Ты ведь тоже сразу все понял, да? закончил рассуждать Пит. Поэтому ты и приезжаешь сюда постоянно, чтобы меня мучить!
После этих слов оба довольно долго молчали, по-прежнему стоя возле машины. Ветерок совсем разгулялся, и Томми чувствовал, как он треплет рукава его рубашки. Наконец Пит повернулся и двинулся к дому. Но, когда он со скрипом отворил дверь, Томми окликнул его:
Пит! Пит, постой, послушай меня. Я приезжаю сюда вовсе не для того, чтобы тебя мучить. И я до сих пор не знаюдаже после того, что ты мне сейчас рассказал, что случилось на самом деле.
Пит снова повернулся к нему, помедлил секунду, закрыл дверь и, сойдя с крыльца, направился к Томми. На глазах у него стояли слезыто ли от душевной боли, то ли просто от резкого ветра, этого Томми не знал.
Послушай, Томми, как-то почти устало промолвил Пит, вот что я тебе скажу. Ему вовсе не обязательно было идти на войну и делать все то, что ему там делать пришлось. Людям вообще не обязательно убивать других людей. Они не для этого предназначены. А он и убивал, и совершал другие страшные поступки, и с ним самим ужасно поступали, а жить только внутри себя он так и не научился, не сумел. Вот что я тебе, Томми, втолковать пытаюсь. Другие сумели, а он нет. И попытки так жить окончательно разрушили его душу, и он
А как же твоя мать? неожиданно прервал его Томми.
Выражение лица Пита сразу стало иным: замкнутым, даже каким-то туповатым.
А что моя мать? спросил он.
Как она все это восприняла?
Пит, казалось, был сражен этим вопросом. Он медленно покачал головой, потом сказал:
Не знаю. Я вообще не знаю, какой она была, моя мать.
Да и я ее никогда толком не знал, признался Томми. Мы встречались, конечно, иной раз, да как-то все больше мимоходом. И тут его вдруг осенило: он ведь ни разу в жизни не видел, чтобы эта женщина, мать Пита, хотя бы улыбнулась.
Пит молчал, глядя в землю. Потом, пожав плечами, повторил:
Не знаю я насчет матери.
И Томми наконец-то почувствовал, что мысли у него в голове прекратили свое кружение и вновь обрели порядок. Окончательно придя в себя, он сказал Питу:
А знаешь, я очень рад, что ты рассказал мне об отце, о том, что он воевал. И я тебя услышал. Вот ты сказал, что твой отец был порядочным человеком, и я тебе верю.
Но это действительно так! буквально взвыл Пит, уставившись на Томми бледными глазами. Если он даже и совершал что-то плохое, то потом всегда ужасно из-за этого мучился. А после твоего пожара он был настолько взволнован, возбужден и это возбуждение все никак не проходило, оно много недель подряд продолжалось, и ему было ужасно плохо, гораздо хуже, чем когда- либо.
Ничего, Пит. Теперь все в порядке.
Да ничего не в порядке!
Нет, в порядке. Это Томми произнес непререкаемым тоном. А потом подошел к Питу, положил руку ему на плечо и ласково прибавил: Короче, я в любом случае не думаю, что это его рук дело. Мне кажется, я сам в тот вечер доильные аппараты выключить забыл. А твой отец и впрямь на меня тогда злился. Может, ему от этого и было не по себе. Он ведь никогда тебе не говорил, что пожарэто его рук дело? Не говорил ведь? Хотя перед смертью смог, например, честно признаться, что тогда, во время войны, убил тех ни в чем не повинных парней, а вот в том, что это он мои коровники сжег, признаваться и не подумал, так или нет? Пит кивнул. Так, может, ему и признаваться было не в чем?
Пит только головой покачал.
А раз так, продолжал Томми, то я предлагаю тебе выбросить это из головы. У тебя и без того недоброжелателей хватает, есть с кем бороться.
Пит провел рукой по волосам, и одна непокорная прядь тут же встала дыбом. Явно смущенный, он все же спросил:
Как этобороться?
Я же видел, как к тебе относились в городе, Пит. И к твоим сестрам тоже. Я много чего замечал, когда уборщиком в школе работал. И у Томми вдруг слегка перехватило дыхание.
Пит снова смущенно пожал плечами. Похоже, он пока еще не сумел в этом разобраться.
Ну, тогда ладно. Как скажешь.
Они еще немного постояли на ветерке, и Томми сказал, что ему пора ехать.
Погоди, отозвался Пит. Можно мне доехать с тобой до развилки? Я давно собираюсь от старой материной вывески избавиться, да все никак не соберусь. Зато сейчас я точно ее сниму. Ты подожди меня минутку, хорошо? Он ушел в дом, а Томми остался ждать его у машины. Пит скоро вернулся, неся увесистую кувалду, и они уселись в автомобильТомми на водительское кресло, а Пит на пассажирское. Как только они двинулись в сторону шоссе, тот омерзительный запах, который Томми учуял, едва увидев Пита, стал чувствоваться гораздо сильнее, ведь теперь Пит был рядом. Впрочем, Томми сделал вид, что ничего не замечает, и вдруг вспомнил, как однажды специально подложил на ту парту, где обычно после уроков сидела Люси, монетку, четвертак. Она тогда училась уже в средней школе и предпочитала оставаться в классе мистера Хейли. Он преподавал социальные дисциплины, хотя у них в школе и успел проработать недолго, что-то около года, а потом его забрали в армию. Похоже, к Люси он относился хорошо, потому что она, даже когда его класс преобразовали в кабинет естественных наук, все равно любила оставаться после уроков именно там. И Томми, зная об этом, оставил четвертак на ее излюбленной парте. В школе не так давно установили торговый автомат, и за четвертак можно было купить, например, мороженое с вафлями. Томми надеялся, что Люси сразу заметит монетку и возьмет ее. Но вечером, уже после того, как девочка ушла домой, он снова заглянул в тот класс и увидел, что четвертак лежит там же, где он его оставил.
Ему очень хотелось расспросить Пита о Люси, узнать, поддерживают ли они связь друг с другом, но он не успел: старая вывеска «Шьем и перешиваем» уже возникла прямо перед ними, и Томми остановил машину.
Ну, вот и приехали. Будь здоров, Пит.
Пит поблагодарил его и вылез из машины.
А через минуту Томми глянул в зеркало заднего вида и увидел, что Пит Бартон с размаху бьет по вывеске кувалдой. И было в этом что-то такоеособенно Томми поразило то, с какой силой Пит наносил удары, отчего Томми остановил машину и повнимательней пригляделся к этому парнюда нет, немолодому уже мужчине! который с невероятной, все возраставшей яростью крушил несчастную вывеску. Потом Томми снова тронулся с места, съехал под горку и на мгновение потерял Пита из виду, зная, что сейчас снова его увидит, как только опять взберется на пригорок. Там он посмотрел в зеркало и увидел, как этот пареньда нет, немолодой уже мужчинамашет кувалдой, с какой-то, пожалуй, даже жестокостью превращая старую вывеску в труху. Эта ярость и эта жестокость не просто удивили Томми. Он был потрясен до глубины души. Ему даже показалось, что с его стороны неприлично было подсматривать за этой мучительной вспышкой застарелой боли, горечи, муки. Не следовало ему становиться свидетелем чего-то столь личного, даже интимного, как не следовало видеть и то, чем несчастный отец этого мальчиканет, немолодого уже мужчинызанимался в тот злополучный день за коровниками. И лишь когда Томми поехал дальше, до него вдруг дошло: вот оно что! Дело, оказывается, было в матери Пита. Ну конечно, все дело в его матери! Она-то и была, должно быть, человеком по-настоящему опасным.
Томми притормозил, развернулся и поехал назад. Он еще издали заметил, что Пит перестал лупить по вывеске и теперь с усталым презрением лишь пинал обломки. Услышав приближавшуюся машину, Пит поднял голову, и на его лице отразилось откровенное изумление. Томми перегнулся через пассажирское сиденье, покрутил ручку, опуская стекло, и позвал:
Садись-ка, Пит. Тот колебался. Его лицо покрылось крупными каплями пота. Ну, залезай же, снова пригласил его Томми.
Пит уселся на пассажирское сиденье, и они опять поехали к дому Бартонов. Наконец Томми остановился и выключил двигатель.
Пит, я хочу, чтобы ты очень-очень внимательно меня выслушал.
На лице Пита промелькнул страх, и Томми, желая ободрить Бартона, легонько коснулся рукой его колена. Точно такой же страх читался когда-то и в глазах Люси, если Томми неожиданно заставал ее в классе после уроков.
Я хочу рассказать тебе нечто такое, о чем никогда и никому еще не рассказывал и даже не собирался. Но в ту ночь, когда случился пожар И Томми очень подробно описал Питу, что он чувствовал, когда к нему снизошел Господь и дал ему, Томми, понять, что все будет хорошо. Закончив рассказ, он увидел, что Пит, все время жадно его слушавший, но до этого смотревший в основном в пол и лишь изредка поднимавший на Томми глаза, сейчас смотрит прямо на него с интересом и нескрываемым изумлением.
И ты в это веришь?
Я не просто верю, ответил Томми, я это знаю.
И ты никогда и никому об этом не рассказывал? Даже жене?
Нет, никогда и никому.
Но почему?
По-моему, у каждого в жизни случается такое, чем ни с кем не стоит делиться.
Пит сидел, потупившись, изучая собственные руки. Томми тоже посмотрел на его руки и был удивлен тем, какие это крупные руки с длинными сильными пальцамируки взрослого мужчины.
Значит, ты говоришь, что мой отец действовал по велению Господа? усомнился Пит, медленно качая головой.
Нет. Я всего лишь рассказал тебе о том, что со мной случилось в ту ночь.
Знаю. Я же слышал, о чем ты толковал Пит смотрел не на Томми, а куда-то вдаль сквозь ветровое стекло. Вот только я не знаю, что мне теперь делать с тем, что я от тебя услышал.
Томми посмотрел на грузовик, стоявший возле дома, его крыло блестело в ярких солнечных лучах. Грузовик был старенький, серовато-коричневый, словно поседевший от старости, почти того же оттенка, что и выцветшие стены дома. И Томми вдруг показалось, что он сидит так уже очень давно, глядя на этот грузовик и думая о том, насколько его цвет соответствует цвету дома.
Скажи, а как поживает Люси? спросил он вдруг, разминая затекшие ноги и слыша, как они скребут по грязному резиновому коврику на полу. У нее новая книжка вышла, я в магазине видел.
У нее все хорошо, ответил Пит, и лицо его сразу просветлело. У нее все хорошо, и книга у нее получилась очень хорошая. Она мне сразу сигнальный экземпляр прислала. Я очень ею горжусь, нет, правда.
А знаешь, я как-то нарочно положил ей на парту четвертак, так она даже не подумала его взять. И он рассказал Питу, как потом нашел свою монетку на том же месте, где и оставил.
Ну что ты, Люси и пенни бы чужого не взяла, сказал Пит и прибавил: А вот моя вторая сестра, Вики совсем другое дело. Спорить готов, уж она бы этот четвертак не только взяла, но и еще потом попросила. Он посмотрел на Томми. Да уж. Вики точно бы его взяла.
А по-моему, в человеке всегда происходит борьба между тем, что можно сделать, и тем, чего ни в коем случае делать нельзя, попытался пошутить Томми.
Что? растерянно переспросил Пит, и Томми повторил.
Правда? Как интересно!
И Томми был потрясен: у него вновь возникло ощущение, что перед ним ребенок, а не взрослый мужчина. И, чтобы проверить себя, он снова посмотрел на руки Пита.
Некоторое время оба молчали, потом в двигателе автомобиля что-то застучало, и Пит произнес:
Вот ты меня спросил о моей матери. Никто меня о ней никогда не спрашивал. Но правда в том, что я так и не знаю, любила ли она нас, своих детей, или же совсем не любила. Если честно, то по-настоящему я о ней почти ничего не знаю. Он посмотрел на Томми, и тот понимающе кивнул. А вот отец нас действительно любил. Я знаю, что любил. Просто у него душа была истерзана. Ох, как же сильно у него была истерзана душа! Но нас он любил.
Томми снова кивнул.
Расскажи мне еще о том, о чем только что говорил, попросил Пит.
О чем? Что я только что говорил?
О том что нужно бороться. Разве ты этого не говорил? И еще о том, что нам следует выбрать между тем, что нам следует сделать, и тем, чего мы делать ни в коем случае не должны.
Ах, вот ты о чем. Томми посмотрел сквозь ветровое стекло на дом, такой безмолвный и обветшалый. От яркого солнечного света жалюзи на окнах были похожи на устало опущенные веки дряхлого старика. Ну, вот тебе, пожалуйста, более широкий пример. И Томми рассказал Питу о том, что его старший брат видел на войне, и о тех женщинах, которых привели на экскурсию в только что освобожденный концлагерь, и о том, что некоторые из этих женщин горько плакали, зато другие были разгневаны тем, что их душевное спокойствие нарушают столь прискорбным зрелищем. Думается, эта борьба, подобное соперничество добра и зла продолжается постоянно. И человека в нас сохраняет только наша способность испытывать угрызения совести, способность искренне сожалеть о том, что ты причинил страдания другим людям, и умение показать, что ты действительно раскаиваешься в совершенном. Томми даже слегка прихлопнул рукой по рулю. Вот как я думаю.
Я-то видел, что отец испытывает тяжкие угрызения совести, сказал Пит. В нем все это как раз былото, о чем ты говоришь: и борьба, и проблема выбора, и угрызения совести. Все в одном человеке.
Полагаю, ты прав.
Солнце поднялось уже так высоко, что увидеть его, сидя в машине, было невозможно.
Я никогда и ни с кем так не разговаривал, как с тобой сегодня, признался Пит, и Томми в очередной раз был потрясен тем, каким все-таки юным кажется ему этот взрослый мужчина с душой ребенка. И непосредственно с Питом была почему-то связана странная, пока еще несильная, боль, возникшая глубоко у Томми в груди.
Я старый человек. И, по-моему, если мы с тобой собираемся и впредь вести подобные разговоры, то мне стоило бы почаще сюда заезжать. Как насчет того, чтобы снова встретиться субботы через две?
И Томми с удивлением увидел, что руки Пита превратились в кулаки, и он, с силой ударив по коленям, выпалил:
Нет! Нет, ты вовсе не обязан!.. Нет!
Но я сам этого хочу, возразил Томми и почти сразу подумал, а потом и понял, что это неправда. Но разве то, что он подумал, имеет какое-то значение? Никакого.
Мне вовсе не нужно, чтобы кто-то навещал меня по обязанности, тихо сказал Пит.
И Томми, чувствуя, что боль у него в груди заметно усилилась, откликнулся:
И я ни в коем случае не стал бы тебя за это винить.
Они продолжали сидеть в машине, хотя она так нагрелась на солнце, что жуткий запах можно было, казалось, запросто пощупать.
Помолчав еще пару минут, Пит напомнил:
Но я ведь и впрямь считал, что ты приезжаешь только для того, чтобы меня мучить. Получается, я и тут ошибался. Так, может, я и теперь ошибаюсь, думая, будто ты просто хочешь заставить меня быть тебе благодарным?
Да, по-моему, ты снова ошибаешься.
Томми опять ясно почувствовал, что говорит неправду. Потому что правда заключалась в том, что ему не так уж и хотелось снова навещать этого сидящего рядом бедолагу с руками взрослого мужчины и душой ребенка.
Они еще немного помолчали, потом Пит повернулся к Томми, решительно кивнул и вылез из машины, бросив на прощание:
Ладно. Тогда, значит, приезжай, как сказал. И спасибо тебе, Томми. А тот откликнулся:
Это тебе спасибо.
* * *
Томми ехал домой, чувствуя себя старым спущенным колесомсловно всю жизнь он был колесом упругим, хорошо накачанным, а теперь лопнул, и весь воздух из него вышел. И, хотя он продолжал вести машину, его все сильней охватывало чувство страха. Он никак не мог понять, с чего бы это. Но, с другой стороны, он ведь рассказал Питу то, о чем самому себе поклялся никому и никогда не рассказыватькак сам Господь приходил к нему в ту ночь, когда случился пожар. Почему же он все-таки поделился с Питом? Наверное, потому что хотел хоть что-то подарить ему, этому бедному парнишке, с такой яростью разносившему вдребезги кувалдой старую вывеску своей матери. Но разве так уж важно, что он все рассказал Питу? В этом у Томми особой уверенности не было. И все же ему казалось, что когда-то он сам себе всунул в рот кляп, наложил на себя запрет, внушил себе: если расскажет то, о чем никому и никогда не должен рассказывать, то унизится так, что ему не будет прощения. Вот что действительно пугало его. «И ты в это веришь?»спросил у него Пит Бартон.
Томми просто сам себя не узнавал.
«Боже, что я сделал?» пробормотал он себе под нос, и ему показалось, что он действительно задает этот вопрос Богу. «Где Ты, Боже?» Но в салоне автомобиля все оставалось по-прежнемутам было очень тепло и все еще не выветрился дурной запах, оставшийся после Пита Бартона; и сам он, Томми, по-прежнему тащился по знакомой дороге к дому.
На самом деле он вовсе не тащился, а ехал как раз быстрее обычного. За окном так и пролетали поля сои и кукурузы, перемежавшиеся коричневыми участками земли, лежавшей под паром, но ничего этого Томми почти не замечал.
Вот и его дом, и на ступеньках крыльца сидит Ширли. Ее очки поблескивают в солнечном свете, она машет ему рукой, заметив, что он уже выехал на подъездную дорожку. «Ширли! крикнул он, вылезая из машины. Ширли!» Она с трудом поднялась и, держась за перила, спустилась с крыльца. Подошла к нему, и на лице у нее было написано искреннее беспокойство. «Ширли, сказал он, я должен кое-что тебе рассказать».