Слишком поздно я увидел, что при нем был мешок, который он прихватил с собой, когда залез на раму. Он чуть не опрокинул нас в сточную канаву.
Держитесь ровно, мистер Бобс.
Он не мог быть тяжелым, но то, что он вез в мешке, мешало держать равновесие. Однако я все равно поехал.
В стране картофельных фермеров никогда не продашь «икс-кей яг». Он повернулся, чтобы обращаться ко мне напрямую. Но спросите меня, где «яг»?
Он был взрослый человек, отец семейства. Было бы грубо приказать ему сидеть тихо.
Спросите меня, он в рукаве? Нет. Но должна быть встречная продажа. Куда я припарковал встречную продажу?
Держитесь, мистер Бобс. Позади машина.
Нет встречной продажи, кричал он. Но это невозможно.
Я слышал, как завизжали шины, застучали дворники. Затем, когда машина проехала мимо, он пнул в ее сторону ногой:
Видите тут встречную продажу? Если найдете ее, именно на ней я потерял деньги от сделки.
Мы были напротив апартаментов, возле людной дорожки перед гостиницей «Королевская». Я накренился влево, вихляя, свернул на Янг-стрит, благополучно добрался до Беннетт-стрит, где он высоко поднял свой мешок.
Я совершил невозможное, сказал он, вероятно, собираясь продемонстрировать фокус, хотя в результате «малверн-стар» ударился о глубокий цементный сток, и мы все полетелилюди и железо, и приземлились жестко, спутавшись вместе.
Сточные воды наполнили мои ботинки. Я еще не знал, что порвал новые брюки от «Флетчера Джонса», но чувствовал, что ободрал голень и ладонь. Сосед полз дальше вдоль стока, волоча за собой мешок. Там он сел, скрестив ноги под фонарем, и кровь капала с его бриолина.
Ну же, сказал я. Я доведу вас до дома.
Никакого дома, ответил он. Слушайте. Сначала я думал, что продам его Хэллорену. Это было прошлым вечером.
Он бы не сдвинулся, что бы я ни делал. Наконец мы уселись вместе, скрестили ноги в стоке. Дождь все шел. Я узнал, что Хэллорен был идеальной перспективой во всех смыслах: обладал не только доходом, но и известной страстью к последним моделям. Однако строитель-пижон был выше шести футов росту, и в результате, когда он втиснулся на сиденье водителя, его «крупная башка» торчала над лобовым стеклом.
Приятели немилосердно освистали его из темного пролета паба.
Втяни голову, кричали они. И: Втяни локоть.
Но ни голову, ни локоть нельзя было втянуть в автомобиль, а колени клиента согнулись под приборной панелью и терлись о руль. («Я вам не акробат», сказал он.) Он не умел с легкостью переключать передачи, но в то же время любил читать «Вилз» и «Модерн Мотор» и не мог отказать себе в шансе дать легендарному двигателю волю на дороге.
Увы, на настоящем испытании ему не хватало слуха и чуткости вести без синхронизатора, и приятели-выпивохи подбадривали его всякий раз, как он вымучивал стон из коробки передач. Ни сделки, ни продажи, ни удачи, и Бобс должен был ехать домой к своей миссус на автомобиле, который он не мог с легкостью объяснить.
Прошлой ночью, сказал он, я разбился и сгорел.
По глупости я попросил его объяснить. И он продолжил рассказ о том дне, пока даже я не потерял терпение и не подпер его дворовым забором. Дал ему свой платок стереть кровь.
Потом он занялся сбором того, что высыпалось у него из мешка:
Сосновые шишки, объяснил он. Ими лучше всего разжигать огонь.
Я выровнял переднее колесо, и вместе мы пошли, оба промокшие до нитки: я вел велосипед, а он позади тащил свои шишки.
Миссис Бобс, должно быть, услышала, как заскрипели ворота. Она встретила нас красноглазая, заплаканная, в домашнем халате. Дети были перепуганы, мальчик выл в тоске, а бледная дочь утешала мать, которая, похоже, уверилась, несмотря на все доказательства, что она теперь мать двоих сирот.
Мое присутствие не уняло вдовье горе. Она усадила мужа на кухонный стул.
Невозможно, сказал он.
Да. Она омыла его рану и помазала ее красным бальзамом и желтой настойкой и встала перед ним на колени. Мой милый маленький Коротышка, что они сделали? Что случилось с машиной?
Только потом она увидела мешок и пнула его своей тапочкой.
Что это?
Сосновые шишки, сказал он. Для камина. Если я могу это, то смогу делать все.
У нас газовая плита, ответила она.
Я ощутил, что пора покинуть слишком личную сцену, но меня призвал мальчик, который закатал свои пижамные штаны, чтобы я мог нанести на его кожу тот бальзам, каким пользовали отца.
Девочка заварила чай.
Волосы продавца теперь лежали гладко на идеальной голове. Его лоб и брови были выкрашены в красный и желтый. Внезапно он уселся на линолеумный пол, усадил сопливого малыша на колени и вытер ему лицо. Малыш хотел сосновых шишек, но отец вынул толстый белый конверт из внутреннего кармана.
Пусть сестренка поможет тебе посчитать.
Я оставался за столом между мальчиком и девочкой, пока они считали самую большую стопку наличных, что я когда-либо видел. Десятифунтовые банкноты, огромные пятерки, все на кухонном столе.
Я бы никогда не продал его, сказал Коротышка, все еще сидя на полу. Невозможно.
Миссис Боббсик села на колени возле мистера Боббсика, то гладя его по голове, то целуя его руку.
Я думала, ты разбился в этой жуткой машине.
А разве я не сказал, что сделаю это? Утром?
Ты сказал, что вернешь ее назад и заплатишь процент. И поговоришь с «Фордом» о нашей франшизе.
А что я вместо этого сделал?
Заключил великолепную сделку, конечно.
Это сделка? спросил мальчик, и хотя он продолжал повторять вопрос, никто ему не ответил.
Но кто? спросила жена. Не Хэллорен, тогда кто?
Несмотря на очевидное обожание семьи, вернувшийся герой не хотел, как я постепенно понял, говорить, кто дал ему эти купюры, теперь собранные в три кучки в соответствии с достоинством.
Миссис Боббсик пихнула его в плечо:
Кто?
Можно мне чашку чая?
Это была миссис Маркус?
Сначала чай.
Но лицо миссис Боббсик посуровело.
Что она попросила вместе с машиной? Она хоть умеет водить такой автомобиль?
Муж пожал плечами.
Полагаю, она снова захочет уроки вождения.
У нее есть права.
В прошлый раз права тоже были.
Айрин, взмолился он.
Ты там пил? С ней? В Маунт-Эгертоне? Сосновые шишки, кричала она. У нас газовая плита.
Я продавец.
Ты оставил машину у нее? А как же регистрация и страховка? Она не подвезла тебя в Марш?
Что-то случилось. Все изменилось. Внезапно детям было пора в постель. Миссус выпроводила их вон, закрыла за собой дверь, снова открыла.
Ты ублюдок, сказала она. Это она дала тебе сосновые шишки для камина? Ты должен был позвонить «Форду».
«Не лезь не в свое дело», подумал я.
12
Приезд Боббсиков поставил под вопрос мои нормальные и ненормальные привычки. Например, никакой стук или шум автомобиля раньше не убедили бы меня высунуться навстречу приставам, затаившимся на моей передней веранде. Теперь меня вытащил из укрытия сыночек Боббсиков, играющий деревянным грузовичком.
Бобби, вскричал я.
Он спрыгнул с веранды и задумался, добежит ли до ворот. Я показался в полный рост, с сухими лепестками гортензии на штанах.
У меня гонки, выговорил он наконец.
С кем?
С сотней грузовиков. Он нахмурился. Вокруг этого стула. Я Ронни.
Можно мне поиграть?
Он решил, что это возможно, и я пополз по веранде, пачкая вторые лучшие штаны.
Несколько дней спустя я услышал очень слабый стук в дверьскорее даже царапанье. Явно не пристав. Скорее, мальчик с грузовиком приглашает на гонки. Когда я увидел, как под дверь проталкивают почту, я улыбнулся.
Я потянулся, но полинявший конверт ускользнул. Ронни выуживал меня, словно ябби, которого можно выманить из ручья куском бараньего жира на веревочке. «Маленький шельмец», подумал я. Подождал, пока конверт появится снова, и схватил его.
Поймал, вскричал я, открыв настежь дверь.
Боже правый. Это была мисс Кловердейл, голыми коленками стоявшая на экземпляре мельбурнской «Сан».
В высшей степени немыслимо, чтобы она вдруг здесь очутилась. Она должна была быть в тридцати трех милях отсюда, преподавать историю в Женском методистском колледже. Но теперь она смотрела на меня, стоявшего в дурацких шлепанцах, в этом доме, на этой улице.
Вы не читаете почту?
На передовице «Сан» было изображено облако-гриб. ИСПЫТАНИЕ ЯДЕРНОЙ БОМБЫ В ВУМЕРЕ. Чудовищные испытания в Маралинге, но мне было абсолютно неинтересно. Мой позвоночник звенел от возбуждения.
Затем она, Кловер, в моем коридоре, а потом в гостиной, выбирала книги, как посетитель аукциона. Ее лодыжки сверкали в сумраке.
Итак, объявила она. Ее глаза были дики и черны. Чего вы от меня хотите? задала она вопрос. Она взяла мой экземпляр Мориса Бассе «En Avion Vols et Combats» и изучала обложку, прежде чем отложить том в сторону.
Она выбрала другую книгу и отложила ее тоже, и я увидел, что она была невероятно зла или, возможно, напугана. Нам была внове эта интимная ярость.
Что с вашими чертовыми танцами?
Вы сбежали, сказал я.
Я ждала.
Нет.
Да, вы вылетели из «Виндзора» и посмотрели прямо на меня. А потом притворились, что не увидели.
Ради бога, было темно.
Она положила прохладную руку на мою щеку и тут же ее отдернула. Вернулась к книгам. Я увидел, что моя гостиная была крысиным гнездом, а пол не слишком-то чистым.
В этом убогом доме я мечтал сжать руками ее гибкое тело, воображал, что ее юбка соскользнет, как лепесток, на мой родной пол. Я представлял, как скажу: «Я люблю тебя», и вот она тут, а я уже не уверен, что люблю ее, и я ощутил не близость любимой, но скорлупу непохожести. Она перемещалась от стола к полкам, отбросив «Сан» с облаком-грибом, изучала мои книги, возможно, представляла их одинокого владельца в дырявых носках возле уличных развалов и в аукционных домах, понимала, что я не тот, за кого она меня принимала, а жалкий мшелоимец, глядящий в бездну бесплодной жизни.
Вам стоит открыть книжный магазин.
Может, и открою.
Это из Государственной библиотеки Виктории.
В самом деле. Это был «подарок» из отдела картографии.
Так вы вор? Она сняла туфли, как часто делала в студии, и я был поражен, увидев ее великолепные ноги на моем грязном полу.
Я правда не видел вас возле «Виндзора». Думал, вы сбежали.
Покажите мне дом, решила она и понесла туфли по коридору.
Не входите в кухню.
Разумеется, она прошла прямо в кухню, где линолеум был липким, как мухоловка.
Сахар, объяснил я.
И она отлепляла безукоризненные ноги от моего клейкого пола, соединяясь с ним и вновь прерывая связь, глядя при этом на мой садик.
Им следует подрезать крылья.
У меня был облупившийся эмалированный таз, в котором я смывал землю с картофелин, и теперь я наполнил его теплой водой из-под крана. Обошел по краю засохшую сахарную лужу, поставил таз на стол и принес полотенце с куском мыла.
О, Вилли, сказала она, и ее верхняя губа чуть набухла. Ты собираешься меня искупать?
Она смеялась надо мной, а мне кровь ударила в голову, и я едва мог ее разглядеть. Она села на самый крепкий из моих кухонных стульев. Я смело поставил таз с водой у ее ног, а она с любопытством взглянула вниз. Она передала мне мыло, и я не мог понять ее взгляд, но она не отворачивалась, даже когда ставила голые ноги в воду.
Хотел бы я, чтобы это был новый кусок, а не старый обмылок. Я встал на колени. Поднял ее левую ногу. Она позволила мне эту близость. Я омыл ее розовые подошвы и мягкие тени между пальцами. Намылил круглую легкую пятку, а затем лодыжку, и когда наконец взглянул вверх, то увидел ее вдумчивый взгляд. Она потянулась и коснулась моей щеки, и тогда я встал, и она встала, и я взял ее сухую руку в мою влажную, и пропал из этого мира.
Ты меня видишь, Вилли?
Я повел ее назад в коридор.
Мы танцуем?
Здесь пол чище.
Она выказывала исключительно любопытство к тому, куда я ее вел, к незастеленной холостяцкой кровати двух футов шести дюймов шириной с книгами среди простыней.
Почитай мне, сказала она, и по практическим причинам я почувствовал облегчение, и обнаружил персидского поэта, и мы легли вместе на измятую постель, и она положила голову мне на грудь, и я гладил ее волосы левой рукой, держа чуть набрякший от воды томправой. Это были двенадцать газелей персидского поэта Хафиза.
Я читал, а она целовала меня в щеку, и мое тело сводило откровенное желание.
Продолжай, сказала она.
И я продолжил.
Когда стремлюсь за ней воследбежит, как от огня,
Когда же от нее идуто злится на меня.
И если у дороги я, желанием влеком,
Как пыль, прильну к ее ногам, промчится ветерком.
Полпоцелуя был сорвать я с уст ее готов,
В итоге же досталась мне лишь сотня сладких слов.
Сахар, сказала она.
Когда Хафиз закончился, я должен был читать Неруду, потом Кристину Россетти, потом э.э. каммингса, потом Уолта Уитмена, потом Джона Донна, потом Шекспира, и мы вставали, чтобы поесть тостов с маслом, пока не закончилось масло и не начало темнеть. Наши желудки урчали. Я ушел покормить кур и вернулся с яйцами, но она выросла на птичьей ферме и не выносила их вкус. В сумерках мы втайне дошли до Гелл-стрит, мимо забегаловки горбуна с рыбой и чипсами, а оттуда вышли на главную улицу. Я не навязывался ей, но я был мужчиной, а потому меня переполняли расчеты: я надеялся вопреки всему, что Фрэнк Бенеллэк не закрыл дверь своей аптеки. Слишком поздно. Мы медленно прошли по главной улице, не касаясь друг друга. Кловер сложила руки на груди и вспоминала истории про Джотто. Мы с восторгом обнаружили, что оба мы обожали необузданную автобиографию Бенвенуто Челлини. Возле здания суда ее локоть наткнулся на мою руку. Она пребывала в восхитительном бешенстве из-за того, как покровительственно Вазари писал об Уччелло.
Стемнело, но кузнец еще работал. Звон его молота всегда на мой слух звучал как песни ворон-свистунов, малюровых и флейтовых птиц и дарил городу обманчивое чувство покоя. Единственная машина медленно проехала мимо нас. Вторая аптека была закрыта. Для меня это в любом случае стало бы испытаниемпросить то, чего я хочу, у людей, которым я известен как холостяк. После аптеки был жестокий дантист, а после дантистакарамельная лавка миссис Хэлловелл, затем автозаправка Саймона с лесом бензонасосов разных видов: некоторые со стеклянными резервуарами и ручными помпами«Нептун», «Калтекс», «Голден Флис», «Плюм», «Эмпол», печальные и выцветшие, затасканное имущество на продажу или на съем.
На другом углу находилось старое кафе «Мерриму», считавшееся греческим, хотя владел им Бен Калво, еврей, выживший после захвата Салоников немецкой армией. Стрижка Бена благодаря Эрику Редропу не льстила его ушам и не пыталась скрыть глубокие борозды на шее и черепе. Когда мы вошли в кафе, стало ясно, что он нас ждал. Улыбка завладела его загорелым лицом, морщины сбегали вниз, к ухабу мощного носа. Я смутился еще до того, как он потребовал представить его даме. Дальше стало еще хуже.
Когда Кловер поздоровалась, Бен вскричал: «Голос!» Взял ее за руку безо всякого разрешения и повел показывать фотографии местных легенд в рамках: Карр, знаменитый местный велосипедист, Джексон, который выиграл «Стэвелл Гифт», крушение Опасного Дэна на ипподроме Бахус-Марша, затопленная главная улица, гостиница «Тюк шерсти», где дилижансы «Кобб энд Ко» меняли лошадей, и тут он указал на место моего фотобледный лоскут на стене.
Попросите, чтобы он разрешил мне снова его повесить, сказал он Кловер. Почему нам не восхищаться им?
Думаю, он в бегах, сказала она кокетливо.
Я подумал: «Прошу, не поощряй его. Он захочет к нам присоединиться», но он был вежливым человеком. Он знал, что я не пью, но, возможно, чтобы помочь в моих ухаживаниях, подал нам запретного вина в чайных чашках. Мы сидели за отгороженным диванами столом возле окна на Грант-стрит и пытались поверить, что домашняя бормотухакьянти, а мы во Флоренции и смотрим на Дуомо, а не на автозаправку Саймона и что наши профили в раме окна над дорогойвеликолепные портреты герцога и герцогини Урбино, Федериго да Монтефельтро и его жены Баттисты Сфорцы.