова летели комары!
Мы лежали в отчаянии... вроде бы тишина... инарастающий звон: вот и авиация!
И тут же в марлю вдавливалась морда кота: ему нужно было домой, попить водички и заодно впустить новую стаю кровопийц!
Бледные, в желваках, сидели мы по утрам на кухне.
Ничего! Скоро эти тут будут жить! Тогда посмотрим! Только марлю надо пока снять, чтобы не догадались.
Боюсь, что по нам догадаются,говорила жена.
Но беда пришла с другой стороны.
Замок в нашем подъезде был разбит, что многие принимали за приглашение, а когда замок чинилиего снова разбивали. Интересная шкала человеческих слабостей предстала перед нами! Как раз под нашей кухней была ниша с мусорными баками, и, казалось бы, проще всего было облегчиться там, но некоторые оказывались настолько стеснительными, что входили для этого на нашу лестницу, а некоторые, наиболее застенчивые, поднимались до второго этажа, до наших дверей.
Опять застенчивый пришел!говорила жена, как только внизу стукала дверь. Неудобно прерывать! Нок приходу иностранцев...
Уже перед приходом агента жена вымыла лестницу, и все сияло.
Нам нравится, что вы интеллигенты!сказала агент.
А он, надеемся, тоже приличный?поинтересовались мы.
Он англичанин!сказала она.И, конечно, интеллигент.
Профессор?
Почему? Бригадир грузчиков. Он приезжает сюда, чтобы учить наших грузчиков работать.
Великолепно. Действительно, замечательно. А когда он придет?
Она посмотрела на изящный циферблат.
Через час.
Только бы эти народные мстители не устроили засаду, не возвели баррикады! Пятьдесят минут я дежурил на площадке... Все спокойно! Но не бывает же такой прухи, чтоб именно сейчас! Обнаглев, я даже поставил чай.
Жена глядела во двор, под арку, расплющив о стекло половину лица.
Идут!воскликнула она.
Где?Я подошел к ней.
О! Она не сказала, что он негр! Впрочемзамечательно!
Агентша плавно обводила рукой наш двор, памятник архитектуры. Негр одобрительно кивал.
Вотсчастье!
Стукнула дверь... они вошли на лестницу... сердце заколотилось... и тут же они вышли. Не оборачиваясь, они пошли со двора... Что такое? Впрочем, я уже понялчто! Я выглянул на лестницу. Эти народные мстители, борющиеся против иностранного нашествия, возвели баррикады из самого доступного материаланапрудили пруды! Как они оказались на лестнице, ведь никто не входил! Сидели в засаде? Проникли через чердак? Какая разница! И бессмысленно с ними бороться! Комары будут кушать нас, а не классовых врагов!
Временно исчерпав свои ресурсы, мстители исчезлимы ходили по лестнице почти свободно, но больше гостей не приглашали...
Грустное летопод лозунгом: но зато хоть посмотрим наш город. Одинокие блуждания. Город и вправду красивый, но запущенный. Ржавые баржи, бомжи... им мы, наверное, и обязаны тем, что в это лето сохранили свободу.
Волнующие, но давно знакомые истины: Фонтанка по-прежнему впадает туда же, а Мойка по-прежнему вытекает оттуда же.
Наполненный светлой грустью, я вернулся после одной из этих прогулок и обомлел... Снова изобилие! Но сейчас-то зачем? Ведь ясно же, что мы навеки порвали с иностранцамитеперь-то зачем?.. Нет ответа. Это было уже просто буйство красок, излишества гения, искусство ради искусства.
Говорят, видеть много дерьма во снек богатству, но наявувовсе не обязательно.
Звонок на двери зачем-то искорежен мощным ударом... тожеизлишество: кто же может добраться теперь до нашей двери и нажать звонок? Эх, не бережете вы своих талантов!.. Здравствуй, лето.
Конец интеллигента
Но и осень, увы, не принесла никакого оживления в мою жизнь. Обычно каждый сентябрь начинались суета в клубе, толкотня в издательствах. А теперьсловно этого и не было никогдаклуб сгорел, издательства исчезли. И именно мы все это смели заодно с ненавистным строемтак что жаловаться не на кого, увы!
Писатель Грушин пригласил меня на свой юбилей, но проходило это далеко уже не в ресторане, а почему-то в Доме санитарного просвещения.
А вот и наш классик!воскликнул Грушин, только я появился в конце практически пустого зала... Делать нечего, радостно улыбаясь, я направился к сцене, и вдруг Грушин сказал:Он болен, очень болен. И приехал издалека! Он болен, но нашел-таки силы прийти! Поприветствуем его!
Я так и застыл с ногойподнятой, чтобы войти на сцену... Почему это я «очень болен», черт возьми?! И почему это я «приехал издалека»? Так надо Грушину, чтобы показать, что даже очень больные люди буквально приползают на его юбилей! Черт знает что нынче делается для того, чтобы удержаться на поверхности,и все, зная мое слабоволие, пользуются этим. Ну, ладно уж. Я болезненно закашлялся, лишь бы Грушину было хорошо. Даже когда приезжал с друзьями на юг, и там чувствовал неловкость, что горы не такие уж высокие, а море не такое уж синеесловно я в этом виноват!
К сожалению, ему надо идти!вдруг объявил Грушин, только я взялся за скромный бутерброд.
Куда это мне «надо идти»? Видимо, в могилу. И, судя по окружающей меня жизни,верный адрес. Словно исчезло все, что я за жизнь свою сделал. Хочешьначинай все сначала!.. Но хотел ли этого я?
Я зашел к критику Ширшовичупусть объяснит.
Читал «Флаги на башнях»?вдруг спросил Ширшович, выслушав жалобы.
«Флаги на башнях»?Видимо, он тоже считает, что мне надо начинать образование сначала.Конечно, читал. Но только в детстве. А что такое?
Критик Примаренков блистательно доказал, что колония трудных подростков, о которой пишет Макаренко, якобы педагог, на самом деле была притоном гомосексуалистов для высших правителей страны!
Как?Я даже подскочил.Но Макаренко же их перевоспитывал!..
В правильном ключе!
Вот как развивается сейчас литературоведениесемимильными шагами!
М-да.. И кто же... гомосексуалист... туда приезжал?
Буквально все! Калинин! Бухарин! Без сомненияЕжов. Конечно же, Максим Горький, ну, это подтверждается даже документально. Вот так.
И... что?
И то! Поэтому книги Макаренко выходили миллионным тиражом!
М-да. А мы-то здесь при чем?
При том же! Те же самые флаги на тех же башнях!
То естьчто?
То естьто. Вся мировая политика, ну, и, разумеется, культура контролируются ими!
Давно?
Всегда.
Но как же раньше было? Я и не знал!
Только не надо считать меня за идиота!вскричал Ширшович.Все былотолько тайно. И ты прекрасно это знаешь!
Я?..
Сколько ты выпустил книг? И помалкивай! Не надо строить из себя наивного идиота!
...каким я, видимо, и являюсь.
То-то последнее время у меня на глазах происходили непонятные взлеты непонятных людей, вчерашние приготовишки объявлялись гениями, объезжали мир, а ты как числился, скромным середнячком, так и остался... Спасибо Ширшовичуоткрыл глаза!
Но ведь Горькийизвестный бабник!
Сам ты бабник,презрительно проговорил он,А, надеюсь, известно тебе, что Радищев был сифилитиком?
Примаренков установил?
Да нет! В книге написано. «Путешествие из Петербурга в Москву» называется.
Мда-а...
Словно ошпаренный, я вышел от него.
Делиться больше не с кемрассказал все жене.
Ну что ж... раз так надо...безжалостно произнесла она.
И... как Радищевтоже?
До Радищева тебе далеко!
Да, человеку обычному в наши дни ничего не светит! И никогда не светило!
Но ты уверена, что если бы... удалось, я, точно бы, стал преуспевающим автором?
С тобойни в чем нельзя быть уверенным!вскричала жена.
Через два дня, когда я вернулся с прогулки, она встретила меня радостно:
Тебе звонили... из этой самой... колонии подростков!
Как?! И что?
Просили выступить.
В качестве кого?
Сказали, что ты сам все знаешь. Ты что, никогда не выступал?
В колониинет. А кто звонил?
Воспитатель Савчук. Голос молодой, ломкий. Сказал, что заплатят.
Да? И когда?
Завтра. В семь выступление, потомтанцы.
Замечательно!
Утром перелистал «Флаги на башнях». Врет все Примаренков. Не может быть! И что яМаксим Горький? Зачем я им?
К вечеру стал собираться. Непонятно даже, какой галстук надеть.
Ладно уж, не ходи,вздохнула жена.
За убогого меня считает! Нет уж, пойду! Я им их «флаги на башнях» поотрываю, а там хоть трава не расти!
...Поздней ночью, прикрыв спящего завуча одеялом, я вышел в канцелярию, позвонил жене.
Ну что?проговорила глухо она.
Ничего страшного. В смысле, воспитатель Савчукобычная женщина. Причем неплохая.
Идиот! Опять за старое!Жена бросила трубку.
Так что не удалось повторить путь Максима Горькогоесли, конечно, это был его путь. Насчет Радищева пока не зарекаюсь, но откуда ж знатьповезет, не повезет?
Стакан горя
Под эти воспоминания я снова задремал, но тут дунуло холодом, хлопнула дверь, и ко мне, бодро цокая, приблизился пессвежий, холодный после прогулки, с ярким веселым взглядом. Хоть кому-то везет!
Эта... не звонила?вскользь поинтересовалась жена. Имелась в виду дочь.
Нет, не звонила.
В такой-то хоть день могла бы позвонить!
Да она и не знает!
Ну что ж... поехали.
И потянулся этот грустный маршрут.
Когда-то мы этим маршрутом отвозили-привозили дочь, на выходные забирая у деда с бабкой. В воскресенье отвозилине до нее. Своя жизнь слишком радовала. Дорадовались! Вотрезультат!
Впрочем, надо добавить, что и к деду с бабкой, вырастившим ее, она тоже не прониклась особой нежностью: не в воспитании тут дело!
Помню, как она, толстая, неуклюжая, сидела напротив меня на таком же толстом, надутом автобусном сиденье. Не могу сказать, что было особенно спокойно каждое воскресенье увозить ее: совесть в нас, видимо, начинала уже пробуждаться... но так, видимо, и не пробудилась. Помню, как рвало сердце, когда она говорила серьезно и вдумчиво: «Нет, не буду телевизор смотреть: так время очень быстро летит!» И после этоговсе равно отвозили! Помню, как я вложил в рот сложенные автобусные билеты, закрывал и раскрывал губы с листиками, пытаясь ее развеселить. «Уточка!»улыбнулась она. Помню, как вспыхнула радость: значит, мыслит образно, соображает, значит, все станет хорошо!.. Стало!
Но, судя по последним мыслям, главное все-таки не воспитание? Все не главноесудя по последнему!
Вот здесь мы как раз тогда и ехали...
И в электричке в хмурый ноябрьский день оказалось битком! Неужто все на кладбище?!
Пошли желтые вокзалы этой некогда царской линиии вернулись снова мучения тех наших поездок. Только закоптились эти славные домики за это десятилетие до неузнаваемостиособая чернота под сводами, под архитектурными излишествами. Все движется к худшему!.. Или это день такой? Не простодень похорон, но вообще тягостный. Не хотел бы я хорониться в такой день! Впрочемв какой бы хотел?
Выйдя из готического вокзала, мы втиснулись в автобус... что ли, специально еще надо мучитьв день похорон одного мало, что ли?
Мы ехали молча, глядя в разные стекла автобуса, но думая об одном.
Наверное... уж сразу в морг?с трудом выговорила жена.Потом уже домой?
Я молча кивнул. Мы пошли через больничный двор. Хорошо, что хотя бы морг старый, красивый... Хорошо?
Думал ли он, въезжая в этот дом, что морг совсем рядом? Думал, когда вселялся: мол, морг совсем рядом? Думал, конечно, но исключительно как о шутке, не веря, конечно, что будет лежать здесь... но где же еще?
Надо сосредоточиться, собраться, слегка окаменеть. Мы уже видели его мертвым... Вызвала теща. Сидели молча. Потом раздался звонок. Вошли двое «носильщиков»один наглый, пьяный, как и положено, другой почему-то стеснительный, как бы суперинтеллигент...
Ой, боюсь, я вам тут наслежу!
Теща посмотрела на него.
Ладно, хозяйка, давай две простыни!просипел наглый.
Почему же две?встрепенулась теща.
Сейчас увидишь.
Интеллигент как бы смущался. Одну простыню они постелили на пол, свалили его с дивана, второй простыней накрыли, слегка их перекрутили, затянули, подняли. Вот и вся человеческая жизньмежду двумя простынями.
...Все почему-то толпились на пороге морга, внутрь никто не хотелуже нагляделись!