Думаю, ты права. Этот Ширли больше подходит. И, поблагодарив Мэрилин за помощь, взял цветастый шарф и пошел с ним к кассе.
По-моему, он ей непременно понравится, сказала Мэрилин, и Томми подтвердил: ну, конечно, понравится.
Снова оказавшись на тротуаре, Томми решил дойти еще и до книжного магазина, надеясь, что там, возможно, сумеет найти что-нибудь по садоводствутакая книга, безусловно, доставила бы Ширли удовольствие. В книжном он неторопливо двигался вдоль стеллажей и вскоре увидел новую книгу Люси Бартон, выставленную в самом центре. Он взял ее и стал рассматривать: на обложке было изображено какое-то городское здание, а на заднем клапане имелась фотография самой Люси. Пожалуй, подумал Томми, я бы сейчас ее и не узнал, если б случайно где-нибудь встретил. Лишь зная, что на снимке именно она, он и сумел разглядеть в ней что-то знакомое. Впрочем, улыбка у нее осталась прежней, все такой же застенчивой. И Томми снова вспомнил тот день, когда Люси призналась ему, что сломала мел нарочно, и по лицу ее скользнула та странная, мимолетная улыбка. А теперь на него с фотографии смотрела пожилая женщина с гладко зачесанными назад волосами, но, как ни странно, чем дольше он разглядывал этот снимок, тем ясней представлял себе ту девочку, какой Люси была когда-то. Томми посторонился, пропуская мать с двумя маленькими детьми, которая, проходя мимо него, скороговоркой пробормотала: «Ох, извините-простите», и он сказал: «Ну что вы!», а потом стал размышлятьс ним это частенько бывалокак же ей, Люси, живется в таком далеком и большом городе, как Нью-Йорк.
Томми положил книгу Люси Бартон на прежнее место и пошел искать продавщицу, чтобы спросить, какие книги по садоводству у них есть.
У нас, возможно, есть как раз то, что вам нужно. Мы эту книгу только что получили. И эта девушкакоторая вообще-то давно уже девушкой не была, но теперь все относительно молодые женщины казались Томми девушкамипринесла ему книгу с гиацинтами на обложке. Томми обрадовался:
О, это просто замечательно!
Продавщица спросила, не хочет ли он, чтобы книгу красиво упаковали, и он ответил, да, это было бы здорово, и стал смотреть, как ловко она заворачивает будущий подарок в серебряную бумагу. Ногти у нее на руках были покрыты синим лаком, и она так старалась, что даже язык чуточку высунула. Наконец девушка заклеила сверток скотчем и широко улыбнулась Томми, явно довольная собой.
Просто замечательно! повторил он, а она сказала:
До свидания. Удачного дня!
И он пожелал ей того же.
Выйдя из магазина, Томми пересек улицу, залитую ярким солнечным светом, и подумал, что непременно расскажет жене о книге, которую написала Люси. Ширли очень любила Люси, потому что и он, Томми, ее очень любил. Он сел в машину, включил двигатель и, аккуратно выехав с парковки, двинулся по улице в сторону дома.
По дороге ему вспомнился тот парнишка, внук Гриффа Джонсона, который, по словам деда, никак не может соскочить с наркотиков. Затем его мысли переметнулись к Мэрилин Маколей и ее мужу Чарли, потом, естественно, он вспомнил своего старшего брата, умершего несколько лет назад, и вдруг подумал: а ведь и его братон был на фронте во время Второй мировой и после победы вместе с другими американцами выпускал из концлагерей пленныхвернулся с войны совсем другим человеком; у него и брак развалился, и родные дети его не любили. А незадолго до смерти он рассказал Томми о том, что видел в концлагерях, и о том, как ему и еще кое-кому из американских военных довелось водить по лагерям обычных горожан. Однажды из города в лагерь приехала большая группа женщин, и военные повели их по лагерю, полагая, что теперь люди поймут, какие ужасы творились буквально с ними рядом. По словам брата, американцев очень удивило, что лишь некоторые женщины заплакали, а многие, наоборот, даже рассердились и стали гордо задирать нос, явно не желая, чтобы их заставляли «смотреть на всякие гадости». Эти образы Томми навсегда сохранил в памяти, однако сейчас его несколько озадачило, с чего это он вдруг снова вспомнил о тех женщинах. Он до предела опустил оконное стекло и подумал, чем старше становитсяон и так был уже очень стар, тем отчетливее понимает, что не в силах разобраться в вечной, смущающей его душу борьбе добра и зла. А еще он вдруг решил: наверное, люди и не созданы для того, чтобы здесь, при жизни, в таких вещах разбираться.
Вновь подъехав к вывеске «Шьем и перешиваем», Томми притормозил и свернул на длинную грунтовую дорогу, ведущую к дому Бартонов. Он давно уже взял себе за правило время от времени проверять, как там поживает Пит Бартон. Он, конечно, давно уже стал взрослым, даже, пожалуй, пожилым мужчиной, и все же после смерти отца, Кена Бартона, Томми постоянно старался его навещать. Пит ведь тогда остался в их старом доме один-одинешенек, и Гаптилл вот уже месяца два как его не видел.
Томми тащился по длинной ухабистой дороге, чувствуя, до чего же здесь пустынно, они с Ширли много раз говорили о том, как плохо жить в такой изоляции, особенно детям. С одной стороны дороги тянулись бесконечные кукурузные поля, с другойполя сои. Единственное деревопоистине громадное, росшее посреди кукурузных полей, несколько лет назад сильно пострадало от удара молнии, а теперь рухнуло на землю, и его длинные ветви, голые и изломанные, торчали в небо, точно обломки костей.
Грузовичок Бартонов, как всегда, был припаркован возле дома, стены которого так давно не красили, что они казались выгоревшими почти до белизны; даже черепица на крыше побледнела, а кое-где и вовсе отсутствовала. Жалюзи на окнах были опущенытоже как всегда. Томми вылез из машины, подошел к двери и постучался. Стоя на солнцепеке, он снова вспомнил Люси Бартон. Господи, какой же это был тощий ребенок! Просто больно смотреть. А какие у нее были красивые длинные светлые волосы! Вот только в глаза она ему почти никогда не смотрела. Однажды, когда она была еще совсем девочкой, он вошел после уроков в классную комнату и увидел, что она сидит там в полном одиночестве и что-то читает. Она тогда ужасно перепугаласьон заметил, как сильно она вздрогнула, прямо-таки подскочила на месте, и Томми поспешил ее успокоить: «Нет-нет, все в порядке, не бойся». Но именно в тот день, заметив, как Люси подскочила от испуга, увидев, какой ужас плещется в ее глазах, он догадался, что эту девочку наверняка дома бьют. Да, наверняка. Иначе она бы так сильно не испугалась всего лишь из-за того, что кто-то дверь в класс приоткрыл. И когда Томми кое-что понял о Люси Бартон, он стал внимательней к ней присматриваться и порой замечал у нее синякито на шее, то на руках, иногда совсем свежие, а иногда уже пожелтевшие. Когда он рассказывал об этом жене, Ширли огорченно всплескивала руками и говорила: «Но что мы можем поделать, а, Томми? Чем мы-то ей можем помочь?» Они оба много об этом думали, но все же решили ничего не предпринимать. А когда они окончательно обсудили этот вопрос, Томми рассказал жене, как несколько лет назад застал Кена Бартона, отца Люси, за нехорошими делами. Это случилось еще в те времена, когда у Томми была молочная ферма, а Кен, неплохой механик, иногда выполнял там кое-какие работы, например, чинил доильные аппараты. В тот день Томми, случайно заглянув за один из коровников, застал там Кена Бартона в спущенных до колен штанах, который занимался онанизмом и при этом грязно ругалсяотвратительное зрелище, надо же было на такое наткнуться! Томми сказал ему просто: «Чтобы я ничего подобного тут больше не видел, Кен», и Кен, резко повернувшись, мгновенно запрыгнул в свой грузовик и умчался, а потом целую неделю на работу не выходил.
Почему же ты мне раньше об этом не рассказал, Томми? Голубые глаза Ширли с ужасом смотрели на него.
И Томми признался, что просто побоялся говорить о таких мерзких вещах.
Но Томми, с этим действительно нужно что-то делать! воскликнула тогда жена. И они снова и снова это обсуждали, но каждый раз приходили к выводу, что ничего поделать не могут.
* * *
Жалюзи слегка шевельнулись, потом открылась дверь, и на пороге возник Пит Бартон.
Привет, Томми, сказал он и шагнул с крыльца на солнцепек, тщательно прикрыв за собой дверь. Он остановился рядом с Томми, и тот понял, что впускать его в дом Пит не хочет. Впрочем, Томми уже и так почувствовал знакомый гнилостный запах, который, возможно, исходил от самого хозяина.
Я тут как раз мимо ехал, как ни в чем не бывало пояснил Томми, вот и решил, что надо бы к тебе заглянуть, узнать, как дела.
Спасибо, я в полном порядке. Но все равно спасибо.
При ярком солнечном свете лицо Пита казалось ужасно бледным, волосы у него почти совсем поседели, но в целом цвет у них был довольно странный, такой бледно-серый, как бы в тон выгоревшей черепице на крыше его дома.
По-прежнему у Дарра работаешь? спросил Томми.
Пит кивнул. Потом сообщил, что там он работу почти завершил, однако у него на очереди другое предложение, в Хэнстоне.
Это хорошо. Томми, прищурившись, смотрел куда-то вдаль. До самого горизонта перед ним расстилались бесконечные соевые поля, и яркая зелень молодых растений красиво выделялась на коричневой земле. А на горизонте виднелись хозяйственные постройки фермы Педерсона.
Они с Питом поговорили немного о разных сельскохозяйственных механизмах, а заодно обсудили и те ветряки, что недавно установили между Карлайлом и Хэнстоном.
Хотя мы, пожалуй, к ним уже и попривыкли, заметил Томми. И Пит сказал, что тут Томми, должно быть, прав. То единственное дерево, что росло рядом с их подъездной дорожкой, уже покрылось молодой листвой, трепетавшей от легких порывов теплого ветерка.
Пит прислонился к автомобилю Томми, сложив руки на груди. Он был высокий, но какой-то ужасно худой, и грудь совсем впалая.
Ты был на войне, Томми? спросил он вдруг.
Томми удивил этот вопрос.
Нет, я тогда был еще слишком мал, так что войну, можно сказать, пропустил. А вот мой старший брат воевал.
Ветви дерева слегка качнулись, быстро вверх-вниз взметнулась листваказалось, только дерево ощутило легкое дыхание ветерка, а вот Томми этого дыхания совсем не почувствовал.
А где он воевал?
Томми колебался: ему не очень хотелось говорить об этом. Потом все же сказал:
Под конец войны он получил назначение в лагерято есть он был в тех войсках, которые освобождали концлагерь Бухенвальд. Томми посмотрел в небо, покопался в кармане, извлек оттуда темные очки и надел. И после этого он стал совсем другим человеком. Не могу сказать, как именно он переменился, но точно стал совсем другим.
Он подошел к Питу и встал рядом, тоже прислонившись к боку автомобиля.
Некоторое время оба молчали, потом Пит Бартон повернулся к Томми и очень миролюбивым, даже, пожалуй, извиняющимся тоном произнес:
Слушай, Томми, мне бы хотелось в общем, лучше бы ты перестал без конца сюда ездить. Он то и дело облизывал бледные, потрескавшиеся губы. Смотрел Пит в землю. Томми даже как-то не сразу его понял и решил, что, наверно, ослышался. Но едва он начал объяснять: «Я же только», как Пит, быстро на него глянув, продолжил: Ты ведь специально это делаешь, чтобы меня мучить, и, по-моему, пора бы тебе это прекратить, ведь времени-то уже достаточно прошло.
Томми с силой оттолкнулся от машины, выпрямился и с изумлением уставился на Пита сквозь темные очки.
Чтобы тебя мучить? переспросил он. Пит, я приезжаю вовсе не за этим!
Неожиданно налетел более сильный порыв ветра и даже поднял маленький пылевой смерч над пересохшей дорогой, возле которой они стояли. Томми даже свои темные очки снял, чтобы Пит мог видеть его глаза, в которых читалась искренняя тревога, и голова Пита стыдливо поникла.
Извини, пробормотал он. И забудь, что я сказал.
Я просто стараюсь время от времени проверять, как ты тут. Чисто по-соседски. Ты ведь совсем один остался. По-моему, соседям стоит иногда друг к другу заглядывать.
Пит посмотрел на Томми, криво усмехнулся и сказал:
Ну, так ты единственный, кто ко мне заглядывает. Больше ко мне никто из соседей и носа не кажет. Пит засмеялся, и от этого смеха Томми стало не по себе.
Они продолжали стоять рядом, только теперь Томми расцепил скрещенные на груди руки и сунул их в карманы. Пит тоже сунул руки в карманы, затем поддел ногой камешек, с силой его отшвырнул и, отвернувшись от Томми, стал смотреть куда-то вдаль.
Педерсону надо бы убрать это дерево. Не знаю, почему он до сих пор этого не сделал, сказал Пит. Одно дело пахать вокруг него, пока оно еще живое было, а теперь-то уж что
Да он и собирался его убрать, я сам слышал, как он об этом говорил. Томми как-то не совсем понимал, что ему теперь делать. Для него это было очень необычное ощущение.
А Пит, по-прежнему не сводя глаз с рухнувшего дерева, вдруг произнес:
Мой отец был на войне. Всю душу ему там изуродовали. Пит повернулся и посмотрел на Томми, щурясь от яркого солнечного света. Он только перед смертью мне об этом рассказал. Просто ужасно, что с ним сотворили. А потом потом он застрелил двух немецких парней, хотя знал, что они даже и не солдаты, и вообще еще почти дети И он мне признался, что всю жизнь, каждый божий день, чувствовал, что после этого он должен был сразу же убить и себя. Во искупление.
Томми слушал, глядя этому мальчику прямо в глазада нет, какому мальчику, взрослому мужчине, причем уже немолодому! и темные очки он не надел, продолжая сжимать их в кармане.
Ты извини, я и не знал, что твой отец тоже был на войне.
Мой отец И тут Томми заметилнет, он не мог ошибиться! что в глазах у Пита стоят слезы. Мой отец был порядочным человеком, Томми.
Томми медленно склонил голову в знак согласия.
А всякими гадостями он занимался просто потому, что не мог себя контролировать. Потому-то он и Пит не договорил и отвернулся. Но довольно скоро, снова отчасти повернувшись к Томми и стоя к нему боком, закончил фразу: Потому-то он и включил в ту ночь в коровнике доильные аппараты. И там из-за этого начался пожар, и все сгорело. И я никогда-никогда об этом не забывал, Томми, и мне казалось, что я совершенно точно знаю: это сделал он. Да, по-моему, и ты это знаешь.
Томми почувствовал, что от ужаса у него волосы встают дыбом, а по шее ползут мурашки. И это ощущение не проходило, мурашки так и продолжали ползать по шее и под волосами. И хотя солнце ярко светило и было очень теплым, Томми казалось, что светит оно на всех, кроме него, а на него надет какой-то непроницаемый для солнечных лучей конус. Немного помолчав, он сказал:
Сынок это слово вырвалось у него невольно, ты не должен так думать.
Послушай, начал Пит, и Томми показалось, что с его лица исчезла смертельная бледность, отец ведь прекрасно знал, что твои доильные аппараты ненадежны, что с ними и до беды недалекоон и нам не раз об этом говорил. А еще он говорил, что доильный аппаратустройство весьма примитивное и легко перегревается, если не давать ему передышки.
Да, тут он был совершенно прав, согласился Томми.
Он был страшно зол на тебя за что-то. Вообще-то он вечно на кого-нибудь сердился, но на тебя он был прямо-таки страшно зол. Я не знаю, что там у вас случилось, но ведь он работал у тебя на ферме, а потом вдруг перестал. Правда, он, по-моему, вскоре вернулся, но с тех пор явно тебя недолюбливал. С тех самых пор, как между вами случилось то, что случилось.
Томми снова надел темные очки. И сказал, тщательно подбирая слова:
Я случайно наткнулся на него, когда он, спустив штаны, дрочил за коровником, ну то есть онанизмом занимался. И я, конечно, сказал, чтобы впредь он ничего такого здесь делать не смел.
О господи Пит рукой вытер у себя под носом, господи Подняв голову, он некоторое время смотрел куда-то в небо, потом быстро глянул на Томми. Но он действительно тебя недолюбливал. А в ту ночь перед пожаром он куда-то ушелс ним, правда, такое бывалоуйдет и никому ничего не скажет; хотя пьяницей он не был, а вот из дома уйти куда-нибудь ему иногда хотелось И тогда он тоже куда-то ушел, а вернулся поздно, где-то около полуночия это хорошо помню, потому что моя сестра никак не могла уснуть, все жаловалась, что ей холодно, а мать Пит вдруг умолк, словно ему не хватило дыхания, но вскоре снова заговорил: В общем, мать была вместе с Люси наверху. Я помню, как она ее уговаривала: ложись спать, Люси, уже полночь! Тут как раз отец домой и вернулся. А на следующее утро, когда я был в школе в общем, утром мы узнали о пожаре. И я сразу все понял. Просто понял, и все.
Томми понадежней прислонился к машине и молчал, пытаясь успокоиться.