Потом Софа долго с большим энтузиазмом рассказывала, как она была руководителем проекта восстановления синагоги Хурва в центре Иерусалима. Реставрация длилась восемь лет. А теперь она уже подготовила проект восстановления другой синагоги в еврейском квартале Иерусалима Тиферет Исраэль, деньги на который дает украинский бизнесмен Вадим Рабинович. Софа показывала фотографии открытия Хурвы. «А вот это Вадим РабиновичсмотриНатан ЩаранскийИгорь КоломойскийРеувен Ривлин, спикер Кнессета»Софа не могла остановиться. Там Альфонс Ротшильд денег далСофа жила своими проектами и больше ничего ее не интересовало. Вот это да. Сидит перед ним их школьная капризная Софа, онаглавный архитектор-реставратор Управления древностей Израиля, мать бывшего главного пиарщика страны. Софа уехала в 90-ом году. Она преуспела. Что тут удивляться, ведь и в СССР она была реставратором, восстанавливала церкви Ивана Грозного. Софе было чем гордиться. Но почему же она ни о чём и ни о ком Гришу не спросила? Как же так. Он сам ей немного рассказал о себе, о Валере. Он-толадно, но Валериной яркой карьерой тоже следовало гордиться. Валеркакрупный ученый, профессор Беркли. А онасидит тут и наплевать ей на всех. Так они для нее и остались «ах, дадружки».
Впрочем, Софа попыталась объяснить, почему она скорее равнодушна к одноклассникам. Оказывается, она на всех обиделась. Вот так номер! В начале 10-го класса Софа сломала ногу, ну да, Гриша это помнил. Они с Валерой еще прошлись по этому поводу: прыгала наша «коровка» через веревочку и вот результатНогу загипсовали и Софа довольно долго сидела дома. Так вот ребята не пришли к ней с тортом и апельсинами, никто не звонил, бросили ее, «товарищи» называются!
Ну к тебе разве подруги твои на заходили?
Заходили. А другие? Даже уроки никто не приходил объяснять.
Ну, Соф, ладно тебе. Тебе бы каждый уроки дал, что ты мне не звонила?
Я должна была звонить? в ее голосе зазвучало узнаваемое возмущение «невниманием толпы».
Тебе же нужны были уроки. Да, я уверен, все что задавали ты прекрасно знала.
Знала. Но тут дело принципа
Какого принципа?
Такого. Разве можно человека в беде бросать?
Ну, не стоит преувеличивать твою беду. Тебя навещали подруги. Я уверен, из эстрадного театра ребята приходили. Зачем тебе остальные. Они бы тебя для галочки навестили. Тебе, что, это нужно было? Зачем требовать от людей, чтобы они фальшивили? К товарищу ходят по велению сердца, а иначе не стоит ходить.
Софа обиженно молчала. Это же надо, до сих пор она чувствовала себя маленькой недолюбленной девочкой, обойденной вниманием окружающих, желающий во что бы то ни стало быть в центре, чтобы все обожали и хвалили. Неужели она все такая же? Наверное. Никто по большому счету не меняется. А в какой связи он вдруг Софку вспомнил? Она обещала ему на следующий день позвонить и показать достопримечательности, ноне позвонила. Так он и знал. Не пришли тогда к ней навестить с гостинцамигады.
Он вспомнил Софку потому, что его с ней встреча превратилась в яркую израильскую картинку. Он мог бы написать о ней рассказ: комсомолка, блин, ортодоксальная. Был интересный клубок: песни в эстрадном театре, как она с собой носилась, как ногу сломала, обидыпотом главный реставратор страны, ест только кошерное, соблюдает все обряды. Это образ-клубок. Он бы распутал его, написал бы рассказ. Но в том-то и дело, что тут нет никаких «фантазий», он правда знал когда-то Софку, вот и «картинка» и нему пришла из знания. Он «видел» Софку как героиню, потому что он ее действительно видел в жизни. Да, разве это талант? Это просто способность оживить знакомое. Гриша вздохнул. Он знал свои возможности и считал их скромными.
Какое совпадение: Софа эмигрировала в один год с ним. Валера уехал на полтора года раньше, в январе 89-го. Между ними все тогда было нелегко. Гриша пришел на «отвальную»: много народу, какие-то малознакомые люди, много водки, простая закуска. Ребята уходили, приходили, дверь в квартиру была открыта, на лестнице курили, стоял дым по всей лестничной клетке. Все тот же дом их школьной юности, с «излишествами», с запоминающейся аркой. Три их комнаты заполнены толпой, на кухне суетятся женщины, Валерина мама и жена. К тому времени он уже был женат. Ехал он на следующее утро с родителями. Жена Янка пока оставалась в Москве, приехала к нему только весной. Гриша уж и забыл, почему она сразу не поехала.
Темноватый зал утреннего хмурого Шереметьева он очень хорошо помнил. Почему-то горели не все лампы, на их похмельных серых лицах лежали неровные тени, делая всех сюрреалистическими персонажами жестокой безысходной драмы. Вещей у Валеры с родителями было совсем немного: несколько чемоданов и пара ящиков. Мама его суетится, что-то все проверяет в своей сумочке. Папа молча стоит и вымученно улыбается. Их пришли проводить пожилые друзья, родственники, явно отъезда из страны не одобряющие. «Что ж делатьВалера собралсяу них не было выбора». Да, у них не было выбора и надо им отдать должное, родители не колебались: куда сынтуда и они. Все правильно. Гриша помнил постаревшую Наташу-стюардессу. Кого она провожала? Валеру или все-таки папу? Наверное папу, хотя он с ней не прощался как-то там особо. Все делали вид, что «нормальновсе будет хорошо», но понимали, что вряд ли еще раз увидятся. С кем-то и не увиделись, ноВалера потом приезжал в Москву, те, кто хотел его видеть, увидели, но кто ж тогда знал. Тут же рядом стояла его Янка, ее он нежно обнимал за плечи. А последним обнял Гришу: «Гринь, мы увидимся, увидимся скоро. Не плачь». Да он и не думал плакать. Почему Валерка так ему сказал напоследок? А потому что, он плакал, только молча, про себя, и друг это понял, он видел то, что мог видеть только он один.
Очередь на таможню продвигалась медленно, потом они все зашли за загородку и стали недосягаемы, хотя никто не ушел, продолжая следить глазами за отъезжающими. Затем они прошли паспортный контроль, все их видели уже издали, и потом двинулись в глубину зала, в последний раз оглянулись и исчезли из виду. Все, Валерка уехал. Гриша сидел на обратном пути в машине, рядом с Янкой, он молчал, а она тараторила, что ей надо успеть собратьсяВалера устроится и скажет, что она должна привестиинтересно, смогут ли они купить домон без нее не будет покупатьэто так важночто вы мужики, понимаетеГриша слушал ее трескотню и привычно не понимал, что друг нашел в этой взбалмошной молодой женщине. Странный выбор, ноу Валеры должны были быть свои резоны, и их следовало уважать. «Ну, что?»спросила дома Маня. «Да, ничего. Проводили.» Больше говорить было не о чем. Да Маня ничего и не спросила. Гриша знал, почему.
Ох уж эта Валеркина Яна. Высокая еврейская яркая девка, с крупным носом, большим ртом и огненно-рыжими кудрявыми волосами. Он с ней познакомился в какой-то компании, куда его привел один из их общих друзей. Валера к тому времени недавно расстался с Таней-парашютом, весь еще был в грустном недоумении от потери ребенка и несчастливого конца своей очередной романтической истории. А тут Янка. Валерке было 27 лет, а ейлет 20, не больше. Молодая, но очень опытная баба, с пустоватыми, светлыми, наглыми большими глазами. Гриша там не был, но Валера рассказывал, что Янка много пила, раскованно танцевала одна, раскинув руки и покачивая бедрами. Они с Валерой друг на друга смотрели, а потом вместе ушли. Понятное дело: типичный их стиль.
Она вскоре к нему переехала. Мама его молчала, хотя Гриша был уверен, что Яна в качестве потенциальной невестки ей не понравилась. И хоть ему и было стыдно в этом признаться, он Валерину маму понимал. Вроде все в Яне было нормально: из приличной еврейской семьи. Вряд ли Валерина семья так ее национальность ценила, но все-таки. Красивая, молодая, любит Валеручто маме не хватало? И тут Гриша ловил себя на том, что он рассуждает не с точки зрения их с Валерой плейбоевского мировоззрения, с как «аидише фатер»: нет эта девочка не для моего прекрасного сына. Она его недостойна. Ну да, так и было. Янкамогла побыть Валеркиной любовницей, временной яркой подружкой, девушкой его эскорта, партнершей для жаркого секса, но ее не следовало брать в жены! У Янки на лбу было написано: яблядина! Почему все это видели, а Валера нет?
Гриша вдруг задумался об этом. Что такое в сущности «проблять»? Вот интересная мысль, которая тогда ему в голову не приходила. Это внеисторическая категория женщин особого толка? Или это порождение сексуальной революции и восходящего феминизма?
Гриша сосредоточился, конкретика Валериной женитьбы его сразу же перестала интересовать. Наверное такие веселые девки всегда были, «слабые на передок», честные давалки, не из-за денег, а из «любви к искусству», даэто так, но в конце 20-го века их наверное стало больше. Почему? А потому, что «плейбоизм», исторически свойственный мужчинам, естественный для них, прощаемый обществом, социально приемлемый, и даже вызывающий тайное восхищение, завоевал и женщин. То, что раньше было только мужской прерогативой, теперь стало можно всем, т. е. женщины стали себе позволять себе вести себя, как мужчины.
Они не скрывают своей сексуальности, условности для них пустой звук, они тоже хотят менять партнеров, ценят их только за мужские стати, и ждут не стабильности, а удовольствий. На самом деле, мужчины таких опасаются, никто не хочет быть использованным, это обидно, непривычно, даже позорноКак они когда-то с Валерой говорили: я ей не «станок». Такая Янка или не такая? Похоже, хотя разумеется девчонка вовсе ни на какие темы не философствовала, вообще Янка не сильно любила делать интеллектуальные усилия. Тогда она была очень даже к Валере привязана, хотела ехать с ним в Америку, но проблема была в том, что она не умела быть с человеком долго, ей надоедало, Янка была готова уйти с новым партнером к новым приключениям, ей казалось, что она, такая замечательнаядля мужчины подарок, и вся ее жизнь должна быть цепью удовольствий.
Муж? Ну и что муж? Он должен ее принять такой, какой она была, а не хочеткак хочет. Так все и получилось. Янка приехала в Калифорнию, забеременела и совершенно не возражала против ребенка: ребенокэто, как она говорила, «дивное» приключение. Как уж Валера и его мама с ней носились, чего только ей не покупали, не знали прямо, куда ее посадить. Янка была в ровном хорошем настроении всю беременность, не унывала, ходила на курсы английского в кофточках-размахайках, сопровождала Валеру в поездках по Калифорнии. Родилась дочка, которую Янка настояла назвать Моникой. Почему Моникой? Ей так казалось шикарным и по-иностранному. Вот дура-то! Валера так очумел от счастья, что не стал с ней спорить. Валерина мама превратилась в няньку, они с папой часами гуляли с коляской. Янка привела себя в порядок, потом стала надолго исчезать из дома, приходила только к вечеру. Кормить девочку она перестала очень рано, на все просьбы Валериной мамы больше времени проводить с ребенком, отвечала какими-то отговорками. В результате от нее отстали. Валера приспосабливался к университету, втягивался в новые проекты, уже читал по-английски курсы. Времени у него было совсем мало. При нем Янка подбиралась, играла в душечку, мурлыкала как кошечка. Мама молчала, стараясь Валеру не расстраивать.
Так бы все и шло, но Яна сама положила их браку конец. Однажды вечером они с Валерой гуляли по набережной, и вдруг она ему сказала, что «она от него уходитлюбит другого мужчинуне считает нужным ему вратьпросит ее простить и желает счастья». Валерка опешил, ничего такого он не ожидал, но как он потом Грише признавался, он сначала испытал шок, оцепенение, но потом к нему пришло облегчение: оказывается он и сам замечал, что ему с Янкой плохо, она не оправдала его надежд, разочаровалано он решил крепиться, не расставаться с матерью своего ребенка, которую он сюда привез. Нет, он не мог ее бросить, а теперьу нее кто-то есть. Этот кто-то возьмет на себя заботы о ней, а он, Валера, снова будет свободен. Как они когда-то друг другу говорили? Если ошибку можно исправить, то это вовсе и не ошибка. К ужасу родителей Яна забрала Монику, ноВалера их утешал, что он разводится с женой, а с ребенком он никогда не расстанется, ничего, мол, страшного, не надо драматизироватьЕсли бы не дочь, Валерины родители были бы даже рады, они никогда не любили Янку.
Нельзя сказать, чтобы Валера в этом разводе ничего не потерял. Потерял. Он не мог каждый день видеть дочь и продолжал платить за их с Янкой дом и давал деньги на ребенкакругленькая получалась сумма. Янин бойфренд занял место мужа отнюдь не полностью. Валера не жалел денег, деньги, как таковые ему были безразличны. Затоему казалось, что он что-то обрел. Пресловутую свободу! Сначала Гриша ему завидовал, а потомможет и нечему было завидовать. В 50 с лишним лет Валера так и был один. Стареющий плейбой, грустная картина. Только они никогда об этом не говорили. Валера был еще полон сил, хорош собой, у него были живы родители, ноГриша почему-то в связи с Валерой и Яной вспомнил недавние похороны своего научного руководителя, почетного профессора кафедры романских языков, где он защищался. Такие характерные похороны. Любые похороныэто печально, но эти
Его профессорша, француженка, была мастита, печаталась во Франции, слыла невероятной снобкой, и с самомнением у нее было все в порядке. Не так уж много аспирантов хотели с ней работать, она считалась «трудным» руководителем. Однако Гриша с ней сразу поладил, причем безо всякого напряга и притворства. Их общее европейское происхождение сотрудничеству изрядно помогло: можно было презирать американцев за серость, необоснованное самодовольство, за не слишком большое трудолюбие, за узаконенное нечеткое словоблудие, которое считалось здесь нормой, приветствуемой большинством, «гуманитарной наукой»: сумбурной мешаниной из истории, психологии, политологии, социологии, философии и литературоведения. Он у нее защитился, но мадам заставила его изрядно попотеть. Да, Гриша об этом и не жалел, привык к подобному подходу и не ждал ничего другого. Когда он работал в Москве над своим первым докторатом, его по головке не гладили.
Мадам ценила в нем «европейскость», принадлежность к старому и лучшему миру. Он во-время подавал ей руку, умел в соответствующих обстоятельствах эту руку поцеловать, пододвигал стул, приносил цветы, и сам поднимался с места, когда она входила в комнату. Ему все эти штучки были не в тягость, он прекрасно знал, как себя вести. Здешние мужчины так не умели. Мадам даже умудрялась хвалить его умение одеваться: ах, Грегуар, у вас сегодня интересный галстук, сразу виден вкусах, Грегуарзачем опять конфеты? Вы меня балуетеБольше «Грегуаром» его здесь никто не называл, он привык быть Грегори, с ударением на первый слог. Мадам в долгих приватных беседах любила позлословить о коллегах, об их слабом уровне, о «неправильном» подходе к обучениюо современных никуда не годных студентах и беспорядке на кафедре. Ей казалось, что только ее русский Грегуар может ее понять. Мадам была совершеннейшим «ретро», «последней из Могикан», над ней за спиной потешались, считая, что сильно пожилая француженка «не догоняет». А Гриша скромно хвастался своими публикациями по Аналитическому чтению и лил ей бальзам на душу. Здесь о таком подходе даже не слышали.
Мадам рассказывала Грише свою жизнь, он как бы был ее конфидентом. Девушка из довольно простой семьи, выучилась на учительницу младших классов, работала, потом вычитала где-то о специальном наборе в Сорбонну для таких как она учителей. Закончила ее по специальности «английский язык», попала на практику в Англию и там познакомилась с американским профессором, с которым уехала в Америку. Получила докторскую степень в Стенфорде, со своим профессором развелась, но перед разводом успела сделать себе гистерэктомию, удалила по моде тех времен, матку со всем остальным. Зачем? А затем, что принадлежала к бунтарской, демократической левой молодежине нужно ей было материнство, вот ещеона освободилась, как Бовуар говорила, от бремени пола. Гриша так толком и не понял, жалела она об этом или нет. Вероятно жалела, но не любила признавать. За милым профессором-китаистом мадам была замужем вторым браком много лет. Она уже давно не работала, а муж все продолжал преподавание. И вот Гриша получил в прошлом году имейл из своего университета, где он давным-давно не появлялся, что профессор Дюран умерла, панихида тогда-то, в соборе святой Марии
Гриша не мог сказать, что он испытал сильные чувства. Сто лет он уж с своей «мадам» не виделся, пожилая женщинаумерлажаль, ноэто жизнь. Потом он стал размышлять ехать в Юджин на похороны или нет. Было неохота, ну что он там забыл. С другой сторонынехорошо, скотство какое-то. Целый важный кусок жизни он провел с ней бок о боктак вот плюнуть? Человек умер, что еще надо сделать, чтобы он жопу свою поднял? Поехал. Довольно мало народу, он думал будет больше. Хотя откуда больше-то? Небольшая толпа из университета, все знакомые лица. Гриша подошел к коллегам в темной одежде, пожимал руки, обменивался с людьми дежурными словами. Зашли в костел и расселись. Мадам была формальной католичкой, но в вере усердствовала не слишком. У скромного алтаря стоял закрытый белый гроб с цветами на крышке. На кафедре был установлен микрофон. Начались речи. Было видно, что все идет по-порядку: от семьимуж, от коллегсовременная завкафедрой Барбара Кауфман, мадам отдавала ей должное, но никогда не забывала, что Барбара лезбиянка.