После аквариума представитель фирмы ушел, и они пообедали одни в маленьком ресторане в двух кварталах от гостиницы. Клиенты не стали пить вина, хотели заказать просто воду. Официант с готовностью хотел им принести несколько бутылок Perrier, но Михаил попросил просто кувшин с водой «Вот, ядурак, экономлю французам деньги. Мне-то, какая разница?»Михаил привычно над собой иронизировал. После обеда все пошли в номер отдохнуть. Михаил растянулся на кровати и начал читать по-английски Рота. Как все-таки хорошо, что он мог читать в подлиннике, неплохая у них была школа. Михаил подумал, что мать была права, что отдала его в спецшколу, причем такую хорошую, с другой стороны из-за этой школы, гуманитарных друзей, высокого уровня начитанности ему было тягостно в институте, он никогда не смог чувствовать себя своим среди инженеров. Может, если бы не школа, он бы в этом техническом кругу прижился лучше. Впрочем, он вынужден был признать, что он сделал то же самое с Женей. Может и верно, что мы подсознательно повторяем модель воспитания, пример которой нам задали родители? Просто не знаем другой, и стереотипы усвоенные в детстве, не могут уйти из нашего сознания полностью.
Француз приехал за ними на машине в 6:40, концерт начинался в 7:30, а ехать до муниципального концертного зала в Байоне было меньше 15 минут. Дядьки надели темные костюмы, дама была в темно-синем длинном бархатном платье, на высоких каблуках, в руках она держала крохотную сумочку. Михаил подумал, что еще лет 20 назад, русские не умели так одеваться, просто никто не имел вечерних платьев, да собственно публика, посещавшая симфонические концерты в консерватории или в зале Чайковского, была просто московской интеллигенцией, одевавшейся прилично, но демократично: не приходили в джинсах, но и не надевали длинных вечерних туалетов. Даша выглядела хорошо: ее светлые волосы были собраны в узел, в который он воткнула красивую заколку, платье выгодно обтягивало фигуру. Михаилу пришло в голову, что может она даже была рада пойти на концертповод надеть платье и «банкетные» туфли со стразами. У него тоже для таких случаев был темно-серый костюм, он в нем ходил в театры и на переговоры, надевая, правда, в зависимости от случая, разные галстуки и рубашки. Он опять зачем-то подумал о Женьке: нет, такое платье, как у Даши, дочь бы не украсило. Плохо. Впрочем, Женя бы только посмеялась над нарядами гламурных дур Ну, пусть. Может она и права, хотя Михаилу было приятно смотреть на нарядную Дашу. Молодец она все-таки.
В фойе продавали напитки и какие-то разнообразные птифуры. Француз радостно предложил гостям что-нибудь купить, все согласились и пришлось немного выпить. Михаил знал, что этикет обязывает француза купить один напиток, а больше прижимистому галлу и в голову не придет предложить, да и глупо это было перед концертом. Места у них были в партере, немного сбоку. Михаил принялся оглядывать зал: все современно, удобные кресла, обитые янтарным бархатом, необыкновенной красоты люстра. Зал уже был почти полон, но народ продолжал пребывать. Солидная публика, много туристов, слышалась разноязыкая речь. Одеты все были по-разному, но в основном в вечерние туалеты. Французы знали, что надевать на премьеру, тем более, что билеты были недешевы и совсем бедных людей в зале не было. Да и приходить слушать симфонический оркестр в шортах здесь было не принято.
На сцене оркестр уже настраивался, высокий худой юноша стоял перед музыкантами, работая то с одной, то с другой группой, скрипачи едва заметными касаниями подтягивали струны, зажав подбородком скрипку, духовики возились в коробочках с мундштуками, то и дело прикладывали их ко рту, а потом легонько подув, клали обратно. По залу расходилась многоголосица усаживающихся в кресла людей, сопровождающаяся звуками отрывистой какофонии, странным образом складывающейся в гармонию. «Ой, тут у них даже занавеса нет. Надо же»удивилась Даша, и Михаил подумал, что есть вероятность, что все они пришли на концерт большого симфонического оркестра в первый раз в жизни. Таким неискушенным людям всегда нравится мелодичная привычная музыка, отрывки из которой они забивают в свои телефоны. Из правой кулисы быстрым шагом вышел дирижер. Оркестр поднялся, потом еле заметным кивком маэстро его посадил, и сразу поднял руки с тонкой белой палочкой. Тело его наклонилось вперед, голова вскинулась: началась увертюра Глинки. Михаил облокотился на спинку кресла и постарался отключиться от всех своих мыслей. Ему было даже неважно, сможет он проникнуться музыкой или нет, главное была возможность молчать и не улыбаться.
Женя
К подруге было ехать недалеко, в район Курского вокзала. Квартира была в тихом переулке, однокомнатная, но из большого коридора с окнами удалось выделить столовую, хоть и узкую. Для кухни тоже было небольшое место. Хотела бы Женя иметь такую квартиру, да еще и в центре! Но это было невозможно. Она выехала на Садовое кольцо, и медленно, постоянно тормозя, двинулась вниз к вокзалу. Подруга ее ждала, обрадовалась и сказала, что говорить надо потише, ребенок спит. Женя вымыла руки и уселась за стол. В большой турке подруга сварила кофе. Ничего существенного на обед у нее не было. Они поели бутербродов с колбасой и сыром. Жене следовало бы заехать купить каких-нибудь пирожных, но она привыкла, что покупали для нее, да к тому же ей не хотелось останавливаться, выходить под дождь, подруга была озабочена диетой, и, увидев пирожные, принялась бы нудить, что «им обеим этого нельзя». Женя не любила напоминаний о необходимости ограничивать себя в еде. С одной стороны это казалось действительно необходимым, джинсы нешуточно жали, но с другой стороны, все эти диеты, зеленые салаты раздражали: это была постоянная тематика тупых женских журналов, читать которые Женя считала ниже своего достоинства. Как правильно питаться? Как понравится мужчине? Как удержать друга? Как сменить свой имидж? Как вести себя на первом свидании? Читать такие глупости, рассчитанные на простушек-провинциалок, было неприятно. Девочки поговорили об инциденте в Фейсбуке, подруга горячо Женю защищала, потом, как и следовало ожидать, спросила о Денисе. Женя настороженно ждала этого вопроса и тут же взъелась:
Ты, что меня специально каждый раз о нем спрашиваешь?
Да, нет, Жень, почему специально? Я же не знаю, видишься ты с ним, или нет? Что такого?
Да, ничего такого! Нет его для меня больше! Я не хочу о нем говорить! Ты слышишь?
Он умер, сдох!
Он, что, не звонил?
Не звонил! Блядь Если ты еще раз спросишь, яуйду! Ты поняла? У нас, что, нет другой темы? Я знаю, почему ты спрашиваешь. Ты хочешь убедиться, что он не звонил, так? Тебе приятно, что мы расстались? Приятно, что у кого-то тоже лажа, не только у тебя?
Да, нет, Жень, я бы хотела, чтобы у вас все было хорошо, ты что? Ты меня не так поняла.
Да, так, я тебя поняла. Хочешь, блядь, чтобы я ушла, так и скажи! «Да, нет, Жень да, нет, Жень» Жень, Жень я хочу, чтобы ты о нем заткнулась.
У подруги был немного заискивающий, извиняющийся тон, но при последних словах она напряглась. Женя явно перегнула палку. Вот всегда ее несет. Привыкла с мамой. Надо за собой следить. «Да, ладно, проехали», миролюбиво сказала она. Подруга молчала. «А хочешь, мы с тобой вместо театра, в клуб сходим?»спросила Женя, желая загладить свою вспышку. «Да, нет, решили в театр, пойдем в театр. Что там в этом клубе? Не хочу»ожидаемый ответ. Женя знала, что в клуб подруга не пойдет. Да и ей туда не хотелось. Для них обеих время дискотечных тусовок миновало. В клубах был один напряг, ведущий к усугублению комплексов. Женя открыла для себя клубы только два-три года назад. То-есть она слышала, что молодежь туда с удовольствием ходит, но тут-то и был главный вопрос: какая молодежь? Что-то ей подсказывало, что ей там будет неинтересно, но следовало пойти, убедиться.
Собрались с девочками и пошли в Icon, в бывшем здании фабрики Красный Октябрь. Хорошо, что там был их приятель, иначе фейсер их бы просто не пустил. Женя с девочками танцевали, вокруг было много народа, шум, блики мелькающих огней. В туалете нюхали порошок, никого особо не стесняясь: все, вроде, круто. Но, когда она под утро вернулась домой и легла в кровать, ей казалось, что все было не так уж весело, а вот именно «круто». Они выпили по паре напитков и развеселились, но как-то искусственно. И все-таки Жене следовало привыкнуть к этому проявлению молодежной субкультуры. Она же была молодая, и клубы существовали для нее, а не для папочки.
Ходили на Лубянку в Пропаганду. Там была противная музыка «техно», кто-то забрал Женину куртку, и менеджеры показали себя говноедами и уродами, куртку пришлось долго искать. Несколько раз зашли в Moska-bar, он рекламировался как «для настоящих девушек», а Женя, вот беда, как-то себя «настоящей девушкой» не чувствовала. Однажды у входа, часа в два ночи, фейсер толкнул в лицо какого-то парня и, видимо, сломал ему нос. Даже милицию не вызвали. У Жени осталось чувство растерянности и даже страха. Несколько раз они ездили на Пресню в Шестнадцать тонн, там у Жени был знакомый диджей и возникало ощущение, что она немного «своя». А вот девочки сказали, что там «отстой», тесно и по-колхозному. Женя продолжала по клубам ходить, но все реже и реже. Они платили за вход, покупали себе по паре напитков и танцевали. Но, в этом-то и была проблема: они танцевали одни, рядом друг с другом, вдыхая запах разнообразных духов, пота, алкоголя, марихуаны. Незнакомые люди махали руками, дергались, что-то выкрикивали, не обращая на окружающих особого внимания, довольствуясь просто движением и оглушающей музыкой. Иногда к ним подходили какие-то парни, всегда сильно поддатые, наширянные, и по-этому навязчивые. Такие сразу предлагали «уйти», но Женя никогда бы с «такими» никуда не пошла. Это уже было «вообще». Девочки зорко друг за другом следили: кто с кем знакомился, кто во что оделся, что было можно делать, а чтонет. Для Жени самое главное былоразговаривать, желательно о театре, искусстве, книжных новинках, молодых актерах, но там, в клубах это не ценилось, было так шумно, что и разговаривать становилось невозможно.
В одном или двух клубах был стриптиз, и Женя смотрела на извивающихся полуобнаженных стриптизерш, на которых глазели, разгоряченные спиртным, парни. Ей было противно. Вот каких им всем было надо, вот что их привлекало в девушках, вот к чему надо было стремиться, вот как выглядеть! Она невольно ставила себя на место «артисток», и не выдерживала сравнения. Понятное дело, что все эти «телки» были из провинции, не обладали и сотой доли Жениних статей, но у них было красивое, гибкое тело. Женя знала, что у нее нет такого зазывного тела, на нее не оглядывались. Она презирала стриптизерш за выпуклые, ярко-накрашенные губы, торчащую грудь, умело забранную в узкий лиф, чулки в сеточку, высоченные каблуки. Она и ходить-то на таких не умела, а когда пыталась выглядеть «секси», то чувствовала себя не в своей тарелке, играющей не на своем поле, и по-этому обреченная на поражение. В клубах выставлялось напоказ «мясо», молодые мужчины были, как на рынке: выбирали «товар», за этим сюда и приходили. Впрочем, девушки тоже зорко оценивали мужчин, и не только на уровне «мяса»: мышцы, рост, ширина плеч Девушки безошибочно угадывали количество денег в мужских кошельках, щупали глазами их одежду и обувь. Если им казалось, что «мен крутой», то «мясо» становилось второстепенным.
В какой-то момент под утро, уставшая, невыспавшаяся, раздраженная, Женя отдала себе отчет в том, что «нет, она не может отнести себя к этой московской молодежной тусовке, ей тут плохо и скучно», а самое главное, ее подсознательное желание познакомиться в клубе с приятным парнем, никогда не реализуется. Не подходили к ней парни, а те, которые подходили, не выдерживали никакой критики. Наутро, когда она выходила к родителям после «тусовки», они смотрели на нее понимающими взглядами, даже с какой-то надеждой, особенно папа. Женя рассказывала родителям о клубе, все в ее рассказах было «круто, классно, зашибенно, прикольно, суперски», но поскольку она через какое-то время перестала интересоваться дискотеками, родители, скорее всего, сделали соответствующие выводы. Вульгарное, потное, животное веселье было не для Жени, и современная «ярмарка тщеславия» ее раздражала своей тупостью. Столько выпить, чтобы действительно стать «тупой овцой» она не могла, а прикидываться оказалось невмоготу.
Года два назад у Жени появилась своя собственная постоянная компании, и она перестала ходить с девочками в клубы, чтобы с кем-нибудь познакомиться и постараться слиться с «толпой». С «толпой» слиться все равно не получилось, у Жени достало мужества себе в этом признаться. Она умела говорить на их языке SMS, тоже писала «ваще, че, есстено или щас», но она знала, как на самом деле надо было писать, а большинство завсегдатаев клубовне знали.
У Жени появился приятель, молодой режиссер, который ставил моноспектакли в молодежных маленьких театрах. Публики на них приходило немного, но парня знали. Женя познакомилась с ним после спектакля, за кулисами, куда она зашла, чтобы поговорить с молодым светилом и написать для Афиши обзор спектакля. Оказалось, что практически по всем вопросам они думают одинаково, любят одни и те же вещи, говорят на одном языке и прочее Режиссер был худым, каким-то безвозрастным юношей в роговых очках, с темными прямыми волосами собранными в короткий хвост. Он носил растянутый свитер, джинсы и кеды, а на голове черную неснимаемую бейсболку. Женя с ним подружилась, именно подружилась, ничего большего. Они стали ходить по друзьям, которые жили в маленьких запущенных квартирах. Там были фотографы, звукооператоры, сетевые авторы, малоизвестные журналисты, художники-графики, просто художники, молодые театральные актеры, которых никто не снимал в сериалах, и они говорили, что сериалыэто «продать душу дьяволу, и что дело не в деньгах, а сниматься в таком фуфлезападло». Женя подпала под очарование их кружка, разговоров, неспешного распития сухого вина под орешки или чипсы. Никто не стоял на кухне и не жарил картошки или котлет, у них там и водки никто не пил. С одним парнем, археологом, аспирантом МГУ, они пожили все вместе в Крыму на раскопках какого-то кургана. Там среди них был молодой священник, еще не рукоположенный, выпускник философского факультета университета, разрывающийся между служением и своей светской тусовкой.
Женины друзья были людьми интересными, разными: непритязательными и простыми, честолюбивыми и снобами, мрачными и остроумнымитой самой либеральной молодой московской интеллигенцией, с высокими и разнообразными культурными запросами, отгораживающейся от гламурных светских тусовок, но плохо сознавая, что у них тоже была «тусовка», хоть и другая, но со своим культурным кодом, со своими правилами. Женя перестала ездить на каникулы с родителями, она теперь всюду ездила с компанией. Ей было с ними хорошо, ее любили, считали «своей». Все бы хорошо, но вечно это «но»! Компания была достаточно молодой, но разновозрастной: там были и двадцатилетние и сорокалетние. Мальчишки были все какие-то инфантильные, без денег, без светских умений в общении с женщинами. Мужики, как правило разведенные, опустошенные, не готовые ни к каким отношениям, кроме самых примитивных, и ни к чему не обязывающих. В этом кругу люди вообще боялись мало мальской ответственности, подводя под свой отказ от обязательств философскую базу, проповедуя теорию «childlessness». У многих, впрочем, дети были, и была вечная проблема безденежья и алиментов. Кроме того, по странной закономерности, ребята были в основном некрасивы: небольшого роста, пухленькие или, наоборот, слишком худые, в принципиально немодной одежде. Никто и не думал ходить в спортклубы: качалки были для плебеев. Все курили, марихуана была делом нормальным, особым богемным шиком, совершенно не предосудительным. С ними и через них с десятками других таких ребят Женя общалась в соцсетях, они шутили, ободряли друг друга, рассказывали истории, советовались, но никого из своей компании Женя не приглашала домой. Да, и кого, конкретно, она бы пригласила? Ребята и девчонки были «компанией», по-одиночке Женя их себе не представляла. Девочкам ей не хотелось говорить ни о чем, выходящем за рамки новостей о «третьих лицах» или об искусстве, а ребят она не могла представить своими «бойфрендами», хотя за одним исключением.
Женя опять вспомнила о неприятной перепалке с подругой по-поводу Дениса. При одном упоминании этого имени она становилась невменяемой, не могла себя контролировать, воспоминания о нем были слишком болезненными. Денис оставался зияющей раной, которую Женя запрещала себе бередить.
Мальчишка проснулся и подруга привела сына к столу. Он был в пижаме, угрюмо сосал большой палец, и исподлобья смотрел на Женю. Подруга засуетилась с полдником. Женя заставила себя улыбнуться. «Привет! Как ты, брат?»с деланным энтузиазмом спросила она. Ребенок молчал и продолжал сосать палец. «Боже, какой противный. Все эти слюни, растянутая пижама, пристальные глаза»дети Женю не умиляли. «Коленька, это тетя Женя. Помнишь ее?» Ребенок медленно подошел к Жене и прислонился к ее коленям. «Возьми его я сейчас вернусь. Пойду одеваться. Через пять минут мама придет». Жене ничего не оставалось, как посадить мальчишку на колени. От него пахло мочой и какой-то молочной едой, то ли кашей, то ли кефиром. Волосенки у него были редкие и сквозь них просвечивала розовая кожа. Мальчик безучастно сидел, не пытаясь слезть. «Расскажи ему что-нибудь»крикнула из комнаты подруга. «Неужели она не понимает, что мне ее ребенок в лом»раздраженно подумала Женя. Громко зазвонил звонок, пришла бабушка, наконец то! Подруга, уже почти одетая, открыла дверь, мальчишка увидел бабушку и улыбнулся. Женщина раскрыла руки и ребенок сразу со всех ног к ней побежал. «Ой, вот и мои родители так бы играли с внуком»Женя была, наверное, готова сделать им такое одолжение, но с этим не складывалось, совершенно. Она даже не могла представить себя с животом, рожающей, орущей гадость, кровь, слизь! Ее даже передернуло от одной этой мысли.