За пазухой у священника, на его груди, лежала злополучная лиса.
* * *
Вдруг позади человека открывается скала. В проеме появляется молодицав одних только вязаных голубых подштанниках и в красной с кисточкой шапочке. Взяв пастора за руку, она заводит его в низкую залу. Посреди залы стоит колодец, а по воде плавают, но не тонут, свинцовые дробины, так что вся поверхность серая от дробинных зернышек.
Молодица указывает на колодец и молвит:
Это колодец жизни
Сьера Бальдур заворочался и очнулся. Сквозь лед в каменную каморку сочилась тусклая синева, и при такой подсветке он смог различить свое окружение. Стена, у которой он лежал, выходила, по всей видимости, на восток. Левой ногой, будучи в беспамятстве, он слегка растолкал от себя снег, но правая так и торчала вверх, намертво застряв в лавинном сугробе. Он не мог ни сесть, ни повернуться, и как он ни билсяосвободиться ему не удавалось.
Сьера Бальдур быстро ослабел от этих усилий, на него навалилась тяжелая дрема, и он снова провалился в забытье.
* * *
Священнику показалось, что он всего лишь моргнул, однако, когда он встрепенулся, испуганный громким всплеском, с каким его правая нога шлепнулась в лужу подтаявшего снега, то увидел, что в ледяном глазу пещерной пасти переливалась самая настоящая радуга. Он был в полном недоумении, откуда могли взяться все эти цвета, однако предположил, что снаружи, видимо, была ночь, и сюда из Аусхеймар пожаловали сестрички-северные сияния, чтобы специально поприветствовать своего старого приятеляего, Бальдура Скуггасона. Пастору подумалось, что это было очень мило с их стороны.
Его начал пробирать озноб; он попробовал подвигаться, и ему снова стало тепло. В продолжение ночи он то и дело засыпал, а в промежутках шевелился. Однако слишком не усердствовалчтобы не переутомляться. Лямка сумки все сильнее тянула его правую руку, но ему было не дотянуться до ножа на ремне, чтобы ее разрезать.
Священник знал, что прожить в снегу можно долго, однако понимал он и то, что ледник был слишком уж холодным одеялом. Оставалось надеяться только на то, что он в конце концов «вытает» из снега, уже начинавшего потихоньку вокруг него влажнеть.
Это был вечер второго дня.
* * *
К следующему утру тепло от телесной машины сьеры Бальдура изрядно потрудилось над снегом под его головой и у левой руки. Он был в достаточном сознании, чуть-чуть приподнялся на локте и заметил, что снег на том месте, где была вмятина от его головы, потемнел. При виде этого у него заныло в затылке. Сняв рукавицу, он протянул руку и потрогал голову сзади. Ему показалось, что у воротника кофты, там, где раньше выпячивался мясистый затылок, теперь появился как бы второй рот.
Хорошенько все это ощупав, он посмотрел на руку. Та была в крови, показавшейся в обманчивом свете пещеры черной. Святой отец облизал кровь с пальцевничто съедобное не должно пропасть даром. Затем приложил к ране рукавицу и плотно примотал ее шарфом.
И провалился в глубокий сон.
* * *
Наступал вечер. Стемнело не мало-помалу, а как-то сразу, и в единый момент навалилась сплошная кромешная тьма.
В полночь или около того сьера Бальдур почувствовал, что снег уже порядочно повлажнел, а к утру четвертого дня вокруг священника так растаяло, что ему удалось расстегнуть ремень, достать нож и перерезать лямку, так терзавшую его руку. Он сел и подтянул к себе сумку. Там у него имелся оставшийся с давеча провиантсушеная голова трески.
А сушеная голова трескиэто вам не просто пища настоящего джентльмена, это целый дивертисмент! Соскребая с рыбной головы мякоть и на кончике ножа отправляя ее в рот, стараясь при этом жевать как можно медленнеееды должно было хватить надолгосвятой отец развлекал себя названиями каждой кости головы и каждого кусочка мякоти на ней:
Эточелюсть, тут кусочек челюстной этоплечико, тут кусочек плечевой этокосточка подушечная, тут кусочек подушечный этотемечко, тут кусочек теменной этонёбко, тут кусочек нёбный этоскулка, тут кусочек скульный этозатылочек, тут кусочек затылочный этолобик, тут кусочек лобный Вот и косточки все на этой старой голове
Священник вдруг прыснул. Он представил себе свою мать, старую каргу, с рыбной костью на сморщенной нижней губе и шамкающей:
Мой кусочек, мой кусочек
Сьера Бальдур был не в силах сдерживать веселье. Он схватился за живот и захохотал. Он хохотал, пока не застонал от хохота. Он стонал от хохота, пока не заплакал. Он плакал, и плач его был горестным. Да, он горько плакал над проклятой судьбой, что оставила его одного-одинешенька и что не с кем ему разделить то удовольствие, какое бывает человеку от сухой тресковой головы.
* * *
На пятый день сидения под ледником у священника появились опасения за свой рассудок. Тогда он предпринял то, что любому загнанному в угол исландцу было наиболее естественно, а именно: декламировать стихи, баллады и римы, петь их самому себегромко и внятно, а когда те все выйдут, то и псалмы вспомнить. Это средство было старинное и верное, понадобись человеку остаться в здравом уме.
Сьера Бальдур добросовестно взялся за программу: он пел и декламировал все, что знал, и даже Давидовы псалмы. Когда же у него не осталось ничего, кроме Йохумссоновского «великого бума» и нескольких шутливых стишков его коллеги Гисли Тораренсена, а сьере Бальдуру хотелось пропустить и то и другое и лучше начать все с начала, он с удивлением обнаружил, что все, до сей минуты слетевшее с его губ, будто стерлось из его памяти. Там не осталось ни буквы.
Он тут же решил проверить, так ли это было на самом деле: на едином дыхании прогремел все куплеты Йохумссоновского гимна, и представьте: по окончании декламации он уже не помнил из того ни звука!
Так очередь дошла до стишков сьеры Гисли Тораренсена.
* * *
Памятка в лавку
Бумагу, чернила, ручку и лак,
перец, камфору, табак,
забор, наковальню, для окон стекло,
ром, имбирь, дорогое вино,
изюм, чернослив, бечеву из пеньки,
сто фунтов кофе, лён и крючки
можно купить, коли есть в том нужда,
в деревне, в лавке у Торгримсена.
В лавку пойдет и моя жена,
водки бутыль купит она,
чайник, мыло, из шелка платок,
тарелок шесть штук и ночной горшок,
гребней, лоскутьев и мишуры
купит для тела она и души.
Я думаю, если бы только могла,
купила б и лавочника она.
* * *
Стишок зудел у ч-человека в г-голове без-ос-становочнокак мух-ха под стаканомб-без м-мал-ейшей в-возмож-жности тому сопротивляться. Е-ему было х-холодно и жа-жарко одновременно, он п-п-пылал от х-холода и к-коченел от жа-жара. Изо всех сил он с-с-старался вспомнить д-другие истории, д-другие с-стихи, но все ис-спарилось из его н-напрочь за-за-мор-оженной п-памяти, а в лихорадящем м-мозгу с-с-стучало:
Ай-яй, ай-яй-яй, к-какой п-позорп-п-помереть с этим д-дур-рацким з-закупочным листом на г-губах.
Так д-думал с-священник. Он к-крепко с-стиснул губы, что-обы его п-п-посмертными словами не стали, н-например, «сто фунтов кофе». И ему б-было все равно, что п-по п-прав-де-то говоря, не б-было других с-с-свидетелей его с-смертного часа, к-кроме «эС Тэ» (с-святой т-троицы). И лишь на м-мгно-вение п-пастору стало жа-жалко себя, и он п-прошептал в темноту:
Эта п-проклятая д-дыра!
Вдруг он почувствовал себя намного лучше.
Он закрыл глаза.
И стал ждать смерти
Э-эй! Сьера Бальдур! Бальдур Скуггасон! Ау!!
Крики, долетевшие до ушей умирающего человека, доносились будто из китового чреваголос был приглушен, а отдаленность делала его даже слегка визгливым:
Ау! Сьера Бальдур! Ау!
С пастора в единый миг слетела присмертная леность:
Э-э-эй! Я здесь! Ау-у-у!
Он резко затих и замер в ожидании ответа.
Эй! Ау!
Сьера Бальдур сорвал с себя шапку и повернулся правым ухом к мертвенно-бледной ледяной стене, но ничего не услышал, он повернулся левым ухомни звучочка!
Э-эй! Здесь, внизу! Человек здесь, внизу!!
Он кричал и взывал, а затем весь превращался в слух, двигаясь сверх осторожно, чтобы хруст его кожаной одежды не заглушал звуков извне.
Ну вот! Так и есть! Приближается! Кто-то аукал тоненьким голоском:
Ау-у! Ты там? Ау!
И священник завопил изо всех своих душевных сил:
АУ! ЗДЕСЬ Я! АУ-У-У!!
* * *
Эй, ты что, оглушить меня собрался?
Сердце пастора трепыхнулось в холостом ударе. Вопрошающий был не какой-то там спасатель снаружи пещеры, нет, бесстыжий спрашивальщик находился в пещере рядом с ним, и не просто рядом с ним, а на нем самом или, вернее сказать: у него за пазухой.
Священник взвизгнул от ужаса, когда лисица заерзала у него на груди. Забившись на своем ледовом лежбище, он с такой силой рванул с себя кожаную куртку, что китовой кости пуговицы поотлетали от нее и сгинули. Это было великой потерей, потому как искусной работы пуговицы эти сводный брат сьеры Бальдура, Харальдур, собственноручно выстругал и подарил ему в день конфирмации.
А лиса, выпрыгнув из-за пазухи священника и покрутившись вокруг себя, уселась на пещерном полу и принялась вылизывать свою шерсткуну чисто домашний кот.
* * *
Священник быстро оправился от ударане зря ученый богослов. В нем вдруг проснулся натуралист, и он наблюдал за поведением животного с любопытством исследователя.
Для пролежавшей шесть суток дохлой лисица выглядела чертовски шустрой. Было уморительно смотреть, как она над собой усердствовалато вылизывала из шерсти кровавые сгустки, то буравила носом и что-то выкусывала, словно избавлялась к Судному дню от блох.
Наблюдатель-натуралист прищурил глаз:
Нет, ну ты посмотри на эту тварюгу! Фу! и он шлепнул себя по ляжке. А? Сама себя кровососит!
Тогда лисица выплюнула первую дробину. Та стукнулась священнику в щеку, он громко ойкнул и чертыхнулся, но самка будто его и не замечала. Она продолжала охорашиваться, вычищая из своей плоти все, что доставил туда ружейный заряд. Окровавленные дробины разлетались по пещере, рикошетя и выбивая из камней искры.
Пастору пришлось всему сосредоточиться, чтобы не попасть под обстрел свинцовыми дробинами, звеневшими вокруг него, как комариный рой.
* * *
Затем лисица взялась расхаживать: взад-вперед, туда-обратно, вокруг да около. Священник не шевелился на своем месте, сидел, тихонько сложив на коленях руки и избегая смотреть зверьку в глазалисица выглядела нервной и непредсказуемой. И он просто сидел и ждал.
На рассвете следующего дня лиса, наконец, остановилась и спросила:
Ну что, отче, чем бы нам теперь заняться?
Мы можем подискутировать, осторожно предложил священник.
И о чем же мы можем дискутировать? спросила лисица.
Об электричестве! бухнул священник.
Та уставилась на него, как на идиота:
Ты и вправду думаешь, что дикий горный зверь что-то смыслит в электричестве? Ну ты даешь!
Однако сьере Бальдуру уж очень хотелось настоять на своем, и он предложил самке отгадать загадку: если отгадает, то может сама выбирать предмет для дискуссии, а нетто и будут они дискутировать об электричестве. Лисица поддалась:
Ладно, загадывай
* * *
Хоть плотью я не наделен, но с громким звуком я рожден!
Лисица задумаласьуж слишком надолго, как показалось священнику, но он не сказал ни словане осмелился ее вспугнуть. И та, наконец, сдалась.
Сдаешься? священник засмеялся над глупостью зверя. Это ж пердёж!
И он себе в подтверждение выпустил газ.
Чего и следовало ожидать! сухо констатировала лисица. Ну, давай уж, валяй об этом своем электричестве.
* * *
По-правильному дискуссия об электричестве должна была состояться в другом местекуда поблагородней этой каменной дыры в ледниковой заднице. Дела обстояли так, что сьера Бальдур был ангажирован в Рейкьявик держать речь о предмете своего интереса на объявленном и открытом собрании. Там он намеревался оспорить какого-то канадского исландца, приехавшего проповедовать своим бывшим соотечественникам благую весть Эдисона. Если бы лавина не прихватила его с собой, то святой отец добрался бы до своего дома на хуторе Дальботн уже на следующее утро после лисьей охоты. Дома он бы наложил завершающие штрихи на свою речь, а по прошествии еще четырех дней, в полдень 15 января, прибыл бы в град стольный, где вечером того же дня подтер бы себе задницу своими оппонентами. По всем подсчетам собрание состоялось три дня назад, так что препирательства с лисицей были в какой-то степени компенсацией его потере.
Итак, священник принялся излагать зверю свои религиозные взгляды, а против электричества у него были аргументы как раз теологического свойства. Взгляды эти были самые что ни на есть новосовременнейшие, потому что сьера Бальдур Скуггасон верил в Бога материального, из самого себя сотворенного, и что был тот и видим, и осязаем. («Сравни: Что человеку снег, то Господу дождик»)
Священник, следовательно, никак не мог согласиться с тем, что электричество, возникающее от трения мельчайших частиц мироздания, тех самых, из которых составлено само божественное недро, будет проведено по проводам и кабелям куда попало, на всякие фабрики, где будут им пользоваться для толкания машин, выплевывающих из себя, например, мясные котлеты. Ну или какую-нибудь там горчицу.
И что же на это ответила лиса?
* * *
А лиса решила оспорить святого отца его же аргументами:
Но если электричество есть матерьял строительный вселенной, а светпроявление оного («Сравни: как в первой книге Моисеевой»), то и выходит, что сам Бог есть существо из света. Хотя мы, может, и не видим этого невооруженным-то взглядом, как обстоит, например, с этой черной скалой, что нас здесь окружает Да И разве нельзя тогда сказать, что на самом-то деле существует лишь одна всемировая церковная миссияэто провести Бога по электропроводам в дома и даже осветить им целые городаne pas?
Она вопрошающе посмотрела на священника, но тот молчал. Тогда самка решила пришпилить свой аргумент получше:
Распространение электроэнергии должно быть весьма угодно церкви и ее служителям, раз это сам Всевышний сияет в лампочках!
Сьера Бальдур опять ничего не ответил. Означало ли это, что она приперла его к стенке? Вовсе нет! Лисица не заметила, что, пока она говорила, священник вытащил из чехла нож и спрятал его в той руке, которая была поближе к пещерной стене.
Затем он ласково спросил:
А что, голубушка, ты полагаешь, сияние из этих твоих электролампочек способно проникнуть в душу человеческую?
И прежде чем она успела ему ответить, сьера Бальдур одним махом по рукоять вонзил в грудь лисицы нож.
* * *
Он приподнял лису на лезвии ножа и заглянул в ее потускневшие глаза. Зрачки подернулись пленкой, словно горные озерка в первые зимние заморозки, но сьера Бальдур видел только одно: наконец-то она сдохла по-настоящему.
Лисье тело безжизненно свисало вниз, и сьера Бальдур заметил, как ее шкура странно отставала от мяса. Так обычно бывает с заговоренным зверьем, а еще с той ночи, когда она играла с его рассудком, разделясь на четыре разные лисы́, он заподозрил, что так оно и естьона вредительница, подосланная ему чьим-то колдовством. Однако же хитрая уловка священника заманить ее в разговор сработала. Тот, кто заговорил лисицу, поступил неосторожнослишком много от самого себя вложил в нее и нечаянно через нее «проговорился». Французское словечко, оброненное лисой в конце аргументов о светогороде, выдало ее с головой. И у священника теперь не осталось ни малейшего сомненияон точно знал, кто наслал на него эту чертову шельму.
Все признаки указывали на то, что лисицу против сьеры Бальдура заговорил его собственный старший брат Валди, или Валдимар Скуггасон, придурок-префект из Фьорда. Этот выскочка так и не смог простить сьере Бальдуру то, что, овдовев, их мать Науль пожелала жить в доме сына-священника, забрав с собой и все отцовское наследствосамо собрание псалтырей старого Скугги Харальдссона из Сёйрар! Да, она не посмотрела на то, что ее Бальдур по заграницам не ездил и все свое образование получил в исландской семинарии.
* * *
Снимая с лисы шкуру, священник обдумывал месть брату Валди. Уложив зверька спиной кверху, он разрезал шкуру вдоль хребтаот шеи до самого хвоста: «Уж он у меня за это поплатится!». Сьера Бальдур сунул обе руки по бокам тушки, пропихивая пальцы между мясом и шкурой и стараясь оставлять жир на шкуре: «Я подам на него в верховный суд за покушенье на убийство!». Подрезав кругом шкуру по самому концу лисьих лап, священник вытолкнул из кожи переломленные в суставах лапы зверька, а потом, протиснув указательный палец под кожу на лисьей морде, ногтем отодрал от черепа нос: «Проклятый фанфарон! Ты попадешь у меня на виселицу!». И он тянул, скоблил и дергал до тех пор, пока не оторвал зверька от его бурой шубки.