А что такое? Волынский посмотрел на архитектора. Али кто мешает?
Вон спроси у Хрущева, кто мешает.
Что у тебя? Что не так? Волынский не терпел препятствий на пути своего возвышения. Да говори и не тяни.
Слон, что мы в Персии купили, столько подарков шаху отвалив, издох по пути. Так-то, Петрович.
Как издох? изумился кабинет-министр.
А так! Сожрал какую-то дрянь в пути и издох. А слуги не досмотрели. Напились сволочи и просмотрели. Они с дороги мне нарочного прислали. Что, мол, нету более слона. И желают знать, чего далее им делать.
Хрущев развел руками.
Вот ироды! Кого послали за слоном! Пьяниц! Вот и имеем от того! вскричал Волынский.
Да и хрен с ним, со слоном, проговорил Жан де ла Суда. Ведь по плану у нас ледяной слон будет. А без живого обойдемся. Пусть царица на ледяного полюбуется.
Что ты! замахал руками на де ла Суду Волынский. Как без слона живого! Ведь по проекту коий императрица утвердила, шуты Буженинова и Квасник именно на слоне в клетке золоченные ехать должны из церкви в ледяной дворец.
Пусть на верблюде едут. Какая разница? спросил де ла Суда.
Ты хоть знаешь, что ежели слона не будет, то Анна может и разгневаться и сказать, что обманул я её. И сколь усилий и хлопот пропадет! И мне из-за слуг нерадивости карьерой рисковать? Нет! Срочно к шаху нового посланца с подарками богатыми. Слон доложен быть в Петербурге! Время еще есть. И пошли кого-нибудь порасторопнее в Персию в этот раз, Хрущев. Человека поведения трезвого. А тех по чьей вине слон издох наказать изрядно! Доставить негодяев в столицу. Я уж позабочусь о том, чтобы они 200 плетей за то получили. Пусть почешутся.
Сегодня же все устрою, Артемий, сказал Хрущев. Но надобны новые подарки шаху!
Я велю дать мехов соболиных, да лис черно-бурых, нужное количество выдать для подарков шаху придется. Любит шах Шадир наши меха.
Но и сие не все трудности, Петрович, сказал Татищев. Мы инородцев разных собирать стали в Петербурге. Ведь шествие всех народов империи нашей намечено. Но точного их числа никто не ведает из нас. Собрали некоторых именуемых самоедами, иргизами, якутами, камчадалами, терхменами, абхазцами, мордвою. А остальные?
Надобно в Академию наук запрос отправить, сказал Волынский. Пусть срочно для нас список составят о народах империи.
И пусть Академия рисунки костюмов нам подготовит. Тех народов, что в шествии перед государыней участие примут.
Тот запрос я сам сделаю. А что с хохлами, Василий?
Хохлов надобно в костюмы ихние обрядить и танцы малороссийские показать государыне. Но надобно послать указ в Малоросиию.
За сим дело не станет, сказал Волынский. Васька! Писать приготовься!
Камердинер кабинет-министра придвинул к себе перо и бумагу.
Сие указ о высылке из Малороссии в Санкт-Петербург молодых казаков, баб и девок, каждых по шести человек, для машкерада придворного. От имени вседержавной государыни указ.
И стал слуга писать:
«Приготовляется при дворе нашем празднество великое. И всем празднестве в городе Санкт-Питербурхе участие малороссы некие принять должны. Надобны нам казаки, бабы да девки малороссийские коие по-казачьи танцевать могли бы. Выбрать надлежит по шести человек каждого пола, чтобы собою не гнусны были. И сделать им платье нарядное за казенный кошт надлежит. К январю года 1740-го, оные казаки и казачки должны быть в столице».
После того как указ от имени императрицы отписали, Волынский его в папку спрятал. Надобно на подпись государыне его завтра подать. Затем он поинтересовался у Еропкина о начале строительства.
Не буде ли с этим проблем?
Нет, Петрович, ответил Еропкин. Зима идет суровая. Уже морозы пришли. А далее, старики говорят, что они еще больше будут. Того нам и надобно. Лед станем рубить на Неве, затем резать его на ровные плиты, и на санках доставлять его на площадь между Адмиралтейством и дворцом, где дом строить задумано.
Хорошо! К концу месяца начинать строительство Ледяного дворца.
Работники для этого уже мною отобраны. Так что все будет в порядке, Артемий, ледяной дворец будет. И ледяной слон будет у дворца. И внутри он будет пуст и из хобота станет горящую нефть выбрасывать.
А ведь верно! обрадовался Волынский такому предложению. Сие императрицу может немало порадовать.
Ты сам Петрович о нефти понятие имеешь! Все это я уже изобразил на рисунках. Сможешь сам посмотреть, ответил Еропкин.
И стихи надобны, Артемий Петрович, подсказал Татищев. Стихи к шутовской свадьбе. То я сам могу написать.
Стихи? задумался Волынский. И сие идея неплохая. Пусть к восторгам огневым и пиитические восторги добавятся. Но писать не ты, Василий Никитич, станешь. То Васька Тредиаковский сделает. Он ведь себя первым пиитом России почитает. Вот и пусть покажет, на что способен.
Кстати, по Петербургу стихи некие ходят, Артемий, сказал де ла Суда. И в тех стихах Тредиаковский над тобою насмехается.
Что? Волынский посмотрел на де ла Суду. Что за стихи такие? Я ничего про сие не слышал, Жан.
Стихи сии тебя казнокрадом и мздоимцем рисуют. И Тредиаковский написал их в угоду врагам твоим, Артемий. Так что можно ли обращаться к Тредиаковскому за стихам к свадьбе шутов? Станет ли писать? Он сейчас спором с молодым пиитом Ломоносовым занят. Тот оду на взятие Хотнина русскими войсками написал слогом новым. Слог тот ямбом зовется. Тредиаковский же токмо хореею предпочтение отдает.
Станет писать! проговорил кабинет-министр. Еще как станет. Я его заставлю те стихи написать к свадьбе шутовской. Хватит ему одами да пасквилями погаными баловаться.
Осторожнее, Петрович! предупредил Волынского Татищев. Тредиаковский профессор Академии.
И что с того? Что мне профессор? Коли он на князя Куракина работает и пасквили про меня писать осмеливается! Я его на место поставить сумею.
Ох, и горяч ты, Артемий Петрович. То тебя до добра не доведет.
***
Год 1739, ноябрь, 14-го дня. Санкт-Петербург.
Во дворце. Волынский и Тредиаковский.
Кабинет министр Артемий Волынский в серебристом кафтане с орденской лентой через плечо, со многими орденами, среди коих портрет императрицы Анны в бриллиантах был, появился в приемной герцога Бирона неожиданно. В руках он трость с серебряным набалдашником держал.
Никто и предположить не мог, что кабинет-министр сюда заявиться.
В приемной у Бирона собралось человек десять просителей, что искали покровительства герцога Курляндского. И был среди них пиит российский Василий Тредиаковский.
Герцога Эрнеста на месте не было, и слуга попросил гостей обождать его светлость. Как только он вернется из манежа то всех примет. Бирон всегда помогал просителям и постоянно жертвовал определенные суммы денег. Например, Тредиаковский, почти ежемесячно клянчил ну него рублики. Имея годовое жаловании в Академии в 350 рублей он пришел просить у Бирона еще 300, надобных ему для публикации его труда противу Ломоносова.
Волынский, осмотревшись, сразу к пииту направился.
Ты уже здесь, гнида затерялся? грубо спросил он пиита. Али думал не найду тебя?
Тредиаковский поднялся со своего стула и спросил:
Вы сие ко мне говорить изволите, сударь?
К тебе, гнида, к тебе. Тебе передали мой приказ явиться ко мне?
Передали, но вы сударь, не мое начальство, и ваши приказы для меня ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской я писать не стану. Мой талант не для подобного писания. У меня высокий штить, сударь!
А про меня пасквили мерзостные ты писать способен?! Волынский вдруг замахнулся тростью и ударил пиита по плечу. Вот тебе за то награда! Вот! Вот!
Удары посыпались на Тредиаковского градом.
Ты станешь писать то, что я прикажу тебе писать! Станешь! Станешь!
Все были удивлены поведением кабинет-министра. Этого никто из посетителей приемной Бирона не ожидал. Нанести побои кому-то в покоях герцога Курляндскогозначило оскорбить самого герцога.
В разгар расправы над пиитом, в приемной появился Пьетро Мира. Он увидел, как Волынский избивает кого-то, и схватил его за руку. Тот почувствовал железные пальцы на своем запястье.
Кто посмел? зарычал Волынский.
Вы слишком увлеклись, сударь, по-русски ответил Мира и отпустил руку кабинет-министра. Это приемная светлевшего герцога Бирона, обер-камергера двора ея императорского величества.
Я кабинет-министр!
И это дает вам право на бесчинство? совершенно спокойно спросил Пьетро.
А ты как смеешь, шут, учить меня приличиям? Много возомнил о себе? Али по палке соскучился?
Меня, сударь, палки не берут. Я на палки могу статью ответить. А сталь не переварит ваш сиятельный желудок! Так что не грозите мне, сударь. А за бесчинство свое вы перед его светлостью герцогом ответите.
Волынский не осмелился ударить шута. Педрилло вызывал страх у многих. На него поднять руку мог лишь тот, кто не знал кто он такой. Как было в случае с поручиком Булгаковым.
Кабинет-министр повернулся к Тредиаковскому и сказал строго:
А ты чтобы сегодня же начал стихи слагать к свадьбе шутовской. То повеление государыни нашей. Али ты и государыню императрицу ни во что не ставишь? Так я как на доклад попаду, скажу ея величеству, что господин Тредиаковский не желает ея приказ выполнить. Слишком он великий пиит, для стихов тех.
Я приказ государыни завсегда выполнить готов, сказал Тредиакосвкий, поняв, что Волынский зовет его на «скользкую почву»
***
Вскоре в свои покои, когда все просители оттуда разошлись, вернулся герцог Бирон. Ему уже рассказали о драке учиненной здесь Волынским.
Эрнест Иоганн был возмущен проступком кабинет-министра. Это был вызов лично ему. И вызов громкий похожий на оплеуху
***
Год 1739, ноябрь, 14-го дня. Санкт-Петербург.
Во дворце. Волынский у императрицы.
Артемий Петрович Волынский понял, что погорячился, бросив вызов самому Бирону. Рано было выступать против герцога. Рано. Стоило еще подождать и укрепиться при дворе. Но что сделано, то сделано.
И теперь ему первому стоило донести обо всем государыне, пока враги не подали свою версию событий.
Анна приняла кабинет-министра сразу и спросила, как идут приготовления.
Все в порядке, ваше величество. Ваш приказ выполняется, и все верные подданные стараются дабы волю государыни выполнить. Вот только пиит Васька Тредиаковский не сразу согласился вирши на свадьбу шутов писать. Ниже его заслуги сие поручение.
Что? Как это ниже заслуг? Он что мой приказ осмеливается осуждать? спросила Анна.
Не прямо, государыня. Хитер Васька-то. Я за ним уже сколь раз посылал. Мол, государыне стихи надобны. А он и носу не кажет. И решил я сам до него пойти. И застал его в приемной у светлейшего герцога Бирона. Но он там предерзко мне ответил, что я, де, не его начальство, и мои приказы для него ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской он писать не станет.
Вот негодяй! Али мои милости для него ничто? Мои указы ничто? Арестовать мерзавца!
Матушка-государыня, я Тредиаковского уже наказал. Палкой его отходил как надобно. И стихи он станет слагать, а арестовывать его не надобно. Окромя него кто стихи сложит?
Али один пиит в империи моей? спросила Анна. Можно и Якобу Штелину то поручить.
Но Штелин немец, ваше величество, так как Тредиаковский не напишет русским языком.
Ладно! Не нужно арестовывать пиита. Путь пишет стихи. Но ежели еще про его строптивость что услышуне помилую!
Однако, матушка государыня, я того пиитишку в покоях герцога побил палкой. И оттого его светлость Бирон может жаловаться на меня.
Я твоя заступа, Петрович. Наказал нахала правильно! Пусть нос свой не задирает.
Волынский низко поклонился императрице и покинул её покои. Эту партию он выиграл. Можно было бы еще и Адамку Педрилло проучить, и на него жалобу за бесчестье подать, но Волынский знал, как императрица над его шуткой с переодеванием в лакея и похищением певицы Дорио хохотала. Не стоило шута пока задирать. Они потом сочтутся..
Глава 8В ледяной бане.
17 декабря года 1739-го был окончательно ратифицирован мирный договор между Российской и Османской империями. Обмен ратификационными актами состоялся в Константинополе.
В Петербурге были к этому приготовлены многочисленные развлечения, балы, фейерверки, народные гуляния, и, наконец, грандиозная свадьба шутов в Ледяном доме.
***
Год 1740, январь, 20-го дня. Санкт-Петербург.
Войска в столице империи.
В этот день состоялся торжественный вход в Петербург полков лейб-гвардии, которые в турецкой кампании участие принимали. Марш начался от Московской ямской заставы и прошел до императорского дворца.
Анна, имевшая чин полковника гвардии, стояла на балконе дворцовом, в платье роскошном и в шубе собольей. Её голову венчала аккуратная шапочка. Царица махала рукой войскам, что с барабанным боем и под знаменами развернутыми, стройными рядами мимо шли и «виват» государыне кричали.
Во главе гвардии шел брат фаворита императрицы, вернувшийся с войны Густав Бирон. Штаб и обер-офицеры шли с обнаженными шпагами, и у солдат были примкнуты штыки. У шляп гвардейцев, сверх бантов, за поля были заправлены кокарды из лаврового листа. Императрица так распорядилась, ибо в древние времена римляне, что с победой возвращались, входили в Рим с венцами лавровыми.
Затем императрица вместе с придворными опустилась в галерею, дабы милость офицерам гвардии, туда приглашенным, оказать. Рядом с Анной вышагивали герцог Бирон, вице-канцлер граф Остерман, фельдмаршал Миних, кабинет-министры Черкасский и Волынский, обер-гофмаршал Лефенвольде, посол Австрии маркиз Ботта, фельдмаршал Ласи, принц Гессенский.
Рада видеть офицеров славной гвардии Российской! заговорила императрица. Рада приветствовать мою лейб-гвардию, что славой бессмертной себя покрыла в войне с турками и татарами. И все вы будете за службы свои мною отмечены, господа офицеры! А сейчас я хочу вас из своих рук венгерским вином потчевать!
И стала Анна у большой бочки с вином оделять каждого подошедшего офицера чашею вина. Они угощение принимали и руку императрицы целовали
***
Андрей Хрущев стоял вдалеке от императрицы рядом с архитектором Еропкиным.
Наш Артемий при самой императрице! Даже впереди Остермана.
Входит в большой фавор. Может и выйдет из этого что-то. Не зря мои строители Ледяной дворец строили. Получился такой, что загляденье прямо. Будут помнить Еропкина.
Скоро показывать его царице станут?
Скоро. Вот последние скульптуры установим, разные мелочи завершим и все.
Сегодня во дворце вечером торжественный прием. Государыня станет генералов награждать.
Мне приглашение Артемий дал. А ты будешь ли во дворце?
Буду. И мне приглашение Петрович выхлопотал.
***
Недалеко от Хрущова и Еропкина находился незаметный и вездесущий Лейба Либман. Он не пропустил ни слова из сказанного этими господами.
«В фавор мечтает войти Волынский в небывалый, про себя думал Либман. Он на место Бирона подле императрицы метит. И широко шагает этот русский ворюга. А после свадьбы в Ледяном дворце его положение может лишь упрочиться. Ведь Анне нужен регент, что положение Анны Леопольдовны укрепить сможет. А, если подумать, то лучше Волынского и не сыскать. А возвышение Волынского сие смерть для меня и еще для многих, кто у подножия трона ныне обретаются».
Либман понимал, что ему есть про что подумать
***
Пьетро Мира высматривал среди толпы женщин Марию Дорио. И нашел её. На Марии была великолепная беличья шубка с серебряным позументом, и кокетливая шапочка, отороченная мехом черно-бурой лисы (в галерее было холодно). И рядом с ней, как всегда, стоял с гордым видом капельмейстер итальянской капеллы сеньор Франческо Арайя.
Высмотрел свою милую? спросил кто-то за спиной у Педрилло.
Пьетро обернулся и увидел рядом улыбавшуюся физиономию Кульковского.
Ты снова здесь?
А где мне быть? Коли я желаю тебе услугу оказать.
Мне? не понял Кульковского Мира.
Ну не токмо тебе, но и твоему господину герцогу.
А отчего ты такое время для своей услуги выбрал? Али во дворце ты меня не видишь? Вчера только виделись вечером.
При дворе слишком много ушей и глаз. И они все слушают и все высматривают. Так вот слушай меня, Адамка, повторять не стану. Видишь нашего фельдмаршала, что от гордости так и раздувается?