Танька, сестричка его маленькая. Большая между ними разница, 12 лет. Он уж большим парнем был, когда мама её родила. Как только они в Ленинград переехали, так и родила. Борис знал, что родители познакомились до войны в Калинине, где отец учился в военном училище, познакомились весной на выпускном, а в июне война началась. Мать по комсомольской линии была направлена в Волхов на рытье окопов. Там в составе Ленинградского фронта начала формироваться 54-я армия. Мама специально в Волхов попросилась, знала, что там её Коля. Отец, выпускник Калининского военного училища, прошёл уже финскую войну, тогда призвали курсантов, потом он спешно доучивался по ускоренной программе. Из штаба 54-й армии Коля попал в штаб 310-й стрелковой дивизии в новом, только что присвоенном, звании капитана. Штабная работа спасла ему жизнь, иначе он бы, конечно, погиб. Командиры батальонов не выживали. Его девушка рыла окопы, отец жить не мог без своей симпатичной молоденькой Ниночки, закутанной в платок, в здоровенных валенках. Потом Нина уехала домой к матери в Калинин, и как уж отцу удавалось вырываться к ней туданепонятно. Посылали, как он говорил, за пополнением. Ездил не зря, Нина забеременела, очень расстраивалась, что ребёнок не ко времени, но Коля ей говорил, что ничего, как-нибудь Его убьют, хоть сын останется. Он почему-то был уверен, что у них будет сын. В прорыве блокады отец не участвовал, но домой к матери в Калинин уже не приезжал. Боря родился в едва обогреваемом маленьком роддоме. Бабушка с дедушкой здорово тогда маме помогли.
Весной 1944 года 310-я стрелковая дивизия перешла в состав 3-го Прибалтийского фронта, став одной из частей 2-й гвардейской армии. Отец, как и все фронтовики, не любил ничего о войне рассказывать, но основное Боря знал: осенью 1944 года армия вышла к северному берегу Немана в районе Тильзита. В январе 45-го Тильзит был взят. Маленький Боря приехал с мамой к отцу, который служил в военной комендатуре города, переименованного в 46 году в Советск. Боря совсем не помнил Калинина, а вот Советск считал своим городом. Там прошло всё его детство. Военный комендант полковник Алексеев приходил к ним в гости. Отец ходил в военной форме с майорскими погонами, но насколько Боря помнил, занимался исключительно хозяйственными делами. Немецкие дядьки-военнопленные, в аккуратных мундирах без погон, заделывали воронки, расчищали руины и завалы. Уже года в три Боря крутился со старшими ребятами около старых жилых домов, которые разминировали. Дома были огорожены, но старшие парни всё равно туда лазили, и одному мальчику взрывом обожгло лицо и руки, он страшно кричал, и Боря с плачем убежал домой. Отец тогда отстегал его ремнем, чтобы не убегал из дому. Работы по разминированию старой части города продолжались до начала 50-х, но их семья, к счастью, переехала в новый район, где построили дома для командного состава. Они там квартиру получили. Боря воспринимал Советск домом, но родителям, особенно матери, там не нравилось. Она считала свою жизнь в городе временной, всё ей тут было чуждым, даже враждебным. Сколько бы усилий не было потрачено на восстановление города, он всё равно выглядел, как постоянная стройка, окруженная руинами. Жены советских военнослужащих не ценили чужой культуры и исторических памятников. Немецкое вызывало гадливость. Боря помнил выщербленное осколками здание городской ратуши, там разместился горсовет. Они с мальчишками залезали в обгоревшие развалины замка, прятались там в башнях с бойницами, где росли кусты, лазили на самый верх старой водонапорной башни, откуда был виден, как на ладони, город с его четырьмя мостами, два из которых были разрушены. Памятник воинам, павших во время франко-прусской войны, взрывали в городском саду. Сделали это ночью, и вся семья проснулась от грохота.
Боря до сих пор помнил, что они все бегали играть на заброшенное Лесное кладбище, в центре которого был крематорий, давно, впрочем, недействующий. Кладбище их к себе манило: густой запах травы, прели, шум ручейка, откуда они непременно пили, гомон птиц, среди которого явно различалось зловещее, уместное на кладбище, карканье ворон, которое немного пугало. Они слушали, как кукует кукушка и считали, сколько им лет осталось жить. Если кукушка быстро замолкала, было неприятно. Иногда они засиживались до вечера, начинало темнеть и где-то ухал филин, а может то была сова. Неприятные страшные звуки. Они всей ватагой бежали домой, с облегчением переводя дух, добежав до города. Но потом Боря с ребятами туда снова возвращались, лазили в склепы, пахнущие мышами и сыростью. Кроме тяжёлых ящиков с крышками, там ничего не было. Они всё собирались какую-нибудь крышку отодвинуть, посмотреть на гроб или что там ещё лежало, но так и не собрались. Наверное, не хватило духу.
В городе жило много литовских семей, но дети советских офицеров с ними не дружили, считая врагами. Боря пошёл в Советске в школу, куда ходили и маленькие литовцы, даже двое или трое немецких детей, из не пожелавших уехать из города семей. Они почти не говорили по-русски, держались особняком, но на открытые конфликты с «советише» не шли. Попробовали бы они! Избили бы в кровь. Изредка Боря ловил на себе их ненавидящие взгляды, на которые он тогда не обращал никакого внимания. Литва стала советской, существовала ГДР, но не для их одноклассников, которые остро чувствовали себя униженными и побеждёнными. Боря помнил тихую немецкую речь, он по-немецки не понимал и считал, что говорят непременно о нём, и разумеется, разные гадости. Что ж, наверное, так и было.
Они тогда только и знали, что играть в «войну». Делились на немцев и русских. В немцев стреляли, они обязаны были падать. Наших убить не могли. Игра ещё состояла в захвате языков и пленных. Хотя, что делать потом с пленными ребята не знали. Заставлять их работать на стройке было неинтересно, а что ещё в расстрелы и повешения никто играть не хотел. В том-то и дело, что так могли только фашисты поступать, а советские солдатыникогда. Девочек тоже в игру принимали: они становились санитарками и вытаскивали раненых с поля боя. Потом, когда Боря с родителями переехал в Ленинград, он узнал, что существуют ещё и другие игры, вышибалочка, лапта, штандер. Вернувшиеся из эвакуации ребята во всё это умели играть, а вот Боря только в «войну». Главным ругательством тех времен было «фашист». Так обзывали нечасто и только самых отъявленных мерзавцев, очень уж страшным было это оскорбление.
Мама всё-таки настояла, чтобы отец, тогда уже полковник, написал рапорт об увольнении из армии, и они смогли уехать, как она говорила, «домой». Он писал, ему дважды отказывали, но потом они приехали в Ленинград и стали жить в коммуналке на Чёрной речке, не в очень хорошем районе. Вот тогда в 55-м, когда отец уже работал инженером на холодильном комбинате, и родилась Танечка. Почему-то самые первые месяцы и даже годы её жизни ему не запомнились. Грудные вскармливания, бутылочки, пелёнки, горшки ничего не помнил. Уже стал серьёзно гимнастикой заниматься, пропадал на тренировках, во дворе, в школе. Только не хватало ему про младенцев думать. Потом, когда Таня немного подросла, Боря её полюбил: такая маленькая, с прямыми светлыми волосами, серыми глазами. Какая у него красивая сестричка! Борис правда считал, что Таня красивая, а будет ещё красивее. Повезёт же кому-то, с кем она будет Боря уже заранее испытывал неприязнь к этому «кому-то». Танечку никому не хотелось отдавать, потому что никто не мог быть её достоин. Во дворе Боря не мог позволить себе открытых проявлений нежности к сестре, его, сюсюкающего с малышкой, никто бы не понял. Во дворе по чердакам шлялась шпана, безотцовщина. Шпана жалостно пела что-то про тюрьму, подогревая себе на гитаре. Ребята мастерски сплевывали через губы, пронзительно свистели вслед чужим девчонкам и играли на деньги в расшибалочку и пристенок. Боря знал, что у многих есть финка с наборной рукояткой. Взрослые парни били по монете, переворачивая её с орла на решку. Высшим счастьем был «шарап»: над их головами вдруг летели мелкие монетки и со звоном стукались об асфальт. Боря с ребятами бросался на колени, ловя заветные кругляши. Он был сильный, юркий и ему удавалось схватить немало. Потом «благотворители» угощали их пинками, но таковы были правила «шарапа», и никто не возмущался, теребя в кармане своё богатство. В пристеночкесамым главным была растяжка пальцев. От своей монеты надо было дотянуться до другой. Боря до сих пор помнил, что в пристеночек выигрывал хлюпик Ося, еврей, это все знали, он учился на скрипке, и выигрывал, как ребята считали, нечестно. Играли ещё в ножички, трясучку. Боря играл только, когда были деньги, в долг было нельзя, за это презирали. Во дворе был свой этикет, хорошо Боре известный.
Толкнуть девчонку, дернуть её за волосы, отобрать кукольную колясочку считалось допустимым баловством, но его сестру никто не трогал. Боря всем ребятам дал понять, что он этого не потерпит. На улице Таня находилась под его негласной защитой.
А вообще, общался он с сестрой нечасто. Как им было общаться? Когда Боря заканчивал десятый класс, поступал в институт, Таня даже ещё в школу не ходила. Иногда в хорошем настроении Боря хватал Таню в охапку, кружил её по комнате, учил несложным гимнастическим элементам. Когда мама захотела тоже отдать её на гимнастику, Боря решительно воспротивился: «Нет, я не разрешаю. Девочке это ни к чему. Зачем ей травмы и вечная боль? Вообще не нужен ей никакой спорт!» Сам к тому времени он был кандидатом в мастера. Мама его неожиданно послушалась. Боря слыл в семье рассудительным и проблем у родителей с ним не было. Таня превратилась в стройную сильную девушку с длинными крепкими ногами, стильными прямыми светлыми волосами, свободно падающими на плечи. Красивые удлинённые серые глаза, крупный рот, с чётко очерченными губами, сильный подбородок. Таня не выглядела хрупкой девочкой, которую мужчина хочет опекать. От неё исходила спокойная уверенность в себе. Говорила она мало, но голос у сестры был довольно низким, приятным. Улыбалась, и тем более смеялась, она редко, была спокойна и скорее флегматична. Дружбы у неё с Борей не получилось, он, по сути, мало о сестре знал, но издали за ней наблюдал, панически боясь, как бы она не наделала жизненных ошибок, которые он связывал с мужчинами. Если бы он мог, он бы вообще никому её не доверил. Во всяком случае не сейчас, она ещё совсем девчонка, только школу закончила.
Чёрт, не уберёг! Познакомилась на юге с молодым врачом из Москвы и пожалуйста. Сделал это с его Танькой. Ещё в Ленинград врачишку привозила, с родителями знакомила. Боря был с молодым человеком холоден, от сих до сих. Что в нём хорошего? Высокий, астеничный, совсем без мускулатуры, очёчки, срезанный безвольный подбородок Ненавидя себя за это, Боря всё равно представлял себе, как он обнимает его сестру этими своими худенькими ручками, целуют маленьким ротиком с острыми мелкими зубами, касается её своими безволосыми тонкими ногами. А член у него маленький, как у всех высоких астеников. Разве это мужчина? Какой ужас! Ах, Танька, Танька И как это можно с москвичом? Ничего же серьёзного с ним быть не может. Таня же не согласится в Москву уезжать. Нет, конечно. Боря себя успокаивал, всей душой желая, чтобы у сестры с врачишкой ничего не вышло. И не вышло. Вот и хорошо. Боря не знал, в чём причина разрыва и знать не хотел. Всё к лучшему. Время от времени ему приходилось знакомиться и с другими Таниными молодыми людьми, но ему никто из них не нравился, хотя расстраивался он уже меньше. Пусть его Танечку и не так «начали», но дело так или иначе сделано, теперь она сама должна разбираться.
Хорошие у них были времена. Родители на все свои сбережения купили трёхкомнатный кооператив на проспекте Шверника. Новая двенадцатиэтажная башня с одним подъездом, удобная планировка: большая проходная комната и две спальни, родителей и Танина. Его оставили на Чёрной речке, соседка уехала, и Боря оказался в маленькой старой двухкомнатной квартире, где он сейчас жил с Аней.
За окнами уже темнело, но Боря вдруг остро захотел выйти на улицу. Он надел ботинки и тёплую куртку и сделав широкий пятикилометровый круг по лесной дороге, отправился к Шурочке. Мысли о Тане не отпустили его и на улице. Он шёл быстрым шагом в другой конец посёлка, привычно прилаживая свой шаг к лёгкому, равномерному, спортивному ритму. Вот именно, что у Тани трёхкомнатная родительская квартира, где она живет одна с сыном и у него плохонькая квартирка, где они жили вчетвером. У Тани один сын, а у него двое детей. Сына с невесткой он отселил, меняли, покупали лишнюю комнату, платили последние деньги. До сих пор его Коля живёт с женой и дочкой в двух комнатах с двумя соседями. Это всё, что им удалось добиться. Это справедливо? Почему это всё родительское досталось Таньке? Она-то считает, что так и надо. Боря не замечал, что раньше много лет назад он и сам считал, что справедливо, сам на все эти квартирные передвижения согласился, но теперь А теперь он всё по-другому видит. Ладно, он поступил благородно, красиво. «На вот тебе, сестра бери. Мне, дескать, ничего не надо. Ямужчина, я себе заработаю». Вот как он примерно рассуждал. А вот не заработал. А разве Танька оценила его благородство? Нет, всё как должное восприняла, как будто так и надо. Хоть бы сказала разок: «Борь, может разменяем родительскую квартиру? Тебе же тоже нужно. У тебя дети». Какое там взяли квартирку со своим муженьком, сцапали только так Танька в кооперативе с родителями жила и считает квартиру только своей. Это нормально? Она была с родителями в Советске? А он там с папой и мамой жил. Их деньги, скопленные за всю жизнь они теперь их общие, а не только её. А получилось, что ему ничего не досталось. Танькин никчёмный сынок, тоже, кстати, Коля, всё сразу получит, а его Коля так, наверное, в коммуналке и останется. Каждый должен обеспечить своих детей, а у него сейчас ничего нет, совсем ничего, только пенсия. Что он может сделать.
Боря не отдавал себе отчёта в том, что в раздумьях о своих жизненных обстоятельствах он часто мысленно повторял эту фразу: «А что я могу сделать?» Действительно, он ничего не мог, совсем ничего. Раньше может и мог, но по разным причинам не делал, хотя признаваться в этом не любил.
Учился он неплохо, в основном на «четвёрки». На «пятёрки» учиться он, наверное, мог бы, но не считал нужным, за «тройки» его ругала мама. Спорт интересовал его одно время сильно, но выполнив ещё в школе норму «кандидата в мастера» он сразу решил, что «мастером» ему не быть. По тем меркам он и так был для гимнастики «старым», 23 года. Боря внезапно устал от нервности соревнований, все эти первенства и кубки, количество судей «всесоюзной федерации», баллы, которые в сумме давали результат для выполнения нового норматива. К тому же его задолбали травмы: привычный вывих бедра, хроническое повреждение вращательной манжеты плеча. Боря разбегался на ковре, чтобы сделать серию фляков, и каждый раз молил бога, чтобы не подвернулась нога. Когда он порвал переднюю крестообразную связку, то сразу решил, что с него хватит. К тому же Боря интенсивно стал заниматься горными лыжами и это было во много раз интереснее.
Днём он работал, а вечером учился в Техноложке. На работу в закрытый проектный институт средмаша, институт Кораблинова, о котором никто в Ленинграде и не подозревал, Борю устроил дядя, брат отца. Ему, вчерашнему школьнику, платили совсем неплохо, дали рекомендацию в институт. Всё складывалось успешно: хорошие ребята на работе, и в институте хорошие, и в горнолыжном лагере на Игоре. Боря имел много друзей и девушки его любили. Никогда ему по этому поводу не приходилось суетиться, как-то всё само получалось. Даже та, самая первая она сама его захотела.
Свой первый любовный опыт Боря практически не вспоминал, а сейчас, идя к Шурочке, почему-то вспомнил. В начале 10-го класса, учебный год недавно начался, их послали в колхоз. Обычно они копали картошку, но на этот раз Борю и ещё одного парня послали, как самых сильных, помогать на ферму. Сначала носили вилами сено, потом сорокалитровые фляги с молоком в машину загружали. Кругом одни молодые девчонки, одна всё норовила его поддеть, шутила, смеялась: эй, ты, хорошенький, оставайся со мной, или мамка заругает? Девки, посмотрите, какой хорошенький, чур мой! Другая подхватывала: нет, не мамка, его учительница не отпустит Что-то такое в этом роде. Боря улыбался, но почти ей не отвечал. Когда они уж домой собрались, девушка шепнула ему, что будет ждать его вечером за сараем и объяснила, за каким Боря ещё глупо её спросил, зачем? «Затем», ответила она. Уйти вечером ему было не так уж и просто, действительно, с ними жила их классная руководительница и ещё учитель труда. Но они с приятелем отпросились погулять, учительница попросила вернуться до 10-ти, и они ушли. Товарищ отправился в клуб, хотя ходить туда им было строго-настрого запрещено, а Боря подошёл к сараю. Было уже совершенно темно, накрапывал мелкий тёплый дождь. Девушка его ждала, молча взяла за руку, и они вместе полезли по хлипкой лесенке на сеновал и там всё как-то само получилось, молча и по-деловому. От девчонки пахло чем-то домашним, то ли блинчиками, то ли молоком. Боря мял её большую мягкую грудь, длинные русые волосы попадали ему в глаза. До отъезда он ещё несколько раз лазил с ней на сеновал, ждал вечера, томился. Друг спросил: «Ну как?» Боря только бросил ему «отстань», и больше к нему не приставали.