Патрик Мелроуз. Книга 2 - Сент-Обин Эдвард 5 стр.


 А кто тут проголодался?  сказала Джо, наклоняясь к Томасу.  Ну какой хорошенький!  повернулась она к маме Роберта.  И сразу видно, что все понимает.

 Сажайте этих двоих за мультики,  сказала Джилли,  хоть поболтаем спокойно. И давайте пошлем Гастона за бутылочкой розе. Вам понравится наш Гастон, он просто гений. Настоящий французский шеф, старая школа. Мы здесь всего неделю, а я набрала уже три стоуна! Ну и ладно. Сегодня к нам приедет Генрихличный фитнес-инструктор. Этот здоровенный немец знает толк в тренировках! Присоединяйся, вернешь себе былую форму после беременности. Хотя ты и так выглядишь отменно.

 Посмотришь кино?  спросила мама Роберта.

 Ага,  ответил он, лишь бы поскорее убраться отсюда.

 Ну да, что толку запускать его в бассейн,  признал папа,  все равно за этими надувными штуками мы не увидим, как он будет плавать.

 Идем!  сказала Джо и вытянула руки в стороны, как будто искренне считала, что дети за них возьмутся и радостно побегут в дом.  Никто не возьмет меня за ручку?  притворно заныла она, изображая безутешное горе.

Джош обхватил ее пальцы своей пухлой ладошкой, но Роберт сумел отвертеться и пошел следом за ними на небольшом расстоянии, завороженный няниным могучим задом цвета хаки.

 Итак, мы входим в киноподземелье!  зловеще взвыла Джо.  А теперь быстро и без ругани: что будете смотреть?

 «Приключения Синдбада!»  заорал Джош.

 Опять?! Ну вот!  воскликнула няня, и Роберт невольно с ней согласился.

Он и сам мог посмотреть хороший фильм раз пять-шесть подряд, но, когда все диалоги были выучены наизусть, а кадры становились похожи на ящики с одинаковыми носками, внутри просыпалась неохота. Джош был другой. Он начинал просмотр с угрюмой жаждой нового, а настоящий интерес начинал испытывать только разу к двенадцатому. Его любовь безраздельно принадлежала (ведь подобными чувствами не разбрасываются) одному-единственному фильму «Приключениям Синдбада». Он смотрел его уже больше ста раз, и очень часто, слишком частов компании Роберта. Джош грезил фильмами, а Роберт грезил одиночеством. Вот и теперь он мечтал как-нибудь смыться из киноподземелья. Почему взрослые не могут оставить детей в покое? Если сейчас убежать, они сразу организуют поисковую группу, выследят его, запрут и заразвлекают до смерти. Остается просто лежать на диване и думать о своем, пока на экране мелькают заимствованные фантазии Джоша. Вой перемотки начал утихать: Джош плюхнулся в ямку, которую успел продавить в диване после завтрака, и стал подъедать разбросанные по всему столику ярко-оранжевые сырные шарики. Джо включила фильм, погасила свет и тихонько вышла. Джош никогда не был торопыгой: предупреждение о видеопиратстве, рекламу уже просмотренных фильмов и уже выброшенных игрушек, а также информацию о возрастных ограничениях нельзя было просто перемотать. Электричка ведь не может пролететь мимо уродливых городских окраин, прежде чем вырваться на меланхолично-пасторальную природу. Все имеет право на существование, всему нужно отдать должноеи Роберт ничего не имел против, поскольку чепуха, которая полилась с голубого экрана после долгих прелюдий, больше не стоила никакого внимания.

Он закрыл глаза, и образ адского бассейна, до сих пор стоявший у него перед глазами, начал понемногу рассеиваться. Проведя несколько часов в обществе других людей, он должен был непременно разобрать ворох полученных впечатлений и любым доступным способом освободиться от нихперевоплотиться в кого-нибудь, хорошенько все обдумать или хотя бы просто вытряхнуть все лишнее из головы. В противном случае впечатления наслаивались одно на другое и переставали помещаться в мозгу; Роберту казалось, что он вот-вот взорвется.

Иногда, лежа у себя в кровати, он начинал обдумывать какое-нибудь одно слово«страх», например, или «бесконечность». И тогда это слово вдруг срывало с дома крышу и уносило Роберта в ночьмимо звезд, заточенных в ковши и медведиц, в абсолютный мрак, где все аннигилировалось, кроме самого чувства полной аннигиляции. Пока капсулка его разума исчезала, он чувствовал ее пылающие края, крошащуюся оболочку, и когда она наконец разлеталась на части, он был этими разлетающимися частями, а когда части распадались на атомы, он сам становился этим распадом и набирал мощь, вместо того чтобы стихать, как злая сила, что отрицает неизбежный конец всего и кормится отходами распада Скоро весь космос превращался в суету и угар, где не было места человеческому разуму, однако же Роберт был и по-прежнему все чувствовал.

Он вскакивал с кровати и, задыхаясь, мчался по коридору в родительскую спальню. Он готов был сделать что угодно, лишь бы это прекратилось, подписать любой контракт, дать любую клятву, но знал, что это бесполезно: он видел истину и не мог ее изменить, только ненадолго забыть о ней, поплакать у мамы на руках, чтобы она вернула крышу на место и подсказала ему другие, добрые слова.

Не то чтобы он был несчастлив. Просто он что-то увидел, и увиденное оказалось правдивей всего остального. Впервые это случилось с ним после бабушкиного инсульта. Роберт не хотел ее бросать, но она даже говорить толком не могла, поэтому он потратил очень много времени, чтобы вообразить ее чувства. Все кругом твердили, как важно быть верным, и он очень старался: подолгу держал бабушку за руку, а она цеплялась за него. И хотя Роберту это не нравилось, он не убегал. Он видел бабушкин страх, туманивший ей глаза. Отчасти она радовалась, что никто не лезет к ней с разговорами: ей всегда было трудно доносить до людей свои мысли. Другая ее часть уже отошла в мир иной, вернулась к источнику или, по крайней мере, унеслась подальше от материального мираизвечной причины стольких ее сомнений. И была еще одна часть, которую Роберт хорошо понимал: та, что продолжала гадать и дивиться. Все тайны мира лежали перед бабушкой как на ладони, ведь раскрыть их остальным она больше не могла (если вообще хотела их знать). После болезни Элинор разлетелась на части, как одуванчик на ветру. Роберт невольно гадал, ждет ли и его подобная участь,  быть может, он тоже однажды превратится в сломанный стебелек, из которого в разные стороны торчат редкие семена?

 О, сейчас будет самое классное место!  восхищенно закричал Джош.

Пираты захватили корабль Синдбада. Попугай кинулся прямо в морду самому противному пирату, тот зашатался, и люди Синдбада проворно сбросили его за борт. В кадредовольно орущий попугай.

 Угу,  протянул Роберт.  Слушай, я отойду ненадолго.

Джош не обратил на его отлучку никакого внимания. Роберт посмотрел, нет ли в коридоре Джо,  ее не было. Он вернулся тем же путем, каким пришел, и выглянул за дверь: у бассейна тоже никого, взрослые куда-то исчезли. Тогда он прошмыгнул на улицу и обошел дом. Тщательно скроенная лужайка переходила в ковер из опавшей хвои, на котором стояло два больших мусорных бака. Роберт сел и прислонился спиной к шершавой сосновой коре. Свобода!

Он стал гадать, кто теряет больше времени на бестолковый день в гостях у Пэккеров (не считая самих Пэккеров, которые вообще только и делали, что тратили время впустую, и в доказательство обычно могли предъявить какую-нибудь видеозапись своего времяпрепровождения). Томасу два месяца от роду, так что больше всего времени потеряет онодну шестидесятую жизни. Папа же, которому сорок два года, по сравнению с остальными потеряет самую меньшую долю. Роберт попытался рассчитать эту пропорцию для всех членов семьикакую часть жизни составляет для них один день, но мысли и цифры разбегались, поэтому он стал представлять себе часовые шестеренки разных размеров. А потом задумался, как бы включить в расчеты и прямо противоположный факт: у Томаса впереди целая жизнь, а родители прожили уже немалую часть своих, так что один день для Томасане такая уж большая утрата. Пришлось вообразить новый комплект шестеренок (красных, а не серебряных): папино крутилось довольно быстро, а колесико Томаса поворачивалось с редкими степенными щелчками. Еще хорошо бы учесть разные степени страдания и разные типы пользы, которую, если очень постараться, можно извлечь даже из бесцельного времяпрепровождения, однако механизм от этого стал фантастически сложным: одним душеспасительным жестом Роберт смахнул всю махину с воображаемого стола и решил, что страдают его родные одинаково, никакой пользы не получают и ценность одного дня в гостях у Пэккеров равняется большому и жирному нулю. Испытав громадное облегчение, он начал представлять стержни, которыми соединялись между собой красные и серебряные зубчатые колеса. Все вместе напоминало большой паровой двигатель из Музея науки, только у машины Роберта сзади вылезала бумажка с цифрой, обозначающей количество потраченного впустую времени. Изучив все цифры, он пришел к выводу, что потеряет больше остальных. Результат одновременно привел его в ужас и порадовал. Тут грянул противный голос Джо: она окликнула его по имени.

На секунду он замер в нерешительности. Беда в том, что чем дольше он прячется, тем усиленнее и яростнее его будут искать. Он решил вести себя как ни в чем не бывало и выбрел из-за угла как раз в ту секунду, когда Джо собиралась проорать его имя во второй раз.

 Здравствуйте,  сказал он.

 Где ты был?! Я тебя везде ищу!

 Значит, не везде, иначе бы уже нашли.

 Не умничай, молодой человек,  проворчала Джо.  Ты что, поссорился с Джошем?

 Нет. Разве с таким тюфяком можно поссориться?

 Он не тюфяк, а твой лучший друг!

 Неправда.

 Значит, все-таки поссорились,  сделала вывод Джо.

 Нет!

 Как бы то ни было, нельзя же так пропадать!

 Почему?

 Потому что мы за тебя волнуемся.

 Я тоже волнуюсь за родителей, когда они уходят, но это их не останавливает,  резонно заметил Роберт.  Да и не должно останавливать.

В этом споре победу явно одерживал он. В случае крайней необходимости отец мог рассчитывать на помощь Роберта в суде. Он представил, как надевает парик и без труда склоняет на свою сторону всех присяжных, но тут Джо вдруг присела на корточки и заглянула искательно ему в глаза:

 Твоих родителей часто не бывает дома?

 Да не то чтобы  промямлил он и добавил было, что родители редко уходят из дому вдвоем больше чем на три часа, как вдруг очутился в душных объятьях Джоплотно прижатым к словам «Я не прочь», смысл которых оставался для него загадкой. Когда она наконец отстранила его и утешительно похлопала по спине, ему пришлось снова заправлять футболку в штаны.

 Что значит «Я не прочь»?  спросил он, отдышавшись.

 Не важно,  с круглыми от удивления глазами ответила Джо.  Ну, идем обедать!

Она повела Роберта в домпришлось брать ее за руку, ведь они были практически пара.

Над обеденным столом возвышался человек в белом фартуке.

 О, Гастон, вы нас разбаловали!  с упреком воскликнула Джилли.  Я толстею от одного взгляда на эти тарталеточки. Вам бы свою телепередачу! Vous sur le television, Gaston, делать beaucoup de monnaie. Fantastique!

Стол ломился от бутылок розового вина (две уже были пусты) и тарталеток с заварным кремом и разными начинкамиветчиной, луком, сморщенными помидорами и сморщенными кабачками.

Одному Томасу повезло: он сосал грудь.

 А, ты нашла заблудшую овечку!  Она хлестнула рукой воздух и пропела:  Подгоняй! Высекай! Хлещи-и-и!

Роберт весь покрылся мурашками от стыда. Как это, наверное, ужаснобыть Джилли.

 Он привык быть один, да?  бросила Джо вызов маме.

 Ага, когда сам захочет,  ответила мама, не почуяв подвоха: няня-то уже практически записала Роберта в сироты.

 Я как раз советовала твоим родителям свозить тебя к настоящему Санте,  сказала Джилли, раскладывая еду по тарелкам.  Утром садитесь на «конкорд» в Гэтвике, летите до Лапландии, там прыгаете на сноумобиль ио-оп!  через двадцать минут вы уже в резиденции Санта-Клауса. Дети получают подарки, потом опять «конкорд»  и к ужину вы дома! Это за полярным кругомСанта прямо как настоящий, не то что дешевая подделка в «Хэрродс».

 Несомненно, поездка вышла бы весьма познавательная,  сказал папа,  но, боюсь, оплата учебы для нас в приоритете.

 Джош бы нас живьем сожрал, если бы мы его не отвезли,  сказал Джим.

 Ничуть не удивлен.

Джош изобразил оглушительный взрыв и ударил кулаком воздух.

 Пробиваю звуковой барьер!  заорал он.

 Какую хочешь тарталетку?  обратилась Джилли к Роберту.

Все тарталетки выглядели одинаково мерзко.

Роберт взглянул на маму: ее медные волосы струились к сосущему грудь Томасу, и чувствовалось, как они, словно мокрая глина, сливаются в одно целое.

 Я хочу то же, что у Томаса,  ответил он и сразу замолк.

Вообще-то, он не собирался говорить это вслух, само как-то вырвалось.

Джим, Джилли, Роджер, Кристина, Джо и Джош взревели, точно стадо ослов. Смеющийся Роджер казался еще злее, чем серьезный.

 Мне тоже грудного молока, пожалуйста!  заплетающимся языком воскликнула Джилли, поднимая бокал.

Родители сочувственно улыбнулись Роберту.

 Увы, друг, ты теперь питаешься твердой пищей,  сказал папа.  Я-то давно мечтаю помолодеть, но не думал, что это начинается в столь юном возрасте. Разве дети не хотят скорее повзрослеть?

Мама позволила ему сесть на краешек ее стула и поцеловала в лоб.

 Это совершенно нормально,  заверила Джо папу и маму, которые, по ее мнению, детей и в глаза-то не видели.  Просто обычно они не так откровенны, вот и все.  Она позволила себе последний раз икнуть от смеха.

Роберт выключил окружающий гомон и присмотрелся к брату. Рот Томаса заработал, потом остановился, потом вновь заработал, вытягивая молоко из материнской груди. Роберту тоже захотелось тудав клубок чувств и новых впечатлений,  туда, где он еще ничего не знал о вещах, которые никогда не видел (о длине Нила, диаметре Луны и о том, как были одеты участники «Бостонского чаепития»), туда, где его пока не начали бомбардировать взрослой пропагандой и где он не пытался соизмерять с ней свой жизненный опыт. Он хотел бы оказаться там вместе с братом, но сохранить при этом свой опыт и восприятие самого себяпобыть тайным свидетелем непознанного, того, чему не могло быть свидетелей. Брат, увы, не был свидетелем собственных действий, он их просто совершал. Присоединиться к Томасу в своем нынешнем состоянии Роберту было никак нельзякак нельзя крутить сальто и стоять на месте одновременно. Он часто вертел в голове эту идею и ни разу не пришел к выводу, что это возможно, однако с каждым разом невозможность слабела, а мышцы его воображения крепли и твердели, как у спортсмена перед прыжком в воду с трамплина. Только это ему и оставалось: окунуться с головой в атмосферу вокруг Томаса и почувствовать, как страсть к наблюдению отслаивается по мере приближения к миру брата (а некогдаи его миру). Впрочем, сейчас даже такая малость давалась с трудом: на него опять насела Джилли.

 Почему бы тебе не остаться у нас, Роберт?  предложила она.  А завтра Джо отвезет тебя домой. У нас всяко веселее, чем торчать дома и завидовать брату.

Он в отчаянии стиснул мамину ногу.

Тут вернулся Гастон, и Джилли отвлеклась на десертсклизкую кучку заварного крема в луже из карамели.

 Гастон, ты нас убиваешь!  взвыла Джилли, шлепая его по твердой, закаленной венчиком руке.

Роберт прижался к маме и шепнул ей на ухо:

 Пожалуйста, давайте уедем прямо сейчас.

 Сразу после обеда,  прошептала она в ответ.

 Ну что, уговаривает тебя?  спросила Джилли, морща нос.

 Между прочим, да,  ответила мама.

 Разреши ему у нас переночевать, что тут такого?  не унималась Джилли.

 Мы не кусаемся,  вставила Джо.

 Боюсь, не получится. Мы едем в дом престарелых навещать бабушку,  ответила мама, не упомянув, что до визита к бабушке оставалось еще целых три дня.

 Удивительно,  сказала Кристина,  но Меган пока совсем не испытывает ревности.

 Всему свое время,  сказал папа,  она же только что откопала гнев.

 Да уж!  засмеялась Кристина.  Наверное, это потому, что я сама до конца не осознала, что беременна.

 Да, наверное,  вздохнул папа.

Роберт видел, что он умирает от скуки.

Сразу после обеда они покинули дом Пэккеров с поспешностью, какую редко можно наблюдать за пределами пожарной станции.

 Умираю с голоду,  заявил Роберт в машине, как только они выехали на подъездную дорожку.

Все рассмеялись.

 Знаешь, мне бы и в голову не пришло критиковать твой выбор друзей,  сказал папа,  но в данном случае можно было обойтись видеозаписью.

 Я Джоша не выбирал!  возмутился Роберт.  Он сам прилип.

Тут у дороги обнаружился ресторанчик, где они поужинали вкуснейшей пиццей и салатом, запив все это апельсиновым соком. Бедняжке Томасу опять пришлось пить молоко. Только им он и питалсяодно сплошное молоко, молоко, молоко.

 Самое большое впечатление на меня произвела речь о лондонском доме,  сказал папа и включил свой глупый голосу Джилли голос был другой, но манера точь-в-точь такая.  Когда мы его купили, он казался просто огромным! Но когда мы обставили гостевую спальню, тренажерный зал, сауну, кабинет и кинозал, оказалось, что комнат не очень-то и много.

Назад Дальше