Надо пойти погулять, говорила она. Надо пойти погулять.
Потом забывала, опускалась на стул, смотрела в одну точку. И снова:
Пойти погулять. Мне надо пойти погулять.
Не отходя от окна, он услышал ее суетливые шаги по лестнице к входной двери. Потом шаги замерли. Жена не помнит, как открыть дверь. Теперь можно не бояться того, что она уйдет и ее нужно будет искать. Она не уйдет. Чтобы открыть дверь, нужно вспомнить, как ее открыть. Зоя стояла неподвижно, молча. Про звонок она уже забыла. Ее лицо, еще недавно напоминавшее лицо Софи Лоренпусть в старости, но те же высокие скулы, и тот же разрез крупных глаз, застыло как маска. Ни один мускул не шевелился. Даже волосы, несмотря на то что на них подул ветер (стену рядом с входной дверью занимало высокое окно с открытой фрамугой), тусклые волосы ее слабо приподнялись надо лбом, как мертвые, и тут же вернулись обратно. Иногда ему казалось, что это располневшее тело и это слегка напоминавшее его жену лицо принадлежат какому-то другому человеку, который, попав по ошибке или по злой чьей-то воле внутрь Зои, укрепился там, но он действительно ничего не знает о прожитой ею жизни, поэтому и повторяет одно и то же, самое простое, а окружающим кажется, что это она, Зоя, забыла обо всем. Поскольку больна. А может быть, Зои давно уже нет? Ее просто нет, умерла. И постепенно догнивает, мертвая, в этом не принадлежащем ей располневшем теле с таким неподвижным спокойным лицом.
Подожди, сказал он сверху. Сейчас я спущусь и открою.
Кому? удивилась она.
Приехала домработница.
Какая еще домработница? Зоя вспылила, повысила голос. Кому здесь нужна домработница? Я тебе сказала, что мне никто не нужен!
Он отодвинул ее плечом и открыл дверь. Длинноногая представительница агентства вошла первой, Нина за ней. Хозяйка прижалась затылком к стене и вздрогнула сильно, всем телом.
* * *
На следующее утро началась новая жизнь. Не нужно было вскакивать затемно, задавать корм скотине, растапливать печь, потом бежать на автобусную остановку, чтобы не пропустить маршрутку, довозившую ее прямо до больницы. Теперь, открывая глаза, она видела в дверном проеме седую растрепанную голову Зои и слышала ее веселый голос:
Вставай. Гулять пора.
Спорить или просить подождать бесполезно. Зоя все равно не уйдет, а будет стоять и повторять одно и то же:
Гулять пора. Гулять пора. Гулять пора.
Нина поднималась с постели, бежала в душ, одевалась, наскоро закалывала волосы.
Пойдем, пойдем! торопила Зоя. Я тебя заждалась.
Сначала нужно позавтракать.
А я позавтракала.
Вы не позавтракали. И Вадим скоро проснется. Ему перед работой поесть нужно.
Он ушел, хитрила Зоя. Поел и ушел.
Он спит. Пойдемте на кухню.
Хозяйка недовольно бурчала что-то себе под нос, но слушалась. Они поднимались на кухню. Нина варила кашу, делала бутерброды. Не дожидаясь, пока появится муж, Зоя жадно набрасывалась на еду. Она еще помнила, как пользоваться ложкой, но что делать с ножом, забыла.
Кусочек поменьше, кивала на хлебницу. И белым намажь.
Нина отрезала небольшой кусок хлеба, мазала его маслом.
И этот вот сверху, Зоя показывала на сыр. Побольше кусочек.
Вадим, старый и помятый после ночи, не смотрел на них и не разговаривал. Завтрак заканчивался в ледяном молчании, которое Зоя не то чтобы помнила по прежней их жизни (она ничего не помнила), но страх, впитанный ею за всю эту жизнь, страх его ледяного молчания не смогла победить даже болезнь, и теперь этот страх, ежедневно возвращаясь по утрам, вызывал сильную дрожь ее пальцев и те непроизвольные подергивания левой щеки, которые врачи, ничего не зная о Зоиной жизни, относили к симптомам Паркинсона.
Гулять пора, говорила она.
Дождь, отрывисто произносил хозяин. Вы обе промокнете.
Какой еще дождь? удивлялась Зоя. Пора погулять.
Нина торопливо убирала со стола, набрасывала куртку, хотя было уже тепло почти по-летнему, надевала плащ на Зою. Они выходили на улицу, на пахнущий нежной травой мокрый воздух.
Давайте споем, предлагала Нина.
Зоя, которая, как утверждал Вадим, никогда раньше не пела, за последние две недели пристрастилась к пению.
Какую? спрашивала Нина, зная, что Зоя все равно ничего не вспомнит.
Какую хочешь, хитрила Зоя.
То-о не ветер ве-е-етку клонит, не-е дубра-а-авушка шумит, мягким своим, грудным голосом начинала Нина, стесняясь петь громко и оглядываясь по сторонам.
Не дубра-а-авушка шумит! подхватывала Зоя.
То-о мое, мое сердечко стонет, еще тише продолжала Нина.
То мое, мое сердечко сто-о-онет! надрывалась хозяйка.
Не переставая петь и переходя от одной песни к другой, они сначала описывали круги вокруг дома, потом пересекали улицу и углублялись в небольшой перелесок, отделявший каменные особнячки от здания школы. Деревья светло зеленели листвой, такой молодой и прозрачной, что при виде их прозрачной, совсем еще неопытной жизни бывалому человеку хотелось плакать. Через час Нина выдыхалась. Пора идти домой. Вызывать Колю по скайпу. Ой, Коля-я-я-я! Ой, Коля-я-я
Она замечала, что он каждый раз готовится к разговорам. Поначалу это радовало ее, потом начало беспокоить. А вдруг он скрывает от нее что-то? Зачем так стараться? Надевать чистую рубашку и бриться до того, что кожа возле носа стала малиновой?
Ну, здравствуй, хорошая моя, говорил он неторопливо. Как ты там?
Я нормально, отвечала она. Справляюсь. Зарабатываю. Через неделю переведу тебе семьсот долларов.
У него влажно вспыхивали глаза.
Семьсот? Это ладно.
Ты только сразу отдай их за телевизор. Соловейко отдай триста и Якимчуку четыреста. Тогда мы будем в расчете.
Хлопцы мои сотню просили.
Конечно! Она вся краснела. А как же? И хлопцам отдай.
Нужно было попросить его позвонить дочке, которой совсем скоро рожать, и ей тоже что-то подкинуть, но тогда ничего не останется. Дочке нужна кроватка для ребенка, нужна коляска, много чего нужно. Время, однако, еще есть, подождет. Главное: долги. Коля к тому же не слишком жаловал Нинину дочку, считал ее избалованной и эгоистичной.
Да за такую мамку, как ты, говорил он еще в самом начале их совместной жизни, за такую мамку, знаешь? На смерть пойдешь, если нужно. А ты у нее «спасиба» не допросишься.
(Теперь, когда они и видятся только по скайпу, не нужно о дочке. Только раздражать. Сама ей потом переведу сотни две, заработаю и переведу.)
Придвинься, шутил он. Придвинься, родная. Дай мне хоть пощупать тебя. О-о-от так! Хорошо!
И прижимал руки к ее груди на экране. И опять она не знала, что думать. Раз так шутит, значит, ему невмоготу. Без женщины невмоготу или без нее?
Соскучился? всхлипывала она.
А то! говорил он спокойно.
* * *
В этот день Зоя жаловалась на рези в желудке, ничего не ела и ушла спать в шесть часов вечера. За окнами зарядил дождь, смывая все краски: зеленыес травы и листьев, пунцовые и белыес пушистых цветов на магнолиях.
Вы, Нина, не верьте нашей весне, раздраженно сказал Вадим, вытирая рот салфеткой. Они заканчивали обед. Сегодня тепло, деревья распустились, а завтра, может, снег пойдет. Все померзнет.
Она промолчала.
Как в жизни, вздохнул он. Точно как в жизни. В моей, во всяком случае.
Да в любой, прошептала она.
Я хотел поговорить с вами, он нерешительно пошевелил пальцами в воздухе, словно стряхивая с них невидимую воду. Она знала эту его привычку. Вот о чем поговорить. Поговорить о том
Нина напряглась так сильно, что заныли виски.
Хотите остаться в Америке?
Насовсем?
Ну, да. Насовсем.
Хотела бы, просто ответила она. Конечно, хотела бы. Мы там не проживем. Ни денег, ни работы. У меня-то еще ладно. Все-таки профессия есть. А у мужа совсем ничего.
Так он вам все-таки муж?
Мы не записаны.
Да не важно! усмехнулся он. Я думал, может, вы хотите здесь замуж выйти? Чтобы статус получить.
А вам что за дело? с неожиданной для себя резкостью спросила она и тут же смутилась, до слез покраснела.
Он не удивился.
Ваша виза через два месяца закончится. Вы уедете обратно, а мне нужно будет опять кого-то искать. Зоя к вам привыкла. Она вас даже любит.
Она никого не любит. Вы же знаете.
Тем хуже. Он сморщился. Тем хуже. Но как бы то ни было, я бы вас потерять не хотел.
Мне в церкви сказали, пробормотала она, мне одна женщина там сказала, что у нее племянница тоже так приехала И тоже из наших мест Хотела остаться, чтобы потом всю семью вытащить. И не смогла. Денег не смогла таких заработать, чтобы заплатить. За такое замужество, не настоящее, очень много нужно заплатить. И потом еще юристу
У меня есть один знакомый Вадим нерешительно пожал плечами. Неудачник. Пьющий. Юра Лопухин. Некоторые считают, что он гениальный художник.
И не женат? спросила она и поняла, что нельзя было задавать этот вопрос: саму себя выдала.
Вадим едко посмотрел на нее:
Был женат на американке, она его сюда и привезла из Москвы. Потом они развелись. Он пил. Но поначалу его работы покупали даже музеи. Хорошие музеи. И частные коллекционеры покупали. Я не очень разбираюсь в живописи, честно вам говорю, но мне нравится то, что он делает. Вернее, делал. Потому что он уже год не работает.
Пьет?
И пьет тоже. Но не в этом дело. Не только в этом. У него гангрена правой кисти. Вы ведь знаете, что это такое.
Я знаю, сталкивалась.
Ему предлагают ампутацию. Но он не хочет. Не дает руку отрезать. Ни в какую. Попадает в больницу каждые два-три месяца, там его накачивают антибиотиками, отпускают. Возвращается домой, пьет. Совершенно один. Никого у него нет.
А жена? Она не помогает?
Они давно расстались. Грязь в доме такая, что нельзя войти, запах жуткий. Но художник он хороший. И человек, кажется, неплохой. Хотя очень странный.
А я ему зачем? Вы к чему ведете?
К тому, что Вадим замялся. Ну, мне пришло в голову, что, может быть, Лопухина попросить на вас жениться? Тогда у вас появится право на проживание здесь, право на работу, медицинская страховка.
Нина положила ладонь на горло, которое вдруг горячо запульсировало.
Что, он вот просто так: возьмет и женится на мне? Без всяких денег?
Он очень одинок. Инвалид. Была одно время какая-то баба, но она не вылезала из казино. Проиграла все свои деньги, дочкины деньги, все, что мать оставила после смерти, дом продала. И тоже проиграла. Иногда, говорят, даже ночевала в машине.
Русская?
Полька. Он говорил, что красивая. Но тоже, кажется, совсем больная, это еще хуже алкоголизма. Он ее просто приютил. Никаких романтических отношений там не было. Вот я и подумал, что он все-таки добрый человек, не похож на остальных.
Дождь, наконец, утих. Воздух, пропитанный терпкой синевой вечера, хотелось глотать, пить, захлебываться им. Нина ходила и ходила по тому же маршруту, по которому утром они гуляли с Зоей. Что делать? Сказать Вадиму, что она согласна? Пусть он поговорит с этим художником. Однако с чего он взял, что тот вообще захочет жениться? В церкви одна женщина объяснила, что фиктивный бракэто уголовное преступление, и если поймают, тут же выкинут из страны. Хорошо бы еще в тюрьму не попасть! Но как можно доказать, что бракфиктивный? Сегодня фиктивный, а завтра настоящий, свечку-то никто не держал. Голова шла кругом. Больше всего ей хотелось прижаться сейчас к Коле, и пусть он разденет ее, пусть уложит. Раздвинет ей ноги. И свет погасить. Тогда и уйдут эти страшные мысли. Коля часто называл ее овцой. Правильно называл. Таким, как она, нужно дома сидеть. Она посмотрела на часы. Поздно его вызванивать, спит давно. Но если не поговорить сейчас, не признаться, покоя не будет. Как он скажет, так и надо поступить. В глубине души Нина не сомневалась, что Коля поднимет ее на смех, а может, и обидится. Замуж, идиотка, собралась!
На компьютерном экране его лицо было хмурым, заспанным, немного отекшим. Не дай Бог, пил.
Разбудила я тебя?
Так два часа ночи. Конечно, разбудила. Мне в полшестого корову доить. Ай забыла?
Ничего я не забыла! жарко прошептала она и почти коснулась губами его лба. Я здесь не живу, срок отбываю. Какая без тебя жизнь?
Короче, Нинок. Он зевнул. Знакомо, протяжно. Что там у тебя?
Она вдохнула полную грудь воздуха.
Коля, ты как посмотришь, если я не по-настоящему здесь замуж выйду?
Глаза его вспыхнули.
А что, есть такой вариант? спросил он отрывисто.
Пока еще нет. Но хозяин говорит, что может спросить тут одного Не женатый, болеет.
За деньги?
Хозяин говорит, что, может, и так. Не за деньги. Погасли зрачки:
Кому ж это надо без денег!
Коля, если за деньги, я не вытяну. Откуда мы возьмем такие деньги? Пятнадцать тысяч долларов. Я в жизни не заработаю.
Он взъерошил волосы обеими руками.
Нинок, ты сама решай. Меня не спрашивай. У меня тут свои дела, ты знаешь. Корову подоить, свиней накормить. Лето придетза огородом присматривать. Скоро буду как баба.
И сам засмеялся, как будто от боли.
Не сомневайся во мне! прошептала она и не выдержала, всхлипнула. Я сильная.
А я в тебе не сомневаюсь, сказал он. Знаю, что сильная.
* * *
Сон был страшным до обморока. Один из тех снов, которые не забываются даже после смерти. Нина возвращается обратно домой с пустыми руками. Спрыгивает с автобусной ступеньки в пыль, густую, горячую. Дышать ей становится нечем. Воздух черен от слепней, и кусты сирени, посаженные вдоль дороги, кажутся седыми от жары.
Г-о-осподи! кричит она, но звук останавливается, пыль в горле не выпускает его. Да как же я так?
Рядом содрогается автобус.
А Коля-то где? Что не встретил?
Она догадывается, что Коля будет очень сердит за то, что она ничего не заработала, но он ведь думает, что это так легко: привезти из Америки мешок с деньгами, а это трудно, очень трудно, ведь заработать хочется всем, а платить не желает никто, а уж как она старалась, пока была жива Зоя, из сил выбивалась, но Зою куда-то свезли, а может, сама померла, и нету работы, ну, нету ее!
Воды бы попить. Колодец тут был. Где колодец?
Нина снимает туфли, которые до боли натерли ноги, и, увязая в горячей пыли, торопится к дому. Там Коля. Она чувствует, что Коля бросил ее, уехал к Ядвиге, и острая ревность впивается в ребра.
Меня к евреям отправил деньгу заколачивать, а сам туда. Вот я покажу
Из седого куста сирени выходит маленькая женщина, которую Нина раньше никогда не видела в поселке.
Мамлюка! говорит женщина. Я Мамлюка. Нина не удивляется: Мамлюка так Мамлюка.
А Колю хоронят. Ты к Коле приехала?
Нина оседает в пыль, зажав рукой левую грудь, и видит на своей ладони красную ягодную мякоть, которая медленно течет соком сквозь слабые белые пальцы, как будто сквозь марлю.
Все сердце себе извозила, смеется Мамлюка. Иди, вон несут
Но Нина не может подняться.
Иди, вон Ядвига! А вон его хлопцы. Иди! Без тебя ведь зароют.
Незнакомые люди проносят мимо Колю в красивом гробу. Лицо его в ярких бумажных цветах. Глаза приоткрыты.
Он жив! понимает она. Они так с Ядвигой придумали! Пока меня нет, обмануть. Сказать, что, мол, умер. И бабу ко мне подослали чужую!
* * *
Проснувшись, она не сразу открыла глаза, хотя яркий свет лег на все ее лицо тяжелой золотой ладонью и смял ей ресницы.
Домой пора ехать! решила она. И денег не нужно. К нему пора ехать.
Зоя торопила гулять, уже стояла в дверях, высокая, полная, седая, в коротких оранжевых шортах.
Что спишь да все спишь? удивлялась она. Что спишь да все спишь?
* * *
Я договорился с Юрой Лопухиным, безразлично заметил за завтраком Левин, глядя в «Нью-Йорк тайме». Он приедет часам к пяти.
* * *
В апреле Лопухину исполнилось пятьдесят два года. Шесть лет назад в галерее на Ходынке он познакомился с Иветт. Она тоже считала себя художницей, хотя занималась в основном фотографией. Он знал не больше двадцати английских слов, Иветт объяснялась с помощью разговорника. Через три месяца они поженились. С ее стороны это был экстравагантный и необдуманный поступок, но вся Иветт была экстравагантной и необдуманной. На московском морозе, когда он первый раз поцеловал ее, губы ее были холодными и сладковато-кислыми, как тугие дольки мандарина.