Записки юного негодяя - Поль Монтер

Записки юного негодяяПоль Монтер

Часть первая «Замок»

Бог мой, да я сам не знаю, с чего я решился вести дневник. Должно быть, забавы ради и от совершенной скуки, что царит вокруг меня. Признаюсь откровенно, я вовсе не помышлял старательно корпеть над записями, ибо любой труд навевает на меня уныние. Скорее всего, меня подхлестнуло желание высказывать собственные тайные мысли без опаски получить порцию нудных поучений от папаши. Хотя сам бы я не додумался таким способом проявить некий протест от его извечного давления. Как-то зайдя в комнату старшей сестры, я заметил, что она склонилась над бюро и так увлечённо выводит строчки в тонкой книжице, что выражение её тусклого лица становится блаженным словно в церкви.

 Что ты пишешь, Анжель?  спросил я.

Бедняжка густо покраснела и, кажется, поставила кляксу на свои записи.

 Ах, Патрис, ты напугал меня, братик. Я я заношу в дневник важные для меня события.

 Дневник? Что это?

 О, братец, любому человеку хочется вспоминать счастливые и важные события, что происходили с ним. Но в суете жизни мы склонны забывать их. А так отрадно вновь пережить радость или светлую печаль, всего лишь заглянув в записки.

Пресвятая Дева, гнусавый голосок Анжель в сочетании с речью завзятой святоши тотчас вызвал у меня зевоту. Но после я действительно задумался над её нудными словами. Конечно, сестрица наверняка измучила бумагу откровениями вроде птичьего щебета, что послышался, когда она выходила из церкви и тому подобной ерунды. И эта зануда ещё уверяет в полнейшей откровенности написанного. По мне, если уж откровенничать, то до конца. Раз эти записи я веду для себя, отчего бы не поделиться ими с бумагой, которая, как известно, не краснеет? И вот, извольте, через пару дней я обзавёлся приличной книжицей в довольно скромном переплёте.

Пришлось соврать отцу, что она нужна для пометок в учёбе. Ну что же, отныне эти пока что пустые страницы станут отражать всё, чем мне захочется поделиться. Уж я позабочусь, чтобы чтение доставило мне удовольствие, если вдруг вздумается перечитать записи.

Хм, конечно, я не знаю правил ведения дневника, но мне откровенно наплевать на любые рамки. В конце концов, это полностью моё творение и вовсе не предназначенное для чужих глаз. Во избежание неприятностей я сразу же придумал тайник, незаметно надорвав обивку стула в моей комнате. А выходя из дому, я непременно беру его с собой. Вскоре я обнаглел настолько, что стал вести записи в открытую, и мой старикан отец воображает, что я наконец-то взялся за ум.

Итак, начнём. Думаю, мне стоит кратко изложить историю своего детства и юности, ибо всё самое интересное произошло со мной по счастливой случайности. Именно тогда, когда я решился завести дневник. Я маркиз Патрис Дефорж дю Мерсье. И я чертовски хорош собой. Да-да, с чего мне скромничать? Я настоящий красавец, и это не вымысел, а правда, от которой у папаши вечно сводит скулы. Ещё бы, я уродился внешностью в свою покойную мать. Увы, я видел лишь маленькую миниатюру, что хранится в ящике с безделушками в комнате Анжель. Но толком разглядеть её черты так и не смог. Сестрица залилась краской и выхватила портрет. Отец постарался избавиться от воспоминаний о супруге не иначе как от ревности. Я с детства наслышан, что юная испанка по имени Мария Долорес была чудо как хороша и к тому же младше супруга лет на двадцать. Неудивительно, что она наградила мужа ветвистыми рогами. Не знаю, доводиться ли маркиз Эдмон мне родным папашей, скорее всего нет. И я несказанно рад этому. Вообразите только, семейка Дефорж начисто лишена внешней привлекательности. Сам маркиз с жидкими бесцветными волосами, отвисшей нижней губой и унылым вытянутым лицом и сестрица Анжель, похожая на белёсую гусеницу своим длинным телом, полным отсутствием румянца и плоским бюстом.

Своё лицо я могу разглядывать в зеркале часами, каждый раз восхищаясь собой. Мои миндалевидные глаза ярко-синего цвета, прямой изящный нос, красиво изогнутые губы. Ровная чистая кожа, высокие скулы, покрытые нежным румянцем. Густые чёрные волосы, что блестят на солнце и закручиваются в тугие локоны без всяких ухищрений цирюльника. Кажется, впервые о своей внешности я услыхал из болтовни нянек. Тогда я был совсем ещё сопляком, что щеголяет в платьице и, видно, доставлял немало хлопот капризами и неуёмной страстью везде совать нос. В очередной раз толстушка Пурпайль вытащила меня из-под стола и, причитая о моём несносном нраве, заявила:

 Право же, этот гадкий мальчишка заслуживает хорошей трёпки, но стоит только на него взглянуть, как мигом начинаешь любоваться его милым личиком.

Кажется, это единственное, что я запомнил из раннего детства. Семи лет от роду, папаша сплавил меня на обучение в обитель святого Марка. Годы, проведённые за сырыми монастырскими стенами, я попросту счёл вычеркнутыми из жизни. Науки мне не давались, ибо я ленив до одури и даже не собирался делать вид, что мне интересно преуспеть в письме или счёте. От скуки я придумывал развлечения, кои не отличались праведностью и вызывали у монахов головную боль. Мне нравилось строить мелкие каверзы товарищам по несчастью. Я тайком выливал на простынь кружку воды увальню Вальяну, и бедолага, пылая от стыда, тщетно пытался доказать, что не обмочился во сне. Сыпал золу в табакерку старику Трюбло и во время урока несчастный вызывал у всех приступ хохота своим запачканным носом. Вот смеху, ведь он не мог даже пожаловаться настоятелю. Табак в стенах обители был строжайше запрещён. Ну а за особый грешок мне следует благодарить монаха Дрюмона. Это недоумок надзирал за порядком и, сам того не желая, открыл мне путь к простому удовольствию. Стоило нам улечься на паршивые узкие лежанки, покрытые тощими тюфяками, и натянуть до носа пропахшие затхлостью одеяла, дабы не трястись от холода в сырой и промозглой спальне, как Дрюмон, закатив глаза и сложив руки на тощем животе, вставал посреди зала и бубнил о грехе рукоблудия, что настигнет каждого, кто прячет руки под одеялом. Святой Бриак, да мы и не помышляли ни о каких грехах, единственным желанием было хоть как-то согреться! Но ежедневно повторяемые слова о рукоблудии вызвали у меня искреннее любопытство.

Надо ли говорить, что стоило монаху задуть свечу и покинуть спальню, как я мигом принялся ощупывать своё тело и в итоге скоро понял, что несколько простых движений приносят весьма ощутимое удовольствие. А уж после я рассудил, что получить его возможно в любое время, стоит только найти укромное местечко.

Однажды я решил поделиться своими познаниями с двумя товарищами, и мы пристроились в дровяном сарае. Даже в полумраке продуваемого всеми ветрами строения я с гордостью отметил, что снаряжён куда лучше приятелей. Впрочем, меня это даже не удивило. Ведь я настолько красив, что Создатель вряд ли решился бы испортить мой прекрасный облик наличием крохотного члена.

И вот мы пыхтели и краснели, поглощённые столь забавным занятием, как вдруг открылась дверь и в проёме возникла нескладная фигура Дрюмона. О, Пресвятая Дева! Он орал так, словно перед ним отворились врата ада. Щедро отвешивая оплеухи, он погнал нас прямиком к настоятелю. Надо заметить, что обитель святого Марка редко принимала на обучение отпрысков знатных семей. Обычно сынков важных сеньоров пристраивали в аббатство Сен-Жермен. Кажется, я был один из немногих, кто обладал титулом и достаточным состоянием. Уверен, что отец засунул меня в столь скромный монастырь из-за своей скупости. Так что моим товарищам по несчастью здорово досталось линейкой по рукам. И они голосили битых полчаса, заливаясь слезами и клянясь, что сроду не повторят подобного. Избить меня монахи не решились и попросту выставили взашей, отправив домой с провожатым и запиской для папаши. Не знаю, решился ли старикан настоятель указать прямую причину, но папочка прочёл послание и, помрачнев, дал мне пощёчину. Боже правый, меня едва не стошнило прямо посреди его кабинета. Удар получился довольно слабым, ибо рука отца не обладала крепостью, но ощущение от его пальцев вызвало у меня отвращение. Такое чувство, что по лицу хлестнули старой затхлой тряпкой. Надо бы пояснить, что я сызмальства необычайно чувствителен к любым прикосновениям. Впрочем, я не считаю это пороком, ведь на ласку моё тело отзывается с неменьшим пылом. Ну, хватит об этом. Итак, я вернулся домой и расстался с паршивым, унылым заведением. Уже за это стоит поблагодарить дурака Дрюмона. Папаша нанял парочку учителей и гувернёра Терье.

Свободного времени у меня мало, но, оставаясь один в своей невзрачной спальне, поверьте, я нахожу чем развлечься. Зеркало! О, огромное зеркало, что отражает меня в полный рост и доставляет мне немало волнующих ощущений. Дождавшись, когда все в доме заснут, и, вооружившись свечой, я принимаюсь разглядывать собственное отражение. С недавних пор я вовсе скидываю ночную сорочку и с восторгом подмечаю совершенство каждого дюйма своего тела. Однажды я едва не свернул себе шею, только чтобы полюбоваться гибкой спиной и идеальной формой ягодиц. Мне нравится, что моя грудь лишена волос, право же, наличие растительности весьма подпортило бы облик статуи. Я уж было подумывал избавиться от курчавых завитков внизу живота, но, испугавшись боли от выщипывания сего украшения, оставил всё как есть. Увы, в один из летних дней мне явно не повезло. Заметив, что сестрица ушла в церковь, я вообразил, что отец отправился вместе с ней. И, радуясь мнимой свободе, ибо мой гувернёр отлучился по делам, я не нашёл ничего лучше, как вновь предаваться самолюбованию возле зеркала. Однако стоило мне расстегнуть пуговицы на панталонах, как в комнату неожиданно вошёл папаша. Святой Гуго! Бедняга задохнулся от возмущения, и я уж было понадеялся, что его хватит удар. Увы, мне пришлось битый час выслушивать его вопли и все не лестные слова, которыми он меня наградил. Скажу откровенно, для своего оправдания я наспех придумал совершенно глупое объяснение. Вроде того, что в саду мне за шиворот упала гусеница и я всего лишь пытаюсь отыскать несчастно червяка. В итоге я остался без ужина с приказанием прочесть очередное покаяние и буквально к вечеру садовник и конюх, сопя от усердия, сняли со стены зеркало и вынесли из моей и без того унылой спальни. Ну, хватит об этом, право же, у меня довольно огорчений и без утраты любимой игрушки.

Отлично, кажется, сегодня мои записки наконец-то отразят нечто новое кроме воспоминаний о скучном детстве. За ужином папочка состроил скорбную рожу, и своим нудным голосом сообщил, что мы едем в Лувр! Я едва не вскрикнул от радости, хотя и отец, и сестрица вовсе не разделяли мои чувства. Далее последовал диалог между роднёй, на который мне в сущности плевать, но отчего не занести его в дневник?

 Анжель, дитя моё, позаботьтесь о приличных костюмах,  промокнув губы салфеткой, произнёс папаша.

 Как вам будет угодно.  Опустила глазки святоша.  Мне кажется, вас что-то тревожит, дорогой папа.

 Конечно, милая. Вообрази только, мне попросту надо перекинуться парой слов с сеньором Кольбером. Он сообщил, что надлежит явиться всей семьёй. Должно быть, это распоряжение монсеньора. Он стал редким гостем в Лувре. Версаль ему нравится больше. Думаю, придворные хотят показать, что и Париже есть немало достойных особ, готовых верно нести службу, без того чтобы постоянно мозолить ему глаза. Ну что же, в каждом сложном деле можно найти выгоду. Попробую представить господину министру Патриса. Возможно, он посоветует, кому в обучение его лучше всего отдать. Хотя сейчас мальчишка не блещет умом, надеюсь, усидчивость в итоге сделает из него недурного помощника при министре финансов. Да, Патрис, нечего таращиться словно деревянный болванчик. Я многие годы прилежно служу Франции и королю на этом поприще, и ты продолжишь это достойное занятие.

Вернувшись к себе, я в сердцах пнул козетку. Проклятье! Папаша, как всегда, всё решил за меня. Вот уж радости нажить горб, просиживая над бумагами и счетами! И он обрекает собственного сына на столь мрачное будущее, словно позабыв о моей прекрасной внешности. Но вскоре я и вовсе перестал утомлять голову безрадостными мыслями и принялся представлять, какой костюм придаст мне ещё больше очарования.

М-да Моя радость от предстоящей поездки здорово омрачилась туалетом, что слуга с самого утра занёс в мою комнату. Боже правый! Такого невзрачного камзола из сукна и ожидать было нельзя. Коричневая ткань, обшитая по вороту и манжетам узким шёлковым шнуром. Панталоны песочного цвета и шляпа с маленькой тульёй, лишённая перьев и украшенная неброской брошью. Черт возьми, пожалуй, будь я сыном лавочника, и то по такому значительному поводу получил бы куда более пышный наряд. Но мне осталось облачиться в эти унылые тряпки и скрипеть зубами от злости. Впрочем, новое платье Анжель также мало отличалось от её повседневных нарядов. Синий бархат с шёлковой шемизеткой ничуть не придал ей блеску. Сестрица ужасная дура! Синий цвет сделал её лицо совсем больным. Бедняжка горничная славно постаралась, прикалывая к жидким волосам мадемуазель Дефорж дю Мерсье фальшивые локоны. Но, видно, так увлеклась причёской, что позабыла о румянах, и Анжель вновь походит на белёсую гусеницу. Отец в парике и строгом камзоле с шёлковой перевязью, которая из экономии сзади надставлена перкалем. Вот чёртов скряга. Сроду не поверю, что наша семья не располагает деньгами. Сев в экипаж, я заметил, что мои пальцы подрагивают от возбуждения. Ещё бы, ведь это, пожалуй, впервые, когда мне доведётся покинуть Тампль, где стоит наш дом, и оказаться в самом вожделенном для каждого француза месте. Я жадно оглядываю всё, что находится по ту сторону нашего чопорного квартала. Право же, кажется, отец нарочно поселился в столь сонном месте. Улочки Парижа полны красок и гомона. Хотя, надо признать, что грязи и вони тут не меньше.

 Патрис.  Папаша похлопал меня по руке.  Я не обольщаюсь насчёт твоего ума, но будь любезен, выкажи себя серьёзным и почтительным перед важными господами, которым я хочу тебя представить.

Я ограничился кивком. Вот простофиля! Да на что мне корчить из себя заумного зануду при таком обворожительном лице? Надеюсь, дурацкое платье не слишком испортит мой облик.

Карету так отчаянно трясло на разбитой дороге, что я едва не задремал. Ах, святой Франциск! Стоило мне завидеть витую ограду и гвардейцев, я едва не завопил от восторга. Пожалуй, следовало бы расписать чудесное, ослепительное убранство Лувра и посвятить несколько страниц ровным дорожкам, скульптурам и райским садам с фонтанами, но страсть показать себя окружающим и удостовериться в собственной привлекательности вынуждает меня скомкать картину поездки, выхватывая лишь встречи с особами, коих мне прежде не доводилось видеть.

Нам предстояло пройти достаточно долгий путь по аллее, и я так и вертел головой во все стороны, пока не столкнулся с каким-то господином. Отпрянув, я залепетал извинения, но незнакомец внезапно широко улыбнулся и приподнял моё лицо за подбородок.

 Хм, откуда ты, прелестное дитя?

 Прошу прощения, сеньор де Лоррен,  не слишком вежливо буркнул папочка, пытаясь потянуть меня за руку.  Это мой младший сын. Господин Кольбер ждёт нас.

 Оставьте, приятель,  фамильярно подмигнул собеседник.  Министр только что отправился перекусить. Как тебя зовут, очаровательный ангелочек?

 Патрис, сеньор,  взмахнув ресницами, ответил я, с нескрываемым любопытством разглядывая нового знакомого. Он был довольно молод и весьма хорош собой. Шёлковый камзол нежно бирюзового цвета ладно облегал его фигуру. Обилие кружев и украшений вызвало у меня настоящую зависть. Де Лоррен показался мне прекрасным лебедем рядом с надутым индюком папочкой. Вскоре подошли ещё несколько миловидных юношей, и я с тоской почувствовал, как плох мой костюм. Право же, я похож на нищего! Жаль, что это было заметно не только мне. Де Лоррен прищурил глаза и обернулся к отцу:

 Друг мой, ваш сын очень мил и, конечно же, достоин более модной одежды. Такие камзолы не носят при дворе уже лет пять. Я непременно похлопочу перед герцогом Орлеанским о назначении этого ангелочка пажом. Месье будет приятно видеть в Версале хорошеньких слуг. Но, скорее всего, ваш славный мальчик отправится в Пале-Рояль. Мне не составит труда отвезти его туда в своём экипаже сегодня же.

Папаша покраснел как рак и пробурчал, что благодарен сеньору за заботу, но за сына уже обещал похлопотать господин Кольбер.

 Фи!  Де Лоррен поднёс к губам надушенный платочек.  Разве дело похоронить такого очаровательного юнца среди пыльных томов?