Ему стало страшно: ведь его ждет наказание за разбитый бокал. Бокал переломился сам по себе в руке Патрика, но ему не поверят, скажут, что он его уронил. Осторожно переступая через осколки, Патрик дошел до конца лестницы и, не зная, что делать с остатком разбитого бокала, снова поднялся на три ступеньки и решил спрыгнуть. Он бросился как можно дальше вперед, но, приземлившись, споткнулся. Остатки бокала вылетели из руки и разбились о стену, а сам Патрик ошарашенно растянулся на полу.
Услышав крик Патрика, Иветта отложила поварешку, быстро вытерла руки о фартук и метнулась в вестибюль.
Ooh-la-la, укоризненно сказала она, tu vas te casser la figure un de ces jours. Встревоженная беспомощностью Патрика, она подошла поближе и ласково спросила: Où est-ce que ça te fait mal, pauvre petit?
Патрик, все еще не в силах вздохнуть, молча показал, что ударился грудью. Иветта, подхватив его на руки, пробормотала:
Allez, cest pas grave.
Она поцеловала его в щеку, но он продолжал всхлипывать, хотя уже и не так отчаянно. Ему нравились мягкие объятья Иветты, блеск ее золотого зуба, запах пота и чеснока. Она погладила его по спине, но он вырвался из рук и отскочил.
Элинор, сидя за письменным столом, подумала: «Боже мой, он упал с лестницы и порезался осколками моего бокала. Снова я виновата». Крики Патрика пронзили ее, будто копье, пригвоздив к креслу. Она ужаснулась, представив, что произойдет дальше.
Угрызения совести и страх перед Дэвидом вынудили ее найти силы и выйти на лестничную площадку, откуда Элинор увидела Иветту и Патрика, сидевших на нижней ступеньке лестницы.
Rien de casse, madame, сказала Иветта. Il a eu peur en tombant, cest tout.
Merci, Yvette, ответила Элинор.
«Нехорошо так много пить», подумала Иветта, уходя за веником и совком.
Элинор присела рядом с Патриком, но ей в бедро впился осколок.
Ой! Она вскочила, отряхивая платье. Мамочка уселась на кусочек стекла, объяснила она Патрику, который уныло посмотрел на нее. Ничего страшного, лучше расскажи мне, как ты упал.
Я спрыгнул с лестницы.
С бокалом в руках, солнышко? Это очень опасно.
Так и было опасно, буркнул Патрик.
Ну конечно же, согласилась Элинор, неловко ероша русую челку сына. А завтра мы с тобой поедем в «Ле вестерн», сказала она, гордясь, что вспомнила о парке аттракционов. Хочешь? Мы с Анной сегодня туда заглянули, проверить, понравится ли тебе. Там есть ковбои, индейцы и всякие качели с каруселями. Поедем завтра, а?
Я хочу уехать отсюда, сказал Патрик.
На втором этаже, в своей монашеской келье, Дэвид вошел в ванную и отвернул оба крана. Вода с грохотом устремилась в ванну, заглушая отвратительный плач сына. Дэвид высыпал в воду соль для ванн из фарфоровой вазочки и подумал, что этим летом без няни жить невыносимо, мальчишку по вечерам занять нечем, а Элинор понятия не имеет, как воспитывать ребенка.
После смерти няни в лондонском особняке одна за другой сменялись девчонки-иностранки, отчаянно тоскующие по дому. Спустя несколько месяцев эти нахалки, особо не продвинувшись в изучении английского, а то и забеременев, неизбежно возвращались на родину. За Патриком обычно присматривала Кармен, угрюмая прислуга-испанка, которая ни в чем ему не отказывала. Она жила в цокольном этаже. Боль в ногах, увитых варикозными венами, не позволяла часто подниматься в детскую на пятом этаже, и, к счастью, эта унылая крестьянка не баловала Патрика вниманием. Однако же очень раздражало то, что каждый вечер Патрик выбирался из детской и сидел на лестнице, поджидая Элинор.
Из «Аннабели» они обычно возвращались очень поздно, а ходили туда так часто, что Патрик однажды спросил: «Кто такая Аннабель?» Все рассмеялись, а Банни Уоррен заявил со свойственной ему простосердечной прямотой, за которую его все обожали: «Аннабель очень милая девочка, твои родители ее очень любят». Николас, не желая упускать удобного случая, добавил: «Я предполагать, ребенок рефнофать родители к другим детям».
Вернувшись домой и обнаружив Патрика на лестнице, Дэвид отправлял его в детскую, но по ночам часто слышал скрип половиц на лестничной площадке и догадывался, что Патрик пробрался в материнскую спальню, где искал утешения и ласки у Элинор, бесчувственно распростертой на кровати. По утрам спящие мать с сыном напоминали беженцев в роскошной приемной.
Дэвид закрыл краны и обнаружил, что плач стих. Слезы, которые длятся не дольше, чем набирается ванна, совершенно не заслуживают внимания. Дэвид проверил воду пальцами ноги. Вода была очень горячей, тем не менее он погрузил ногу до безволосой щиколотки, почти ошпарившись. Инстинкт требовал отдернуть ногу, но Дэвид призвал на помощь глубинные запасы презрения, доказывая, что возобладал над болью.
Одной ногой опираясь на дно ванны с горячей водой, а второй касаясь прохладного пола из пробковой плитки, Дэвид снова рассвирепел, вспомнив, как Бриджит опустилась на четвереньки под деревом. Очевидно, Николас рассказал глупой сучке об инжире.
Ах, счастливые деньки, вздохнул Дэвид. Куда же они исчезли, те дни, когда его ныне изнуренная, а тогда покорная и послушная жена мирно ползала под деревом среди гниющей падалицы, доставляя ему удовольствие.
Дэвид опустил в воду другую ногу, надеясь, что боль подскажет, как лучше отомстить Николасу за ужином.
Как только дверь в спальню Дэвида захлопнулась, Николас упрекнул Бриджит:
Какого черта ты это сделала? Дэвид наверняка все видел.
Что?
Тебя, на четвереньках.
Просто так, сонно отозвалась Бриджит с кровати. Ты мне так увлекательно все описывал, вот я и решила повторить, думала, тебя это возбудит. Тебе же тогда понравилось.
Что за ерунда! возмутился Николас, укоризненно уперев руки в бока. А что касается твоих дурацких восклицаний «Какой прекрасный день, какой прекрасный вид» передразнил ее он. Ты хотя бы догадываешься, как это вульгарно и глупо звучит?
Бриджит по-прежнему не принимала грубость Николаса всерьез.
Будешь так себя вести, я сбегу с Барри, сказала она.
И кстати, прошипел Николас, сняв шелковый пиджак и оставшись в рубашке с полукружьями пота под мышками. Ты в своем уме?.. Нет, об уме и говорить не стоит. Зачем ты дала этому типу номер телефона Мелроузов?
Он меня попросил, обещал позвонить.
Надо было соврать! выкрикнул Николас. Лгут же люди. И обещания не сдерживают.
Бриджит скатилась с кровати и направилась в ванную.
Да пошел ты сказала она, захлопнув за собой дверь и закрыв ее на ключ.
Присев на край ванны, она вспомнила, что оставила в спальне «Татлер» и, что гораздо хуже, свою косметичку тоже.
Открой дверь, тупая сука! потребовал Николас, дергая дверную ручку.
Иди к черту, сказала Бриджит, твердо намереваясь как можно дольше не пускать Николаса в ванную, хотя заняться ей было совершенно нечем, разве что отмокнуть в пенной ванне.
11
Лишенный доступа к ванной комнате, Николас разобрал вещи, уложил свои рубашки на самые удобные полки, а его костюмы заняли больше половины шкафа. Тумбочку справа от кровати заняла биография Ф. Э. Смита, которая путешествовала с Николасом все лето. Попав наконец в ванную, Николас расставил у раковины свои туалетные принадлежности в обычном порядке: с одной стороны барсучья кисточка для бритья, с другой стороны ополаскиватель рта с запахом розы.
Бриджит, не собираясь распаковывать вещи, швырнула на кровать ветхое платье из темно-красного жатого бархата, а чемодан оставила посреди комнаты. Николас, не удержавшись, пнул чемодан, но промолчал, понимая, что если ей сейчас нагрубить, то за ужином стыда не оберешься.
Не говоря ни слова, Николас надел темно-синий шелковый костюм и бледно-желтую рубашку, самую строгую из коллекции мистера Фиша. Теперь он был готов к ужину. От волос веяло ароматом какой-то помады, изготовленной по особому заказу в цирюльне Трампера, а от кожи щек непритязательным лаймовым одеколоном, запах которого Николас считал «чистым» и «мужественным».
Бриджит сидела за туалетным столиком, тщательно и слишком густо подводя глаза черной тушью.
Пора спускаться к ужину, не то опоздаем, сказал Николас.
Ты всегда так говоришь, и мы всегда приходим первыми.
Дэвид гораздо пунктуальнее меня.
Тогда иди один.
Нет уж, пойдем вместе, с затаенной злостью вздохнул Николас.
Бриджит продолжала любоваться собой в плохо освещенном зеркале. Николас присел на край кровати и поправил манжеты рубашки, чтобы лучше продемонстрировать королевские запонки. Массивные, золотые, с вензелем «E.R», запонки выглядели вполне современными, хотя на самом деле это был дар Эдуарда VII прадеду Николаса, тогдашнему сэру Николасу Пратту, записному щеголю королевского двора. Не зная, чем еще украсить себя, Николас встал, лениво прошелся по комнате, снова вернулся в ванную и поглядел на себя в зеркало. Очертания подбородка слегка оплыли, кожа немного обвисла, загар пойдет ей на пользу, подумал Николас и смочил кожу за ушами каплей лаймового одеколона.
Я готова, сказала Бриджит.
Николас подошел к туалетному столику, обмахнул щеки пуховкой Бриджит, смущенно коснулся переносицы. В дверях он критически оглядел Бриджит, не вполне одобряя красное бархатное платье, которое когда-то ему нравилось. Наряд навевал воспоминания о лавке старьевщика на Кенсингтонском рынке и дешево смотрелся на фоне настоящих антикварных вещей. Красный бархат оттенял светлые волосы и стеклянную голубизну глаз, но покрой платья, будто сшитого для средневековой ведьмы, и неумело заштопанные прорехи в ветхой ткани, теперь выглядели неуместно. Впервые Николас увидел Бриджит в этом платье на какой-то богемной вечеринке в Челси, устроенной амбициозным перуанцем. Николас и прочие вершины лондонского света, которых пытался покорить хозяин вечеринки, собрались в одном конце комнаты и презрительно обсуждали незадачливого альпиниста. За неимением лучшего они снизошли к его гостеприимству, однако дали понять, что любое проявление фамильярности с его стороны на вечеринках, заслуживающих внимания, будет встречено потоком оскорблений.
Чувство принадлежности к сливкам общества подтверждалось либо выставлением напоказ своей привилегированности, либо злобной завистью посторонних, либо соблазнением какой-нибудь красотки, либо, как сегодня, демонстрацией шикарных запонок.
Все дороги ведут в Рим, самодовольно пробормотал Николас, но Бриджит не поинтересовалась, что это значит.
Как она и предполагала, в гостиной еще никого не было. Полутемную комнату с задернутыми шторами освещали лишь лампы под оранжевыми абажурами, расплескивавшие лужицы желтого, как моча, сияния. Обстановка выглядела мрачно и богато. Вот и друзья у меня такие же, подумал Николас.
А, Extraits de Plantes Marines, сказал он, громко втянув носом ароматный воздух. Между прочим, ее уже не достать.
Бриджит промолчала.
Николас подошел к черному шкафчику, вынул из серебряного ведерка со льдом бутылку русской водки, налил в стопку тягучей холодной жидкости.
Раньше ее продавали со специальной бронзовой кадильницей, которая иногда перегревалась, брызги горящей эссенции попадали на электрические лампы и Однажды вечером мсье и мадам де Келькешоз одевались к ужину, а лампа в их столовой взорвалась, абажур загорелся, огонь перекинулся на шторы. В общем, эссенцию сняли с производства.
Бриджит не выказала ни удивления, ни любопытства. Где-то в доме тихонько звонил телефон. Элинор не выносила телефонных звонков, поэтому единственный аппарат стоял на столике под черной лестницей.
Тебе чего-нибудь налить? спросил Николас, осушив стопку водки так, как, по его мнению, это принято в России.
Кока-колы, ответила Бриджит. Она не любила спиртного, потому что от него был слишком жесткий приход. Во всяком случае, так утверждал Барри.
Николас откупорил бутылку кока-колы и снова налил себе водки, на этот раз в высокий стакан со льдом.
Послышалось цоканье каблуков по терракотовым плиткам пола, и в гостиную робко вошла Элинор в длинном лиловом платье.
Вас к телефону, с улыбкой сказала она Бриджит, чье имя успела забыть по пути от телефона в гостиную.
Ух ты! Меня? уточнила Бриджит и встала, не глядя на Николаса.
Элинор объяснила, как пройти к телефону, и спустя какое-то время Бриджит обнаружила столик под лестницей.
Алло? сказала она. Алло?
Трубка молчала.
Когда Бриджит вернулась в гостиную, Николас рассказывал:
Однажды маркиз и маркиза де Келькешоз переодевались к банкету, который устраивали у себя в замке, но абажур воспламенился, и вся гостиная сгорела дотла.
Великолепно. Элинор не имела представления, о чем говорит Николас, потому что только что пришла в себя после очередного забытья; в такие моменты она совершенно не знала, что происходит, понимала только, что на какое-то время отключилась. Ну как, поговорили? спросила она Бриджит.
Нет. Я взяла трубку, а там никого. Наверное, у него деньги кончились.
Раздался телефонный звонок, на этот раз громче, потому что Бриджит оставила все двери открытыми. Она снова метнулась к черной лестнице.
Не представляю, чтобы кому-то хотелось говорить по телефону, сказала Элинор. Телефонные разговоры меня пугают.
Эх, молодость вздохнул Николас.
В молодости они меня пугали еще больше.
Элинор налила себе виски. Она чувствовала себя изможденной и беспокойной одновременно. Впрочем, это чувство было ей хорошо знакомо. Она уселась на свое обычное место низкий табурет в темном уголке рядом с каминной ширмой. В детстве, еще при жизни матери, она часто сидела у ширмы, расписанной обезьянами, и притворялась невидимкой.
Николас, осторожно присевший на край трона дожа, нервно вскочил:
Ох, это же любимое кресло Дэвида.
Ну, он же тебя не сгонит, раз уж ты там сидишь, сказала Элинор.
Вот как раз в этом я и не уверен, вздохнул Николас. Ты же знаешь, он любит, чтобы все было так, как ему угодно.
И не говори, уныло кивнула Элинор.
Николас пересел на ближайший диван и пригубил водку из бокала. Водка уже приобрела вкус растаявшего льда. Николасу это не нравилось, однако он задержал глоток во рту, потому что не знал, о чем разговаривать с Элинор. Отсутствие Бриджит раздражало, Дэвида он ждал с опаской, поэтому напряженно следил, кто первым войдет в гостиную. К его разочарованию, первыми появились Анна с Виктором.
Анна сменила простое белое платье на простое черное. В руке она держала зажженную сигарету. Виктор, переборов необходимость выбора наряда к ужину, пришел в своем толстом пестром свитере.
Привет, сказала Анна Элинор и ласково поцеловала ее в щеку.
Покончив с приветствиями, Николас не удержался от замечания в адрес Виктора:
Дружище, ты будто собрался на Гебридские острова ловить макрель.
Этот свитер у меня с тех самых пор, объяснил Виктор, протягивая Анне бокал, как мне достался аспирант, избравший темой для диссертации «Абеляр, Ницше, де Сад и Беккет». Понятное дело, он не мог с ней справиться.
«Интересно почему», подумала Элинор.
В последнее время все любыми путями стремятся обзавестись степенью, продолжил Виктор, входя в роль, которую ему полагалось исполнять за ужином.
А как тебе сегодня работалось? спросила Элинор. Я весь день размышляла над этим самым непсихологическим методом исследования личности, солгала она. Я правильно выразилась?
Совершенно верно, ответил Виктор. Кстати, и я весь день обдумывал твое замечание о том, что личность в уме, так что никаких других мыслей мне в голову не приходило.
Элинор покраснела, подозревая насмешку.
По-моему, Элинор права, галантно вмешался Николас. Разве можно отделить личность от того, что ты о себе думаешь?
Разумеется, нельзя, сказал Виктор, если рассматривать ее с этой точки зрения. Но я не использую психоанализа, который, между прочим, в наши дни выглядит так же замшело, как средневековая картография, потому что у нас есть точное представление о том, как именно работает мозг.
Ну конечно, ученые мужи обожают критиковать чужие дисциплины, заметил Николас, опасаясь, что Виктор продолжит скучную дискуссию и за ужином.