Боря, как это ни странно, никогда не ухаживал за девушками. Не водил по театрам и кино, не покупал мороженого, не приглашал в ресторан, не дарил цветов. Если бы его спросили почему, он бы не знал, что ответить. Как-то не было необходимости. Времени было мало, да и денег тоже, а с девушками и без ухаживаний всё устраивалось. Если он видел, что надо что-то делать, добиваться, уламывать, он сразу от таких отказывался. Влюбляться у него не получалось, а просто так при чём тут цветы? Девушки ему нравились определенного типа: гуманитарные, с хорошей фигурой, образованные и «широких взглядов», не ждущие, чтобы он непременно женился.
Вообще-то Боря во избежание лишних проблем в жизни старался не участвовать в так называемой общественной жизни. Он был молодой, его привлекали, но он всегда отговаривался вечерним институтом. А что? Уважительная причина, тем более, что вступать в партию он не собирался. Но тут пришла знакомая из профкома и сказала, что есть возможность поехать в пионерский лагерь на юг. «Вожатым?»спросил Боря, в ту же минуту приняв решение ехать. «Вожатым. Да, я понимаю, это волынка но зато на море. Ты справишься, давай», тараторила девушка, боясь, что Боря откажется. Да никакая это была для Бори не волынка. Как бы он ещё на курорт попал? Никак. Целое лето на морском песочке, на всём готовом. Потом он был на ориентации. Там бубнили про ответственность, пионерскую работу и педагогику. Детям нужно то, детям нужно это. Да какая разница, что им нужно. Разберёмся. В Евпаторию с Борей поехал друг и коллега Эдик. Опять какие-то дурацкие пионерские семинары. Система только что открыла новый всесоюзный пионерский лагерь, и вожатые приехали со всех «объектов». Боря присматривался к девчонкам. Сразу заприметил одну училку из Свердловска. Не юная, с белыми крашеными волосами, которые отливали чуть сиреневым: стильно. Ничего баба, в русскую речь вставляет английские слова и даже целые фразы. Одета хорошо. Боря совсем уже было собрался «дружить» с англичанкой, но там ещё были две девочки из Москвы, гораздо моложе англичанки. Хорошее это было первое их лето в лагере. Уж как они гуляли, купались, загорали, в город на выходных ездили. А сколько сухого вина выпили, хотя это кислятина никакого удовольствия Боре не доставляла. По его настоянию они покупали сладкий десертный Кокур, такой вязкий, крепкий, пахнущий томным югом. Вот это было вино! Они его потягивали под помидорчик или персик.
В одну из москвичек Боря влюбился, сам даже не ожидал. Девчонка своенравная, совсем ещё ребёнок, но тем интереснее. Вот её он опекал, девочку свою ненаглядную, рисовал ей розы. Там вообще росло очень много роз. У них в комнате всегда стояла одна большая роза в гранёном стакане. Чуть уже вялая, источающая удушающий аромат, напоминающий о смерти. Из серединки сыпалась крупная пыльца. А с утра на розах лежали капли росы, но как только они их приносили в комнату роза высыхала, а цветок начинал в духоте вянуть. Боря рисовал розу простым карандашом, долго штриховал, затушёвывал, что-то подтирал. Потом он дарил рисунок своей девчонке, у неё уже несколько Бориных роз накопилось, почти одинаковых, но мастерски нарисованных. Когда Боря штриховал очередную розу, он сам себе казался артистом, вспоминал, что хотел быть архитектором, но не стал из-за да чёрт его знает из-за чего. Было горько, что скоро на работу, закончится это волшебное лето с девочкой, розами, ночными купаниями и креплёным Кокуром. Как жаль! Боре так не хотелось возвращаться в Ленинград, работа внезапно показалась скучной, даже ненавистной, а привычная жизнь в городе унылой и серой. «Борь, а что ты кроме цветов ничего больше не рисуешь?»спрашивала девочка. «Не надо больше ничего, пусть будут только розы», глубокомысленно отвечал Боря. Бутон и раскрытый цветок ему было рисовать легко, он вообще избегал делать что-либо трудное, требующее серьёзных усилий с непредсказуемым результатом.
Потом все они разъехались по домам. Стало известно, что многие лагерные пары поженились, а вот у него с московской девочкой ничего не вышло. Он написал, предложил, а она не ответила, даже не сказала «нет». Боря делал вид, что ничего особенного не произошло: неттак нет, но впал в уныние, отказа почему-то не ожидал и был удручён, не понимая, что не так. Можно было бы ехать в Москву, убеждать, уговаривать, требовать ясности, но Боря не стал. Наверное, можно сказать, что та молоденькая москвичка была единственной любовью его жизни, больше ничего подобного не случилось, хотя в тот период Боря об этом не подозревал.
В его жизни было немало женщин, чьи-то имена он помнил, чьи-тонет. Он стал любовником жены Эдика, Нади. Пышненькая, черноглазая, весёлая бабёнка, тоже у них работала. С Эдиком он очень дружил, они все были членами одной компании, вместе занимались горнолыжным спортом. Никакими угрызениями совести Боря не мучился: это он Надьку так по-дружески. Онажена Эдика, это их дела, он в любом случае ни при чём. Потом Надя родила, и Боря был за друзей очень рад. С молодой матерью он не встречался, это было бы уж слишком, да и интерес пропал. Надька, главное, почему-то решила, что у них серьёзно и всё порывалась наконец рассказать Эдику. Ещё чего «Не дури, девочка. Не выдумывай», сказал ей Боря, поняв, что надо кончать эти, как он говорил «мудовые рыдания».
Когда Боря вышел из дома, он ещё не был уверен, что ему следует идти к Шурочке, но теперь он решил, что пойдет. Он постучал, Шурочка увидела его в окно и открыла:
Ой, Боря, это ты? Заходи скорей. В её сочном зрелом голосе Боря услышал радостное оживление.
А ты кого ждала? на самом деле Боре было прекрасно известно, что Шурочка его всегда ждёт, хотя он ей никогда не говорил, когда зайдет.
Ну, Борь, мало ли кто ко мне может зайти.
Боря заулыбался и по-хозяйски уселся на диван. Шура захлопотала на кухне, собираясь кормить его ужином. «А что, поем у неё, почему нет?»подумал Боря. Заветная бутылка наливки из черноплодки, которую он сам и делал, стояла в буфете. «А потом видно будет как получится. Не стоит Шурку обижать». Боря сюда за этим и шёл, хотя сам по себе акт интересовал его скорее не физически, а морально: он ещё мог, а главное, с относительно молодой женщиной, почти на четверть века младше его. С Александрой Васильевной он был знаком уже лет десять. Она имела небольшую квартиру в Питере, но как и он по полгода жила в деревне. У неё был муж, с которым она не жила, и сын, живший в Словакии. Оба занимались каким-то бизнесом, Шура говорила каким, но Боре чужие обстоятельства были совершенно неинтересны. Факт в том, что они, видимо, давали ей какие-то небольшие деньги, которых ей в деревне хватало.
В деревне ленинградцы в своё время очень дёшево купили дома, а вот Шура не покупала, здесь когда-то жила её бабушка, дом достался ей по наследству. Был он маленький, но поскольку Шура потратилась на ремонт, ещё годный. Что-то она рассказывала, что попала под сокращение, другой работы почему-то не искала, или искала, но не нашла. Потянуло на природу, и вот теперь ей тут, якобы, хорошо, раздолье, приятные люди вокруг. Как это 49-летняя баба живёт одна в глухой деревне, ходит в сапогах и старой куртке, вдали от привычной городской жизни, Борю удивляло, но лишних вопросов он не задавал. Ему-то что. Сейчас была ранняя весна, и до самого лета никакие гости к ним за триста километров от города не приедут, ни её сын, ни его, ни друзья. Когда приезжали, они звали друг друга заходить, просто по-соседски, чтобы дети не болтали лишнего. Иногда ему даже хотелось, чтобы сын и дочка поняли, что он ещё хоть куда что у него молодая любовница. У других нет, а у него есть, и всегда были разве не лестно? Да нет, не стоило детям об этой стороне его жизни знать: во-первых, почти пятидесятилетняя Шура вовсе не казалась им молодой, наоборот, она представлялась им пожилой, и без статуса «бабушки» подозрительной; а во-вторых, всё было очень непросто с Иркой, их матерью. Боря постарался мысли об Ирке немедленно выкинуть из головы, иначе у него точно сейчас ничего не выйдет, а ему надо было, чтобы вышло.
Он снял куртку, свитер и притянул Шуру к себе на диван. Боря прекрасно знал, что у него теперь всё произойдет медленно, но верно. Шура расстегнула ему ремень, и сама уселась к нему на колени. Оказавшись в ней, ещё не совсем готовый, Боря почувствовал, что эрекция, мгновение назад казавшаяся трудно достижимой, перестала быть проблемой. У мальчишек всё делается пугающе поспешно, слишком резко. С ним сейчас, для таких как Шура, лучше. Вот он медленно разогревался и медленно финишировал, и Шурка в блаженстве. Боря прекрасно видел, что ей с ним отлично, и очень собой гордился. Ну да, да Шурочка могла бы быть поумнее и пошикарнее, что ли, но здесь ему выбирать не приходилось. В городе у него была другая подруга, к которой он заходил после прогулки, когда было настроение.
После секса захотелось есть, Шура довольно долго возилась с подогреванием супа, потом предложила котлеты, извинившись, что не было гарнира. «Надо же, баба сама себе обеды готовит: и суп у неё, и котлеты проворачивала для себя одной». Боря с удовольствием уминал уже вторую котлету, приятно пахнущую чесноком. Вот Ирка таких делать не умела Так, стоп! При чём тут жена? Готовила она так себе, но в ней были другие достоинства. Боря всегда честно старался думать об Иркиных достоинствах. Они у неё были, но какие-то неявные, причём настолько, что он так и не научился их ценить.
Боре уже было сильно за тридцать, а он ещё не был женат. Ну не был и не был, вовсе он по этому поводу не расстраивался, всегда считал, что это успеется. Жил весело и беззаботно, то есть заботы у него, конечно, были, но он заботился только о том, о чём хотел. В лагерь он ещё пару раз съездил. Московская его девочка больше не приезжала, явно не желая с ним встречаться. Один он, конечно, не был, да не в этом дело. Боря считал себя джентльменом и гордился тем, что ни разу в жизни не обидел ни одной девушки: не делал им ребёнка, не обещал жениться, не доставлял огорчений небрежением. Приходил срок и он с очередной девочкой расставался, по возможности без драмы или, не дай бог, скандала.
После лагерной эры, для Боря началась «колхозная». А что, на колхозном поприще Боря сделал карьеру, стал начальником большого отдела «шефской помощи». Формирование отрядов в окрестные колхозы и совхозы, финансирование, специальное оборудование. Покупались раскладушки, матрасы, бельё, две машины ГАЗ. Всё по безналу. А вот на ремонт выделялись живые деньги. У них в отделе был, конечно, бухгалтер, но Боря и себя не забывал, по мелочи, но всё-таки Отчётность, правда, у него всегда была в порядке, его в институте уважали, он давно был Борисом Николаевичем, «начальником» всевозможных лагерей и отрядов. Инженером он так и не стал, для начальника, как отец бы сказал «тыла», хватало просто организаторской хватки и известной осторожности, чтобы не зарываться. Ему тогда запросто выделили в профкоме Жигули, и Боря купил машину про запас, поставил в гараж и пользовался служебным газиком, второй тоже всегда был в разъездах, Борино хозяйство в конце семидесятыхначале восьмидесятых было огромным. Институт на шефскую помощь не скупился, так было принято. Тогда же Боря и приобрел за 300 километров от Питера домик, сам со своими рабочими его перестроил и обновил, переложили печку, достроили комнату, крышу пришлось менять. Встало всё в копейки, в основном из шефских денег. Боря родителей летом на дачу привозил, Таньку. Делал из дачи родовое гнездо. Пожалуй, это был самый счастливый период Бориной жизни: осознание собственной значимости и нужности, одобрение родителей, относительная свобода, свежий воздух и прекрасная природа. Нетронутый край, затерянная в лесу крохотная деревенька, с трёх сторон опоясанная речкой. Так бы всё ещё долго продолжалось, но заболела мама. Весёлая, озабоченная интересами своей семьи, энергичная, извечная домохозяйка Нина Васильевна, Борина мама.
Он тогда уже жил отдельно от родителей и про мамины недомогания ничего не знал, и Танька, похоже, не знала. Мама, наверное, тоже сначала ничего не замечала, а когда стала замечать, не обращала внимания, не привыкла с собою носиться. Как-то она внезапно сильно похудела, стала очень мало есть, от мяса совсем отказывалась. Вставала поздно, делала всё медленно, часто садилась на стул. «Старая я стала, ничего не поделаешь», успокаивала она мужа. «Ниночка, тебе надо отдохнуть», отвечал ей отец, и стал хлопотать о путёвке в санаторий, Борю тоже попросил узнать в профкоме, нет ли «горящей». Так Боря и узнал, что мама плохо себя чувствует, и правда, приехав к ним в одно из воскресений, он увидел, что мать сильно сдала. К врачу они, однако, пошли, когда она стала желтеть. Насторожились, что желтуху где-то подцепила. Какая там желтуха! Рак поджелудочной железы. Чего-то ещё делали, но мать протянула не больше года. Боря видел её угасание, говорил с врачами, понимал, что мама умирает, что сделать ничего нельзя, и тогда он впервые в жизни засуетился. «Мне надо немедленно жениться. Нужно ребёнка, чтобы мама успела подержать в руках внука. Она заслужила. Она так хотела». На этот раз Боря поехал начальником отряда в деревню с твёрдым намерением найти себе жену. Как он себя казнил за то, что не сделал этого до сих пор. Все его товарищи были давно женаты, у всех были дети, только он все откладывал. Зачем? Что ему мешало тоже иметь детей? Лень, эгоизм, нежелание ответственности, страх напряга? Бедная мама! Теперь она умрёт так и не увидев, что у него есть семья. Ну что он за человек! Можно ли это исправить за одно только лето, успеет ли он, они с женой? После химии маме не становилось хуже, но все понимали, что это только отсрочка, больше химию ей делать не будут так или иначе.
Иру он видел в институте, помнил лицо, но знаком не был. В колхозе он заметил её сразу: средний рост, довольно широкие бедра при узкой талии, тяжеловатые ноги, а лицо невыразительное, с длинным узким носом, тёмными глазами молодая девушка, но всё-таки какая-то безвозрастная: то ли ей двадцать лет, то ли тридцать, или даже под сорок. Времени у Бори не было совсем. На второй или третий день заезда он пригласил её к себе в гости на вечеринку с друзьями. Он часто устраивал у себя вечеринки с возлияниями, но обычные «бойцы» в его узкий круг вхожи не были, только друзья, из года в год одни и те же. А тут он Иру пригласил, потом уже одну, потом в городок взял с собой, они в его газике поехали, грибы собирали, землянику. Люди увидели и сразу заговорили: «Начальника девка Бориса баба она с начальником» Боря видел, что Ира им увлечена, она его лет на семь младше, недавно после Техноложки, молодой специалист. Через три недели он сказал ей, что хочет жениться, а посему почему бы им не жить вместе. Ирка замялась, но Боря сказал: «Не бойся, девочка, я тебя не обману. Давай! Всё будет хорошо». Ирка ему поверила, да и как можно было ему не поверить, он же порядочный человек, в узких щелочках его серых глаз под набрякшими веками была видна честность. Такими вещами Боре и голову не пришло бы шутить.
Когда поздней осенью они вернулись в Ленинград, Ирка была беременна, мама довольна и даже присутствовала на скромной свадьбе. Весной Ирка родила Аню, маме было уже совсем плохо, она лежала в больнице. Боря успел, и мама подержала Анечку на руках. Боря помнил больничную палату, где ещё лежали три женщины, мамину костлявую руку, которой она цеплялась на изголовье кровати, чтобы подтянуться вверх. Они положили ей поверх одеяла кулёк с внучкой, и мама нежно гладила ей ручки, заглядывала в личико и всё пыталась понять, на кого похож ребёнок. Они ей тогда с жаром говорили, что на папу, хотя это было ещё совершенно не очевидно. Через два месяца они её похоронили. Папа стоял у открытого гроба, маленький сгорбленный, понурый. Боря хотел держать его под руку, но папа не позволил, стараясь казаться стойким. Он и сам через полтора года умер, и тоже от рака. Было ощущение, что жить без своей Ниночки ему стало ни к чему.
А Танька закончила институт, стала работать на заводе «Арсенал» и вскоре встретила этого своего мерзкого Володю. Володя не понравился Боре сразу: нелюбовь с первого взгляда. Небольшого роста, коренастый, с начинающимся пузцом в неполных тридцать лет, с залысинами. Боря даже обратил внимание на его руки: толстенькие короткие пальцы с едва видными ногтями. И этими вот руками он его сестру В Боре поднималось чувство гадливости. Неспортивный, любитель пива. Пиво Володя пил некрасиво, он наливал туда водку. Ну зачем так делать! Как можно. Володя учился в институте, но бросил. Началась перестройка и этот подался, естественно, в какой-то тупой кооператив. Потом перешёл в другой, потом в третий. Начиналось всё всегда прекрасно, были деньги и Володя, как он сам говорил «гудел» в ресторане, а потом всё разваливалось. Один раз развалилось с таким треском, что Володя чуть не загремел в тюрьму. Какие-то карбюраторы, которые покупались оптом, а потом перепродавались. Десяток карбюраторов нашли в багажнике старой Володиной «девятки», конфисковали, Володю арестовали, а это была «статья». Пришли к Таньке с обыском. Кошмар. Танька прибежала к нему на работу, плакала у проходной, умоляла помочь. Тьфу, гадость. Боре пришлось просить начальника ХОЗУ звонить куда надо. Боря унижался, сто раз благодарил, и Володю возненавидел ещё больше, чем раньше. Шурин работал потом каким-то менеджером в магазине, зарабатывал мало и крепко пил. Боря так и знал, что у Тани будет такой муж. Виделись редко. Когда у сестры родился сын, она его тоже Колей назвала, Боря пытался с сестрой сблизится, но когда Володя наливал им обоим водку и как все сильно пьющие люди, быстро пьянел, Боря зверел, начинал зло шутить, и Ирка уводила его домой. Сыновья их Коли так особо и не подружились. Таниному сыну было лет двенадцать, когда Володя умер от рака мозга. Даже тогда Боре не удалось найти в своём сердце сочувствия, Володя не вызывал у него никаких чувств, кроме острой неприязни. Однако, когда его не стало, он снова осознал себя «хозяином в доме» и сестру всячески опекал, привозил ей дефицитные продукты, денег за них не брал, находил разных рабочих, Таня с сыном каждое лето проводили на даче. Когда мальчишка закончил школу, Боря настаивал, чтобы он шёл учиться, но какое там никуда не пошёл. Танька нашла денег, у него не просила, и дала их кому-то в военкомате, чтобы Коленьку «потеряли». Потом, кажется, какую-то справку достала, в общем Колька её в армии не служил. Ничего из него, разумеется, не вышло, тоже работает менеджером, как и папаша. Это у них фамильное, слово-то какое противное «менеджер». Тоже мне специалист. Боря не отдавал себе отчёта в том, что он в сущности и самменеджер. Онэто другое дело, за его спиной колоссальный институт, а не шарашкина контора.