Нашли реакционера! Когда плавали уже вместе, сколько они с Кошкиным набирали брошюр: религия, мистика, забытые цивилизации, НЛО! По очереди среди ночи врывались ко мне в каюту то один, то другой: «Что несет этот мракобес!»«Успокойтесь, дайте хоть немножко поспать!» Глубинасто двадцать, цистерны не продуть, а у них проблемакто и откуда на Землю прилетел!
Конечно, с Высочанским у них с ходу не сложилось: когда тот еще местным депутатом был, но уже пытался нас красивой жизнью от суровых трудовых будней отвлечь.
Помню, устраивал прием во дворце Белогривских, великие князья из-за границы пожаловали. Гурьич нацепил свой иконостасна нем, ясное дело, и знакомые профили мелькали. Высочанский слегка поморщился. Гурьич посуровел.
Высочанский говорит:
Вот затеваем тут парусную регату под девизом «Великая Россия». Цельвосстановить порванные нити, возродить генеалогические древа. Вам, как прямому потомку графского рода, я думаю, это интересно?
Посмотрел я вокругфраки, чопорная речь. Интересно, до чего быстро демократы монархистами оказались!
Гурьич:
К сожалению, еще в сороковом написал, что родственников за границей не имею!
Высочанский кинул возмущенный взгляд: «Как он мог!»
Но тем не менее, разумеется,Высочанский спасательный круг ему кинул,вам близки идеалы дворянства, старинных русских родов?
Идеалы?Гурьич говорит.Даже не знаю. Все ведь не однозначно, знаете. Вот мой отец преподавал в артиллерийском Михайловском училище. Негласно, конечно, но брали туда представителей только самых древних родовЧеркасские, Оболенские...
Услышав магические имена, вся «чистая публика» около нас стала собираться с бокалами, удовлетворенно кивая. Но я-то Гурьича знал, поэтому продолжения ждал с опаской.
Интересно!Высочанский удовлетворенно кивал, из бокала прихлебывал.
А поскольку мы уже были крайне бедны в те годы,Гурьич продолжил,то отец брал в офицерской столовой обеды на семью и в судках приносил. А среди аристократии это позором считалосьобеды полагались, но никто не брал. И отца все эти знаменитые фамилии на офицерский суд чести вызвали: или перестань брать обеды, или уходи. И он ушел.
Все застыли высокомерно, потом, фыркая, стали расходиться. Они, конечно же, казенных обедов никогда не брали!
Поэтому не было у них с Высочанским любви. А Гурьичей таких отпихивая, «новые аристократы» и просчитались! Как и старые.
Он, впрочем, и не обиделся. Сказал: «Какая разницапаруса-то все равно нам поднимать. Как и при коммунистах».
Нашли солдафона! Помню, на День Военно-Морского Флота Гурьич на дачу ко мне приехал разряженный, как петух. Джинсы, курточка, кепочка. «Ну как?» Тут мгновенно и Сяся подтянулся, как вечный немой укор, одетый, как и положенокакие-то опорки на ногах, летние кальсоны, сальная гимнастерка.
Кто ж вы будете, интересно?На Гурьича уставился.
Да так,Гурьич отвечает.
Вот я, к примеру,почесываясь, Сяся говорит,двадцать третьего годак войне мне только шестнадцать было, участвовать не успел, но, если кто славу нашу затронет, глотку перегрызу!
Вслед ему глядя, Гурьич говорит:
Странно. Я тоже в двадцать третьем году родился, но мне почему-то к началу войны было восемнадцать, и я всю ее прошел от звонка до звонка!
Господи! Нашли врага!
Помню, когда в очередной раз отдел наш разогнали (чтобы через два года снова согнать), Кошкин рванул в какую-то китобойную флотилию, плавал на судне-самке, добывал крайне ценную сперму кита; я устроился в редакцию «Катера и яхты» (Высочанский был главным редактором), а Гурьич оказался начальником курсов усовершенствования гостиничного персонала! Горничных усовершенствовал, официантов, барменов. А главноес бандитами разобрался, с ходу те почтением прониклись к нему. Год всего проработал на курсахназначили заместителем городского головы по хозяйственной части! Я говорил Гурьичу: «Не понимаешь? Слетит скоро голова, все события к этому идут!»«Мне это безразлично,Гурьич отрубил.Бачки при всех системах должны работать!» Ну и, конечно, был вместе с головой сметен гневом демократических масс, ну, то есть, конечно, не совсем сметен, точнее даже, был оставлен на прежнем месте, пока новые власти еще не разобрались (что долго длится), но с официальной должности был как бы снят как осколок реакции.
Помню заседание городской комиссии по распределению помещений, новое начальство за длинным столом, просители по стенам (мы с Высочанским новое помещение для редакции просили), а сбоку, за каким-то обшарпанным столиком, Гурьич сидит, как бы разжалованный: мол, потерпите немножко этого солдафона, вот только с делами разберемся, его уберем. Обычно Гурьич всегда выглядел щегольски, особенно тщательно кудри свои укладывал (на ночь даже сеточку надевал), а тут он сидел почему-то непричесанный, с воротом открытым и даже без галстука (как бы теперь не полагался ему галстук).
Выступает очередной проситель, просит помещение, обосновывает. Новый городской голова, Шелбанов, как бы сам принимает решение, долго молча что-то пишет (или чертиков рисует) и в конце уже как бы вскользь обращается к Гурьичу: «Имеете что-то добавить?» И Гурьич спокойно, без тени обиды, наоборот, с ласковой улыбкой «добавляет» все: дом такой-то и такой-то, построен в таком-то году, не работает третий стояк, нуждается в ремонте, требуемое помещение занимает пуговичный магазин, нужен ли он городурешайте сами.
Другой проситель. Красивая задумчивая пауза «головы», потом как бы вскользь, из чистой вежливости,к Гурьичу: что можете добавить?.. Нашли врага!
Чуть было поворот на Рамбов не проскочилеле вывернул!
Высокопарно звучит, но держал он жизнь на плаву, без него бы... Помнюехали на автобусе из Мурманска в Североморск, на одной остановкештурмуют освобожденные зэки, завербовавшиеся. С улюлюканьем раскидывают толпу, рвутся ко входучеловек двенадцать, морды убойные! Главный, с белыми глазами, отпихивает беременную женщину, лезет сам. Гурьич, не спеша, встает с места и ногой в начищенном ботинке прямо в морду бандита выпихивает! Тот вскакивает, выхватывает нож... Гурьич спокойно смотрит на него.
Даже не понимал, как может моряк на что-то пожаловаться, на минуту опоздать или на секунду не доработать, но зато и не понимал, как может моряк, оказавшись на берегу, минимум через десять минут не оказаться в шикарном будуаре у роскошной красавицы. Если встречал нас с Кошкиным на бульваре, недоуменно бровь поднимал: «Как?» А где взять роскошный этот будуар, если вокруг сопки да олений мох? Но оннаходил! Или так считал... Помню, когда я от «страшенной» прежде времени сбежалГурьич усек, сразу же к себе вызвал: «Стыдись, моряк!»
Помню, в городе уже, когда на время раскидало насКошкин по сперме, я в говне,загулял как-то дней на пять, дома все расхерачил, в вытрезвиловку попал. Не получилась жизнь! Повеситься, что ли? Брел, словно на плаху, к себе домой. Мгла, мороз. И как последняя надеждамимо Гурьича решил пройти. Горит окошко! Мемуары пишет! Пришел. Сразу же чай поставил (он один уже тогда жил), бутыль коньяку: «Не куксись никогда, не винись! Сами же бабы этого не любят!» И действительно, жена моя, к какой-то жуткой сцене приготовясь, страшно благодарна была, что я бодрый, веселый пришел! «Мол-чать!» Сразу поняла, от кого!
Поэтому, ясное дело, мы сразу же ринулись назад, как только восстановили отдел, Кошкин всю ценную сперму забыл, моментально примчался!
На темной пустой дороге бесшумно обогнал мощный «мерседес» с непрозрачными стеклами. Вот это жизнь!
И вдруг, по-детски как-то запищав, к обочине свернул, дверца распахнулась, выскочил водитель и, расстегивая на ходу ширинку, кинулся в кусты... У всех свои сложности.
И сейчас последняя надеждачто у Гурьича Кошкин. Можем, конечно, с ним долго куражиться, гоношиться, но когда нигде уже нету жизниподавайся к Гурьичу.
На булыжники свернул, затрясло. Машина какими-то рывками пошлавидно, свечи закидало... Ну, дохлая!
Конечно, Кошкинэто фрукт! Помню, как он меня со спичками обвел, когда решали, кому к замполиту насчет абстракционизма идти. Вокруг пальца, можно сказать обвел!.. Но разве труднообойти вокруг пальца, если человеку это приятно?
Конечно, нельзя не учитывать того, что Кошкин в меня уже не в первый раз стрелял! Во второй.
Когда мы под руководством Гурьича в Абу-Даби оказались, на известной военной ярмарке, это и произошло. Как бы я, вырвавшись из суровой жизни подо льдом в сказочную реальность, сорвался, загулял. Кошкин сварливо требовал эту роль себе, доказывая, что у него в Вятской губернии четыре поколения предков-алкоголиков, так почему же роль пьяницы поручена не ему?
Именно поэтому!Гурьич отрубил.
Но Кошкину тоже хорошая досталась роль: порывисто он вошел в грязный бар, где я, окончательно уже опустившись, «выбалтывал тайны» за стакан виски (а также джина, а также вермута, а также коньяка), и, сверкая праведным челом, всадил в меня обойму «Макарова»!
После он не раз говорил, что с огромным наслаждением это сделал!
А мне что? Свинцовый гроб... Потомотпуск. Потомнаграда нашла героя. А Кошкинушиш!
А вот и мыза Гурьича на мысу. Шикарное место. Как Гурьич говорит: «Положено, как ветеринару войны».
Дом темный весь, словно бы сливается с темным морем, нет ничего, только в небе уже висит освещенное окно, и в немГурьич.
Долго неподвижно смотрел, не шевельнув даже трубкой в зубах, как я останавливаюсь, вылезаю... Потом спустился.
Этоту тебя?
...Нет.
Ну, все. Коли и здесь его нет! Даже из машины не стал вылезать.
Ладно. В баню иди погрейся. Обсудим!
Разлегся в сауне, размечтался.
Вспомнил, как на Ладоге еще, сидя на рыбалке в резиновой лодке, мы с Кошкиным одновременно увидели красавицу нашубудущую «Акулу». Причем висела она в воздухе ровно посередине между нами, и чего не видел один, то видел другой.
Тупица!поочередно радостно кричали мы и били друг друга ладошками в лоб.
И главноеведь добрый был человек. Помню, как волновался: «Как там страшенные наши? К страшенным-то пойдем?»
Я выскочил из сауны, плюхнулся в туманную речку, и, когда вбежал назад, в предбаннике за тесаным столом сидели двое шейхов в бурнусах, разливая водку.
От возмущения я выскочил в уборнуютам стоял унитаз, тот самый!
Даже струей его противно касаться!
Когда я вернулся и заметил, что негоже им распивать, младший, не поднимая балахона, сказал:
Но водка же прозрачная, и стаканы прозрачные. Никто и не увидит, что мы пьем.
Глупо? Но чего можно ждать от людей столь низкого интеллектуального уровня?!
Лишь человек, совсем далекий от нас, не знает, что у каждой лодки своя душа. Откуда слетает она? Неизвестно. Но появляется раньше, чем хребет. И когда она вдруг оказывается легкая и прелестная (что случается почему-то гораздо чаще, чем мы этого заслуживаем)все идет легко, все любят друг друга, комплектующие приходят вовремя и как бы сами сплетаются между собой. И ты где-нибудь на бегу вдруг останавливаешься и замираешь: Господи! За что такая милость?
И вотспуск! Отдаешь любимую дочку! Впервые за полмесяца мы с Кошкиным бреемся. Каждый час звоним в гидрометеослужбу... Минус сорок... Минус сорок пять! Имеется в видууровень воды в Неве по сравнению с ординаром. Вас бы, абсолютно беспомощного, с такой высоты! Директор, все отлично понимая, тем не менее жмет: когда? Тут еще одна деталь: мэр, с которым в другое время нас мало что связывает, в субботу улетает в Италию. Италия нам тоже далека, но главное понятно: значит, в пятницу!
В спусковой эллинг, продуваемый ледяным ветром насквозь (несмотря на клеенчатый занавес), набирается народ. Занавес хлещет, бьется, завивается, будто не весит несколько пудов. За ним слышится стук: трутся друг о друга ледяные осколки в темной воде. На щитах, положенных на козлы в конце эллинга,мэр, Высочанский (крестный), другие крупные «звезды» (не эстрады, разумеется). Хотел прийти священник, но Гурьич отказал: «Хватит Высочанского».
Толпана трехъярусной эстакаде вдоль стены. На наклонных спусковых полозьяхона, наша красавица. Я отвожу взгляд (глаза слезятся) в сторону и наверх... О, надо жена самых высоких стеклах у почти поднебесной крыши висят, как пауки, два мойщика со швабрами... не успели кончить к приезду мэра?.. Или специально зависли: отличный вид!
Невнятные речи, отдуваемые ветром, потом мэр берет привязанную фалом бутылку шампанского... хлопок! Оркестр дует марш. Ураганный ветер, залетая под занавес, надутый почти горизонтально, ломает звук. И воттишина. Лучший газорезчик с медлительностью церемониймейстера (или палача?) подходит к задержникужелезному пруту, удерживающему лодку за самый кончик. Это палач опытный: он щегольски режет задержник не насквозь, оставляет струнку, которую лодка, порываясь в море, должна порвать сама! Или?.. Затяжная пауза... Порвала! Радостный рев... обрывается... Прыжок! Стук ледышек о корпус...
Только что звонили в гидрометеослужбуминус сорок пять!
Я зажмуриваюсь... Мы уже ориентировочно прикинули, что в легком корпусе сломается, как латать. Снова рев! Я открываю глаза: Кошкин, уже успевший обежать все внутри, пляшет на носу с двумя поднятыми большими пальцами: обошлось! Объятия, вопли! Все ликуют. Я поднимаю глазадва «паука» под крышей радостно трясут швабрами.
И это все, что мы имеем... Но кто имеет больше?
Снова ревэто Кошкин уже решил добавить от себя и словно бы случайно сверзился в черную воду!
Хохот, овации!
У нас любят не тех, кто служит тихо, а тех, кто служит лихо!
...Когда больше месяца уже не сходишь с лодки, начинается жуткое: ничего уже не хочется! К обеду всегда пол-литра «каберне», в кают-компании всегда коньяк, но не хочется ничего. Кок уже буквально стоит на головето подаст солененькую рыбку, то еще что-то остренькое, чтобы хоть как-то разбудить организм. Но не хочется ничеговторой месяц ты почти без движения!
Хлеб и булка хранятся в спиртукладут в печку, спирт испаряется, хлеб и булка всегда как бы свежие,но не хочется ничего.
С момента выхода в море тебе начисляется валюта, но тут как-то перестаешь это воспринимать... Зачем? И главноеперестает играть какую-либо роль время. Смотришьчетыре часа: утра или вечера,тебе безразлично. Знаешь, что через часна вахту, но что там наверхутемно или светло, тебе наплевать. Снова засыпая, слышишь, как при новом заглублении трещат «варыши»будто хрустят под землей твои ребра... но тебе все равно.
Стук. Гурьич:
Прошу в кают-компанию.
Задумчиво скребешь подбородок, идешь. Почему-то биткомвсе свободны от вахты.
Где этот Кошкин опять?
Все, как всегда, ищут Кошкина.
А в рундучной смотрели?
Гурьич, как фокусник, распахивает торт.
Ну... с днем рождения тебя!
Появляется Кошкин и его менестрелитакие же бледные, пухлые, как и все мы. И тут, на страшной этой глубине, дудит оркестр.
У нас любят не тех, кто служит тихо, а кто служит лихо!
Лицо Гурьича, похожее на терку, скребет по моей щеке.
Какой-то вы сегодня утомительно нежный,бормочу я.
Бычок барабанит по леске, словно телеграфирует.Спим на вахте?хрипит над моим ухом Гурьич.
Никак нет!..
Рядом, разбив лазурь, плюхается Кошкинвидно, все же решил покончить с постылой жизнью! Из каюты выполз Высочанский, огляделся хмуро, словно перед ним и не Канны. Поднимает бинокль.
Увы, все всегда немножко не так, как мечталось! Онавтор регаты «Моряяхтам», Главный Носитель Идеи. Его знают правительства, одобряют мэрии. Пока идут официальные церемонии, все более-менее ничего... Но только официальная тощища заканчиваетсявсе накидываются абсолютно случайно почему-то на нас. На него же смотрят как-то вскользь. Видно, всех по-прежнему интересуют не Великие Идеи, а разные мелкие гадкие подробности. Увы!
И все надеются, напоив нас, выведать их. Ну что ж, дерзайте. Здоровье, скажу вам по секрету, уже не то. А еще по большему секрету скажу: то.
Ну, ничего. Хоть сами напьются. Тоже хорошо.
Кока, дай-ка бинокль!вылезая из воды, говорит Кошкин.
С тех пор как Высочанский окрестил нашу «Акулу» «Камбалой» и спас ее, Кошкин его иначе как кокой (крестным) не зовет. Высочанский почему-то обиженно отдает бинокль. Чего обижаться-то? Кошкин обшаривает берег.
Ну, что? Есть там страшенные-то?
Е-есть!
Возьмем его к страшенным-то?спрашиваю я Кошкина.
Бычок, пользуясь моей мечтательностью, скушал наживку и ушел. Ну, ничего. Это мы можем себе позволить.