В ту ночь не заснул ни один человек. Уже и луна осветила холмы и белые камни Иерусалима, уже задохнулись во мраке смоковницы, и море, плескаясь тяжелыми волнами, пыталось отвлечь мерным шумом людей от тягостных мыслей. Но люди метались. Возникло тоскливое непониманье. Еще не укушенные избегали общенья с родными. Глаза отводили и спали отдельно в резиновых шапках, какие обычно используют лишь чемпионы по плаванью. Страдала, как видно, и психика тоже.
Тянулись, тянулись часы ожидания. В восемь часов вечера по телевизору объявили, что завтра закроются все магазины, не будет ни транспорта, ни дискотеки. Приказано было успеть подготовиться. Семья получала большой кусок мыла, дегтярного, черного, и две бутылки. В большой синеватая жидкость: настойка воды черемичной. И в маленькойта же настойка.
Настало и завтра. В простых рубашонках, босые, а кое-кто в шлепанцах, граждане уперлись глазами в экраны. Под громкую музыку «Хавы нагилы», не очень уместной для данного случая, но все же поднявшей слегка настроение, пошло обучение новой науке. Ведущиеженщина с жесткой улыбкой и полный мужчина с тревожным лицом, ничуть не стесняясь, намылили головы и принялись перебирать свои волосы, как будто ища в них кого-то чужого. Нашедши, они освещались улыбками и вновь продолжали искать. Стало страшно. Проклятая вошь не хотела сдаваться, кусала дегтярное мыло зубами, плевалась настойкой и не умирала.
Отчаиваться не поможет, спокойно учила жестокая женщина. Вошь чувствует слабость. Сама не уйдет. У вас нету выбора. Вы меня поняли? А ну, веселее! А ну, энергичнее!
Хава! Нагила хава! пел, пенясь, мужчина и мылился снова. Нагила, ухнем! Эх, хава, ухнем!
И люди послушались. Испытывая небывалый подъем, они за какие-то пару часов освоили трудное знание. Из всей вошьей массы спаслось паразита четыре. Ну, шесть. Но не больше.
Рассвет наступил. Исцеленная, мокрая, земля отдыхала. Опять потянулись друг к другу тела. Опять шаловливые женские пальцы накручивали на свои ноготки кудряшки размягших мужчин, а мужчины, уже не боясьничего не боясь, ласкали губами проборы подруг, слегка еще пахнущие черемицей.
Но Тут мне становится не по себе. В какой-то из школ, то ли Хайфы, а то ли Иерусалима, опять зачесались! Двух дней не прошло! (Или трех, я не помню.) Директор велел тут же вызвать родителей. Последней пришла Эфиопия. Яркая, в парадных тюрбанах, в тяжелых браслетах. Директор взглянул ей в глаза и все понял.
Вы вымыли головы детям?
Не вымыли, ответили гордые и закачали тюрбанами. Даже не думай, начальник, что вымыли. Нет, мы не вымыли.
Но все остальные ведь вымыли! Вымыли! И вшей на них нет! Вы меня что, не слышите?
Мы слышим тебя. Не глухие, начальник, сказали родители. Что раскричался? Мы смерти боимся. А ты не боишься. Поэтому вошь на тебе не живет. Зачем ей дохляк? Ты, начальник, не знаешь: она тоже умная, вошь. Она гордая. Живет на живом, а от мертвых бежит. Вот мы и не моемся мылом твоим. Раз вошь не ушла, значит, все мы живые. А ты-то какой получился, начальник?
Американская Нина
Всю ночь, до самого рассвета, они проговорили. Нина рыдала. Потом обессилела, отупела от слез. Получалось, что иначе нельзя. Задолжали, кому можно, и кому нельзя, тоже задолжали. Больше всего она боялась, что Коля запьет с отчаяния. Старшего сына его, от первого брака, от Ядвиги, говорят, уже дважды вынимали из петли. Белая горячка, а сам только из армии вернулся. Красивый хлопец. Глаза похожи на облака, слегка голубые от близкого неба. Все время немного как будто плывут. Коля с ней никогда не обсуждал ни детей своих, ни Ядвигу. Но она верила, что там все кончено. С Ядвигой все кончено. Колины сыновья жили за двадцать верст, в Миролюбовке, а они с Колей в Тетеревке, и хоть небольшое это расстояние, но отца они избегали. Зато денег просили постоянно. Денег не было ни у кого, работы тоже. Коля, с образованием человек, зоотехник, научился делать массажи. Даже тибетский, не говоря уж о тайском. И новый совсем, еще мало известныйгорячими крышками от консервных банок. Руки у него сильные, но легкие. Ездил на курсы, получил бумагу. Господи, как она любила его руки! Всего его любила. Лицом зарывалась в его твердый живот, сильно пахнущий потом, не могла надышаться. Дочка сказала: «Ты, мамка, лишилась мозгов». Вот так и сказала. Массажами в Украине заработаешь немного. Он было подался в Киев, думал в какой-нибудь салон наняться. А там свои китайцы вкалывают, киевские, городские. Из маленьких желтых ртов чесноком пахнет. Теперь, говорят, в Киеве все чеснок жуют, очень помогает от разных болезней. И запах считается даже приятным. Вернулся убитый. Она заняла денег, много заняла, и на Рождество купила в дом телевизор, самый большой, современный. Он только усмехнулся.
Отдавать-то чем?
Может, премию
А жить на что?
Тогда она задумалась. Про агентство ей в больнице сказали. Анна Яновна послушала, как она плачет в ординаторской, и сказала:
Езжай ты отсюда. В Америку езжай. Или в Европу. Там заработаешь.
Нина сперва опешила. А Коля-то как же? Во-первых, запьет, а во-вторых, бабы ведь кругом. Одинокие, как рыбы под водой. Пока за мужиком присмотр, они лежат тихо, про них и не знают. А если уедет она? Сразу ведь вынырнут. Пускай он без денег, пускай без работы. Мужик! С ним ведь жить еще можно. Согреться с ним можно. Но Коле слова Анны Яновны передала. Думала, он ее на смех поднимет. Главное ведьвместе. Или как? Он глаза отвел:
А что? Неплохая идея. Езжай. Со мной все равно пропадешь.
Нина только обвилась вокруг него, прижалась так, что не продохнуть, слезами всего залила. Он засмеялся:
Если ты насчет женского полу, так забудь свои глупости. Я с этим давно завязал. Такую, как ты, разве встречу?
Тогда она позвонила в агентство. Велели прислать четыре фотографии и заполнить анкету.
Вы на что нацелились?
Так и сказали «нацелились».
Она растерялась.
Долги у меня.
Нас не долги ваши интересуют, сказали в агентстве. Нацелились вы на какую страну?
Будто она воевать собралась! Лежит под кустом, в незнакомую страну целится.
Да мне все равно, лишь бы что заработать.
Ну так присылайте свои фотографии.
Она послала. Видно, понравилась. Потому что теперь они ей сами позвонили, прямо в больницу. Она как раз в лабораторию поднос с анализами несла.
Нина Тарасовна, у вас есть шансы. Мы вам советуем не в Европу, а в Америку целиться.
А как я туда попаду?
Для того чтобы получить визу, вам нужно побывать три раза за границей и вернуться оттуда. Тогда мы вам устроим американскую туристическую.
Я без мужа никуда не поеду!
А вы замужем разве? В анкете же написали: «разведенная».
Это я с первым разведенная. А с Колей мы не записаны, но дом у нас общий, живем мы с ним вместе.
Тогда вам совет: не записывайтесь.
Почему? Она испугалась. В глубине души надеялась, что весной они с Колей свадьбу сыграют.
Потом объясним. Это разговор не телефонный, не для чужих ушей.
Сплошные секреты. Рассказала Коле. Он быстро сообразил, что к чему.
Америкосы тебе визу не дадут, если не увидят, что ты каждый раз из чужой страны обратно домой возвращаешься.
Почему не дадут?
Потому что им нахлебники тоже не нужны. А вдруг ты остаться захочешь? В Чикаго каком-нибудь?
Останусь в Америке?!
А что? Ну, останемся. Чем с голоду дохнуть Он так и сказал: «останемся». Значит, вместе. А ей больше ничего не надо. Хоть на Чукотке, хоть в пустыне, лишь бы вместе. Еще денег заняли, купили билеты в Германию. Четырехдневная поездка на автобусе. Два билетаполгода жизни. А нужно три раза съездить, иначе америкосы подумают, что она хочет в Чикаго остаться. Они съездили. В Румынию и опять в Германию, только теперь в южную. Посмотрели из окошка, как люди живут. Пьяных нет. Сортиров на улице тоже. И куры гуляют: красивые, пышные.
Эх, были бы бабки! сказал тогда Коля. В Голландию можно махнуть!
Понравилось ему, видно, по заграницам кататься. А у нее одно на уме: заработать. Долги очень мучили. Вон привезли к ним в больницу женщину, она и скончалась прямо в приемном покое: соседки напали за долг в пятьсот гривен, избили и бросили в сугробе. Ночь пролежала без сознания, обморожение. Пока нашли да к докторам доставили, там уж и спасать некого было. Это Нина сама, своими глазами видела. А то, что люди рассказывают, так еще страшнее: мужик один из Красных Хаток за долги девчонку с хлопцем поймал и у себя в погребе на цепи целый месяц держал. Кормил хуже псов. Ох, страшная жизнь. Тут запьешь.
Через полгода они с Колей оба получили визы. Американские туристические. В агентстве сказали:
Ваш долг нашей фирме превысил две тысячи долларов. Советуем вам согласиться на любое предложение. Мы выставляем вас на нашем сайте. Надеемся, что будет запрос.
От ужаса, от всего, во что они вляпались, Нина перестала спать. Ложилась с ним рядом (конечно, с любви начинали, потом уже сон!) и вскоре проваливалась. А через полчаса вскакивала в холодном поту. Сердце останавливалось. Вот кладу ладонь на левую грудьнет сердца, не бьется. Потом: как давай грохотать! Бум! Бум! Прямо в горло. И вновь: ничего.
Вам нужно скайп завести, сказали в агентстве. С вами будут связываться по скайпу.
Старенький компьютер, Колин, отдали соседу, купили новый. Опять, значит, в долг. Завели скайп. Она уже и считать перестала, сколько они должны. Много. Ох, Господи! Много!
Во вторник вечером компьютер затрясся, как припадочный: Уа! Уа! Уа! Коля как раз с улицы вошел, дрова колол на морозе. Весь в серебре, высокий, борода кольцами.
Давай, отвечай. Клиентура пошла.
Ледяным пальцем нажала кнопку. Во весь экран расплылось мужское лицо. Глаза выпуклые, нос небольшой, аккуратный, губы сжаты в ниточку. Говорит вежливо, слышно, что волнуется. А уж как она волновалась, это и передать нельзя.
Здравствуйте, говорит он и слегка пришепетывает при этом. Вы Нина?
Я Нина. Здравствуйте.
Меня зовут Вадим Левин. Мне вас порекомендовали в агентстве «Рука помощника».
Знаю. Знаю я это агентство, отвечает. А у самой ноги ватные, слова к языку примерзают.
У меня жена больна, говорит Вадим Левин. Ищу женщину по уходу.
Понимаю. Понимаю вас.
Расскажите мне о себе, просит он. Поподробнее.
Что рассказать?
Что хотите. Какая вы, что вы любите
Чуть было не вырвалось: «Колю люблю!» Усмехнулась.
Так вы меня видите. Я же вас вижу.
Да, согласился он. Вижу, конечно. На то он и скайп. Вы славная, кажется. Но что вот вы все-таки любите?
Надо было, наверное, сказать, что она готовить любит, или в доме прибираться, или за больными ходить, а она сказала:
Петь люблю. Я раньше у нас в церкви в хоре пела.
У него приподнялись брови.
Вы религиозный человек, Нина?
Ей стало не по себе. Что он такие вопросы задает?
Я каждое воскресенье в церковь хожу.
В церковь? Это хорошо, кивнул он.
Почему хорошо?
Ну, мне так кажется, что люди, которые, ну, я имею в виду
Запутался. Потом усмехнулся тревожно и мягко.
А чем у вас жена болеет?
Жена?
Да, жена. Вы же говорите, что вам помощь для жены нужна?
Жена моя память теряет.
Правильно все-таки, что она на медсестру выучилась. Альцгеймер, конечно.
Давно это у нее?
Он объяснил. Еще о чем-то поговорили. Жилищные условия свои описал. У нее будет своя комната внизу с душем и телевизором. Нужно было спросить про деньги, но она стеснялась, не спрашивала, пока он сам не сказал.
Вас устроит сто долларов?
В месяц?
Как в месяц? В день.
Она чуть не вскрикнула. Это же ее зарплата! А он будет в день платить. Значит: в понедельниксто, во вторниксто, в средусто Пол поехал под ногами. Оглянулась на Колю. Он так и стоял, как с улицы пришел, даже телогрейки не снял. Только серебро с бороды сползало медленно, обнажая маслянистую черноту. Нина перевела дыхание.
Меня устроит. А выходные будут?
Я бы очень попросил вас, сказал он старательно, чтобы не больше одного выходного в неделю.
Мне только в церковь сходить, заторопилась она. Только в церковь, и все.
И тут ее всю обожгло: она разве согласилась? А Коля-то как же?
Ваша виза, продолжал вежливый Вадим Левин, позволяет вам прожить в Америке три месяца. Мне так объяснили. Но мне бы Он замялся. Мне бы не хотелось менять помощниц каждые три месяца, понимаете?
Понимаю, ответила она, хотя ничего не понимала.
Вас что-то привязывает к дому?
Меня? К какому дому?
Он опять поднял брови, удивляясь на ее бестолковость.
К вашему дому. Там, где вы сейчас.
Ну, да, она сильно вздрогнула. Ну, муж у меня.
И тут же испугалась, дико испугалась, что сейчас этот самый скайп плеснет ей «уа» прямо в ухо, и Левин исчезнет с экрана.
Я смогу задержаться, она закусила губу. Не беспокойтесь, пожалуйста. Задержусь, если надо.
* * *
Они проговорили до рассвета. Даже любви не было между ними в эту ночь. Коля вставал, накидывал ватник, выходил на крыльцо покурить. Возвращался промерзший, посеребренный еще не утихшим и редким снежком. Ложился рядом с ней. От него пахло табаком и свежим холодом.
Как же я без тебя? бормотала она, вжимаясь в него всем телом. Ну, ладно неделя. Ну, месяц. А это ведь долго.
Тогда откажись, отвечал он. Еще ведь не поздно.
Она чувствовала облегчение: еще ведь не поздно! И тут же ее опаляло: долги!
А деньги-то как? вспоминала она, и слезы затапливали лицо.
Так будем на всем экономить. Сожмемся.
Да как мы сожмемся? Твоим хлопцам нужно помочь?
Пускай теперь сами. Раз нету возможности
Ох, это слова! Как же им не помочь? Да ведь и для него самого отказать сыновьямунижение. Как это: чтобы у отца денег не было? Коля ведь непростой человек, фантазер. Как в Голландию хотел попасть, увидеть тюльпаны! В Австралию тоже хотел. Два года назад решил в мэры города баллотироваться. Еле его отговорила. Да он бы и так не прошел, смешно говорить. Рядом с ним и она начинала иногда фантазировать: заработать денег, уехать вдвоем на курорт, лечь на белом песке под лохматой пальмой и чтобы какой-нибудь «дринк» принесли. С соломкой.
Под утро он устал от ее слез, задремал. В свете, похожем на сильно разбавленное молоко, проступил куст рябины у самого крыльца, на котором сидели птицы и выклевывали из-под снега сморщенные черные ягодки. С такой жадностью выклевывали, с яростью, так огрызались друг на друга сорванными голосами, что она отвернулась. И птицыкак люди.
Улетала из Киева. Как прошла последняя ночь, как собрала чемодан, как приезжала дочка из Бобрищей попрощатьсяона ждала ребенка в неполных свои девятнадцать, и этого Нина стеснялась, неловко быть бабушкой, ничего она почти не помнила. Ничего, кроме него. Он тоже волновался, все время курил, и запах его кожи, его жестких волос, смешанный с запахом табака, проник в ее ноздри да там и остался. Она чувствовала его все девять часов полета, и только утром, когда уже подлетали к Нью-Йорку, запах свежего кофе, который разливали стюардессы по пластмассовым чашечкам, вытеснил его. В Нью-Йорке длинноногая, но неприятная девушка с наклеенными ресницами, представительница все того же агентства, помогла ей сделать пересадку на маленький самолет, который, поднявшись в небо, не сразу набрал высоту, и Нина еще минуты три-четыре видела под собою горящуювсю в синих, всю в красных, всю в желтых огняхв потоках лилового мертвого света, чужую ей землю, на которой уже не различить было ни одного человека, ни одного дома, ни одного дерева. Ей пришло в голову, что этопоследняя правда. Нет ни человека, ни дома, ни дерева. А Колиподавно.
Если бы ей предложили прямо тогда, в самолете, умереть, она ни секунды не стала бы думать.
Еще одна, такая же длинноногая и неприятная представительница агентства, встретила ее в аэропорту. Поехали к Левиным.
Вы не знаете, какие они? Я имею в виду люди-то они какие? спросила Нина.
Мы по домам не ходим, сухо ответила представительница. Анкету он заполнил, все нормально. Работает в престижной компании. Зарплата хорошая. Не бойтесь не уголовник.
Про жену Нина и спрашивать не стала. Какая естьтакая и есть. Больной человек. Подъехали к дому. Место красивое, улица тихая, с двух сторон дорогикаменные особнячки. Что поразительно: никаких заборов.
У вас что, не грабят? спросила она.
От места зависит, объяснила представительница. В таких местах никто никого не грабит. Но есть и другие районы. С решетками в окнах.
Из окна своего кабинета Левин увидел двух женщин, но не побежал вниз отворять им дверь, не засуетился. За последние полгода он сильно сдал. Зоина болезнь тихо, неторопливо и беззлобно убивала обоих. Она не пугала их смертью, пугала жизнью. По утрам не хотелось просыпаться. В голосе жены ничего не изменилось, даже прежняя ее смешливость еще звучала в нем, только последние два года Зоя все время повторяла одно и то же. Как попугай.