Так точно, товарищ Курманов, понял, глухо ответил Иван. Разрешите идти?
Да ничего ты не понял! подскочил Алексей. Я как начальником стал, ко мне с прошениями идутне брат, так кум, не кум, так сосед. Тому справку выправить, чтобы от налогов освободили, этому земельки бы прирезать, тьфу. А откажешьобижаются! Как так, Лешка Курманов, нос задрал выше Ивана Великого, для родичей с соседями расстараться не хочет?! Не серчай, а? просительно посмотрел начальник отдела на старого товарища, обнимая его за плечи. Я с этой службой сам скоро с ума сойду.
Да ладно, примирительно сказал Иван. Я понимаю. Сам начальником в трансчека служил, знаю, каково оноотказывать. Но не боись, Алексей Николаичмне от вас ничего не надо. Терпеть не могу просить.
Помню, с уважением кивнул Крманов, перебираясь обратно за стол. Ты, извини Иван Афиногенович, дел у меня завал. Как-никак начальник управления административных органов. В подчинениигубмилиция, уголовный розыск, лагерь исправительный. Почитай, кроме ВЧКну, ГПУ теперь, все силовые структуры. Каждый день жалобщики табунами идут. Вон, тетка пятый раз пришла на зятя жалобиться. А я что сделаю? На службе парень в рот водки не берет, пьяным никто не видел. И соседей уже опрашивалибожатся, что ни разу не видели, чтобы он жену свою колом гонял. Так-то вот. Если за одни слова из милиции выгонять, кто работать будет? Там и так-то только половина штата. Коллегия через десять минут, а у меня еще конь не валялся
А что на коллегии? усмехнулся Николаев, вспоминая заседания, на которых и ему приходилось бывать. Помнится, речей произносилось много, а толкунисколько.
Да все тоже неопределенно протянул Курманов.
С дезертирством вроде дел не должно бытьвойна закончилась, стал рассуждать вслух Иван. Кто саботажил, тех давно в расход пустили, а контрикам в нашей губернии взяться неоткуда. А возьмутсятак это Чека решать станет, не милиция. Разве что борьба с самогонщиками да конфискация оружия. Так?
Точно, кивнул Курманов и с любопытством посмотрел на Ивана: А ты, Афиногеныч, откуда знаешь?
Ну как же не знать? усмехнулся Николаев. С оружиемтут все просто. Так и в семнадцатом было. Народ с фронта пёр, у каждого если не винтарь, так наган с собой. А после Гражданской так у половины «максимы» стоят. А оружиеэто для новой власти одна сплошная головная боль. И с самогонкой все просто. Я уже наслушался, как милиционеры с самогоноварением борются. День борются, ночь борются, пока все, что изъяли, не уничтожат. Ух, люто уничтожают!
Ну, бывает и такое, не стал кривить душой Алексей Николаевич. Разбираемся, под суд отдаем. Ну сам понимаешь, где сейчас людей-то в милицию набрать? Оклад мизер, обмундированиетолько звездочки синие прислали. Еще хорошо, паек выдают да одежду какую-никакую подкидывают. Цинцарь, бедолага, с ног сбился, чтобы хоть как-то народ на местах удержать.
А что, губначмил до сих пор Цинцарь? удивился Иван.
А куда ему податься-то теперь? пожал плечами Курманов. В Венгрию вернется, так расстреляют его.
Людвиг Людвигович Цинцарь, бывший гонвед австро-венгерской армии, попав в русский плен, строил шлюзы на реке Шексне. После революции стал активным борцом за Советскую власть. Правда, бравый интернационалист, по-русски, помнится, говорил плохо.
Как он? Русский язык выучил?
Материться умеет, а что еще? усмехнулся Алексей. Как выдаст: «В душу твою колом да в титулярного советника, через два присвиста!», не то что подчиненныелошади шарахаются! Бюро губкома ему уже два выговора влепило за матюги. Ну, Цинцаря на повышение скоро пошлют, Крымской милицией руководить, он уже и дела сдает. Степанова Виктора не помнишь? Тоже из наших, из Кириллова. Правда, не из солдат, а из матросов балтийских, с легким сожалением добавил он. Но не анархист, большевик. Замом у Цинцаря ходит, недавно орденом наградили, за подавление Кронштадтского мятежа.
Кто еще остался? поинтересовался Николаев, подразумевая тех, кто устанавливал когда-то новую власть в Череповецком уезде. Я ведь из армии неделю назад пришел, ничего не знаю. Сам понимаешьвстретили, то-сё.
Жена-то рада небось, кивнул с пониманием Курманов, а Иван, смущенно кашлянув, не стал рассказывать, что неделю провел у вдовой солдатки.
Ладно, Алексей Николаевич, поднялся Николаев со стула, заметив, что друг украдкой поглядывает на стол, где лежали бумаги. Не буду тебя задерживать, пойду я. Дела у тебя.
Делначать и кончить, с облегчением сказал Курманов, провожая старинного приятеля. Ты уж не серчай, Иван Афиногенович. И у нас завал, а что в Поволжье творитсяслышал небось?
Как не слышать, вздохнул Николаев. Народ, говорят, с голодухи не то что траву, а мертвяков ест.
Вот-вот. Думать надо, как Поволжью помочь. Мы не поможем, никто помогать не станет. Прости, еще раз повинился Алексей. Давай-ка сегодня вечерком, часов в восемь, а лучше в девять, ко мне домой приходи. Чайку попьем, о жизни поговорим. Я в бывшем доме купца Чеснокова живу, на Социалистической. Ну, бывшая Благовещенская. Там рядом еще училище женское, кирпичное. Ты где остановился?
Да нигде пока. Думал, с тобой повидаюсьда засветло и обратно. Брат у меня здесь двоюродный живет, переночевать пустит.
Подожди-ка, остановил его Курманов и, отойдя к столу, оторвал от «обойной» тетрадки клочок, нацарапал что-то. Я тебе записку дам, в Дом крестьянинана улице Ленина, Крестовская бывшая, найдешь. Возьми, не выделывайся, всунул Алексей бумажку. У себя бы поселил, да негде. Значит, жду тебя в девять. Посидим, чайку попьем, по душам поговорим. Ну, давай пять протянул он широкую ладонь.
Будет десять, пожал Иван протянутую руку и подмигнул начальнику отдела: Может, взять чего? Вроде щелкнул он себя по горлу.
Н-ну, сам смотри, неуверенно сказал Алексей. Из меня-то питок, не очень.
Иван вспомнил, что в госпитале Лехе вырезали не только германскую пулю, но и то место, где она сиделадобрую треть желудка.
Первым делом Николаев отправился в военкомат. Пожилой военком с лицом застарелого язвенника равнодушно полистал бумажки, переписал данные в толстую книгу учета и выдал карточки на бесплатные обеды в столовой.
Положено вам как демобилизованному красному командиру на месяц, пояснил военком. Честно предупредил: Только харч там не очень. Но в других губерниях и того нет.
Насчет харча Иван убедился на собственном брюхе. Суп из вяленой воблы и прогорклой квашеной капусты на первое, на второешрапнель, осточертевшая еще на фронте. Слышал, что перловку можно приготовить так, что пальчики оближешь, но верил в это с трудом.
Запив обед мутноватым пойлом, именовавшимся чаем, Иван торопливо выскочил, мечтая отыскать глоток самогонки, чтобы перебить отрыжку.
Биржа труда ничем не порадовала. Выстояв очередь, которая была длиннее, чем к кабинету Курманова (зато двигалась живее), выяснил, что могут предложить лишь должность постового милиционера да место в артели слепых. Артель отпала сама собой, а идти в милицию не хотелось, да и жалованье таммиллион рублей старыми деньгами, едва хватит на буханку хлеба, а паек, говорят, с прошлого года не давали. Работница биржи заикнулась о бесплатных милицейских талонах в столовую, но при воспоминании о сегодняшнем обеде Ивану опять захотелось самогонки. Повезло лишь в Доме крестьянина. Дежурный (по видуиз бывших половых) заявил, что «местов нет и не предвидится», но взглянул на Лешкину записку, сбледнул лицом и выдал ключ.
В нумере имелась кровать, заправленная солдатским одеялом, шкаф со сломанной дверцей и стол с графином воды, без стакана. Иван от усталости сделал глоток прямо из горлышка, но тут же выплюнулне иначе воду не меняли с прошлого года. Еще немногов графине лягушки заведутся. Спускаться вниз и материться с дежурным не хотелось, потому просто прилег поверх одеяла и подремал пару часов.
Перед тем как отправиться в гости к Курманову, Николаев решил поискать гостинцевне идти же с пустыми руками! На рыночной площади уже никого не было, пришлось двигать на вокзал. Знал по опыту, что там всегда кто-нибудь торчит в надежде продать бутылку-другую самогонки пассажирам проходящих поездов.
На перроне, рядом с залом ожидания, до революции был ресторан. Местные барышни, совершали променад под ручку с кавалерами, глазея на проходившие поезда, а мальчишки, к ужасу вокзального жандарма, норовили подложить на рельсы кованые гвозди, чтобы раскатать их на ножички. В ожидании поезда публика заходила внутрь, где дамы баловались зельтерской водой с сиропом, а кавалеры лафитником коньячка и бутербродом с икрой. Мальчишки из реального училища предпочиталите, кто помладше, конфеты, а старшеклассники эклеры (чтобы подарить девчонкам из Мариинской гимназии).
До революции Иван был тут один раз, когда их отправляли на службу. Двадцать крестьянских парней, отобранных в лейб-гвардию, на оставшиеся гроши упились сами и напоили сопровождающего унтер-офицера так, что два железнодорожных жандарма, призвав на помощь городовых, грузили новобранцев в вагон, как бревна.
С началом войны начались перемены. Вначале исчез коньяк (сухой закон!) и эклеры (ну и хрен с ними!), после свержения царя пропали конфеты «Жорж Борман» (тоже не жалковсе равно нос оторван!), а перрон заполнился не расфранченными кавалерами и кокетливыми мадамами, а грязными и вшивыми окопниками, дезертировавшими с фронта. Ремесленники, кого не отправили на фронт, были объединены с гимназистками в Единую трудовую школу номер один. Хозяин ресторана Теодор Мани не то сбежал в родную Швейцарию, не то убит в суматохе.
Здание ресторана, зияя выбитыми окнами в полстены, пустовало до апреля 1918 года, пока его не отдали под склад для зерна. Окна забили досками, щели замазали, а охранять мешки с народным достоянием заставили вечно пьяных красногвардейцев (Красной гвардии уже не было, но название оставалось). В одной из ресторанных подсобок в восемнадцатом ютилось транспортное Чека, начальником которого успел побыть Иван Николаев. Помнится, рядом с подсобкой лежали мешки с цементом. Народ думал, что это мука, и норовил украсть.
На пятом году Советской власти в здании снова открыли ресторан. Окон стало поменьше (стекла не напасешься!), зато из-за неплотно притворенных рам доносилась разудалая песня про сизого лебедя, который плыл «вдоль да по речке, вдоль да по канавке».
Бывший командир РККА Иван Николаев поморщился. «Нэпманов», вылезших из всех щелей, как тараканы, он не любил. Заходить в ресторан и обогащать совбуржуев не хотелось, но деваться некуда. Оглядевшись вокруг и не узрев никого, кто мог бы продать «гостинец», Иван Афиногенович вздохнул и пошел внутрь.
В зале, обставленном со смесью нищеты и роскошипозолоченные столики соседствовали с грубыми столешницами, установленными на козлы, садовые скамейки с изящными креслицами, не иначе из особняка бывшего предводителя дворянства, восседали такие же разношерстные гости. Пиджачные пары чередовались с пропотевшими гимнастерками, а дерюжные армяки и шинелис кожаными куртками. За одним столом под рюмку коньяка решали какие-то дела цивильные мужчины в пиджаках и шляпах, за другим целовались взасос всклокоченный юнец чахоточного вида и «барышня», годившаяся ему в матери, а за третьим, уставленным пустой и полупустой посудой, пять разомлевших бородачей тянули про речку-канавку.
Иван с удовольствием бросил бы бомбу в эту жирующую сволочь, но, как на грех, не было ни осколочной (или хотя бы фугасной!) гранаты, развернулся, чтобы уйти, а к нему уже подскочил парнишка в несвежей рубахе и когда-то белоснежном фартуке.
Чего изволите, товарищ красный командир? угодливо поклонился парень.
Новая форма, которую Иван Николаев успел получить перед демобилизацией, сидела как влитая. Все-таки годы службы даром не прошлив шинели с «разговорами», при солидных усах, выглядел не меньше, чем на командира батальона. Ну, в губернском городе и за комполка сойдет.
Я, товарищ, на вынос хотел, солидно ответил Иван. Негоже мне тут, с этими
Понимаю, товарищ краском. Но не положено-с, с сожалением вздохнул парень. По правилам, клиент должен заказ за столиком сделать. Спиртные напитки на вынос продавать запрещено-с!
Да ну, скажешь, запрещено, хмыкнул Иван. Ты же, Кузя, должен знатьмне лишнего не надо.
Парень переменился в лице. Николаев когда-то собственноручно поймал его, когда тот тащил из опломбированного вагона мешок с зерном. Иван имел полное право пристрелить расхитителя народного добра прямо на шпалах, но пожалел. Надавал парню по шее и отпустил восвояси, обозвав почему-то Кузей.
Кузя на самом-то деле был Ванька Сухарев, а зерно пытался украсть, потому что после гибели отца мать и младшая сестра умирали с голоду.
Иван Афиногенович, для вас прошептал Сухарев. Все в лучшем виде. Только, замялся он. Лучше бы с черного хода. Увидит кто, вони будет.
Лады, покладисто согласился Николаев. Ну, зачем парня подводить?
Пока огибал длинное здание, Сухарев уже переминался в проеме дверей.
Вот, стал он совать в руки Ивану свертки и бутылку.
Сколько с меня? поинтересовался Николаев, распихивая гостинцы по карманам.
Да вы что, Иван Афиногенович?! замахал парень руками. Мешок тот всей нашей семье жизнь спас.
Зерно Иван парню утащить позволил. Вначале корил себя за мягкотелость, потому что вагон предназначался для Петрограда, а потом жалел, что не разрешил забрать два мешкавагон позабыли прицепить к составу и загнали в тупик, где хлеб сожрали крысы. А из-за мешка произошли неприятностиМусик Рябушкин написал на своего начальника кляузу. Если бы Иван не ушел тогда на фронт, то неизвестно, во что бы это вылилось.
Да нет, не надо задаром, покачал Иван головой, вытаскивая из кармана горсть бумажных денег, что оставались от выходного пособия да от выручки за трофейные сапоги. (Наткнулись на остатки белогвардейского обоза, разграбленного буденновцами).
Точно говорю, не надо, стал отпихивать парень протянутые бумажки. Потом, оглянувшись, прошептал: Нэпманы из Петроградакоторые под мужиков в армяках фасонят, второй день пьют. Ну, денег, понятное дело, не считают. Так чтоза ихний счет.
Эх, Кузя-Кузя, вздохнул Иван и сунул все бумажки, что были в горсти, в карман Ванькиного фартука. Отродясь объедками не питался!
Гордый вы, не то с уважением, не то с насмешкой, проговорил Сухарев.
Какой есть, не переделать, хмыкнул Иван. Если понадобитсязаработаю. А нетсилой возьму. Просить Христа ради да подъедать за кемточно не пойду.
Обязательное постановление в ознаменование 2-летней годовщины свержения самодержавия 11 марта 1919 г. 1948
Череповецкий Губернский Исполнительный Комитет доводит до сведения всех учредителей города Череповца и Череповецкой губернии, а также и всего населения, что с 12-го сего марта 1919 года улицы города Череповца переименованы и впредь они будут называться:
1. Воскресенский пр. Советский пр.
2. Покровская ул. ул. Зиновьева
3. Петровская ул. ул. Труда
4. Александровский пр. пр. Луначарского
5. Милютинская ул. ул. Деревенской Бедноты
6. 2-я Покровская ул. ул. Р. Люксенбург
7. Благовещенская ул. ул. Социалистическая
8. Дворянская ул. ул. Пролетарская
9. Источническая ул. ул. Детская
10. Заводская ул. ул. Володарского
11. Тюремный пер. пер. Диктатуры
12. Федосьевская ул. ул. Красноармейская
13. Коржавская ул. ул. К. Маркса
14. Садовская ул. ул. Энгельса
15. Крестовская ул. ул. Ленина
16. Казначейская ул. ул. Коммунистов
17. Сергиевская ул. ул. К. Либкнехта
18. Соборный пер. ул. Красный пер.
19. Северный бульвар ул. Заря Свободы
20. Благовещенская пл. пл. Революции
21. Соборная пл. пл. Интернационала
22. Сенная пл. пл. Красная
23. Торговая пл. пл. 25 октября.
Всем лицам и учреждениям предлагается всю корреспонденцию адресовать по новым названиям улиц. Старые названия допускается приписывать в скобках. Городскому отделу хозяйства и благоустройства вменяется в обязанность в 2-х недельный срок со дня опубликования настоящего постановления дощечки со старыми названиями улиц заменить новыми.
Настоящее обязательное постановление входит в силу со дня его опубликования в местной газете «Коммунист».
Товарищ Председателя Горисполкома Золотов.
Секретарь Новожилов.