И тут вдруг справа на высоте двух метров, прямо над крапивой, появилась иссиня-черная ракета. Каменный шмель, только и успел подумать я, но на какую-то долю секунды ощутил, как мне показалось, редкостную легкость в движениях. Малюсенький нюанс, едва заметныйчистой воды подозрениепривел к рефлекторному взмаху сачком.
Эта добыча стала моим входным билетом в светское общество собирателей мух-журчалок.
Однако стоит описать данную сцену подробнее. Давайте начнем с самого начала. А тогда, пожалуй, наиболее уместным будет рассказать о том, как вообще происходит подобная охота. Всем, конечно, известно расхожее представление, что энтомологэто такой запыхавшийся придурок, который несется через поля и луга за поспешно упархивающими бабочками. Безотносительно к тому, что это вообще не вполне справедливо, могу заверить вас, что в отношении собирателей журчалок подобное представление абсолютно ошибочно. Мы люди спокойные, склонные к созерцанию и довольно-таки аристократическому поведению в поле. Беготня не обязательно считается ниже нашего достоинства, но она в любом случае бессмысленна, поскольку мухи слишком проворны. Поэтому мы стоим неподвижно, точно в засаде, и к тому же почти исключительно в местах, где нет ветра, палит солнце и благоухают цветы. В результате у проходящего мимо человека может сложиться впечатление, что охотник за мухамиэто выздоравливающий пациент, в данный момент предающийся некоей форме медитации. Пожалуй, в этом что-то есть.
Его снаряжение довольно примитивно. В одной руке сачок, в другойэксгаустер. Последний является засасывающим устройством в форме короткого прозрачного цилиндра из стекловолокна с пробками на концах. Из одной пробки выходит пластмассовая трубочка, а из другойшланг длиной с вытянутую руку. Трубочку осторожно направляют к сидящей мухе, а шланг тем временем держат во рту. Если удается подобраться на необходимое расстояние, не спугнув при этом муху, то достаточно быстрого вдоха, чтобы она оказалась внутри цилиндра. Мелкосетчатый фильтр в дальней пробке препятствует попаданию насекомого вам в горло; правда, обладателю инструмента неизбежно приходится все время отвечать на вопросы любопытных, в своем ли он уме. Поверьте, мне доводилось слышать на эту тему все мыслимые инсинуации и остроты. Поэтому я по опыту знаю, что единственное, чем можно охладить пыл такого остряка, это неожиданная демонстрация третьего компонента снаряжениябаночки с ядом.
С непринужденной легкостью светского человека я извлекаю ее из кармана и говорю, не погрешив против истины, что держу в руке достаточное количество цианистого калия, чтобы благополучно упокоить все население острова. Любые гнусные улыбки незамедлительно сменяются уважительными вопросами о том, как, черт возьми, такое можно раздобыть, но я никогда не раскрываю карты. Многие знатоки используют этилацетат, другиехлороформ, но я предпочитаю цианид. Он эффективнее.
На острове живут почти триста человек.
Огромная черная муха затрепыхалась и тут же умерла в парах яда, и поскольку произошло это в первое посвященное отлову мух лето (к тому времени мы прожили на острове десять лет), я не сразу понял, какой именно вид поймал. То, что передо мной журчалка, я виделэтому обучаешься за несколько дней, но что мне попалась редкая Criorhina ranunculiкриорина лютиковая, стало ясно только к вечеру того же дня, у микроскопа, посреди наваленной груды книг с названиями «British hoverflies», «Danmarks svirrefluer», «Biologie der Schwebfliegen Deutschlands» и тому подобными.
Уже следующим утром на остров впервые нанес визит крупнейший из ныне живущих шведский эксперт в области Syrphidaeсемейства журчалок. Он принялся с недоверием осматривать мой трофей, но вскоре просиял, подробно расспросил о месте его обнаружения, поздравил меня и рассказал за чашкой кофе следующую историю.
Из всех журчалок Швеции Criorhina ranunculi является не только крупнейшей и красивейшей, но к тому же настолько редкой, что в начале 1990-х годов было решено зарегистрировать ее как вымерший в Швеции вид. К тому времени он не встречался уже в течение шестидесяти лет. Всего же в стране было обнаружено только три экземпляра: два в Эстергётланде и один в Смоланде.
Мой новый друг сделал многозначительную паузу и добавил в кофе молока. Кричали черные стрижи, возле пристани ловили рыбу чернозобые гагары, а откуда-то из пролива, отделяющего остров от материка, слышался шум катеров-такси. Стоял жаркий июльский день.
Впервые этот вид обнаружили в 1874 году в местечке Гусум. Человеком, державшим в руках сачок, был ни больше ни меньше как Петер Вальберг, который в богатом на события 1848 году сменил Берцелиуса на посту постоянного секретаря Королевской академии наук. После долгого служения науке в качестве ботаника, профессора в области materia medica в Каролинском институте, он к тому времени как раз добрался до мух, что представляется мне вполне естественным и логичным, принимая во внимание тот факт, что он еще в 1833 году участвовал в создании впоследствии распущенного Общества распространения полезных знаний. Вероятно, он был человеком счастливым, о чем свидетельствует его портрет в энциклопедическом справочнике. Младший брат Петера, напротив, как правило, запечатлен сердитым, будто страдает от зубной боли или недостатка средств. Его звали Юхан Вальберг, он обладал более авантюрным характером и известен потомкам своими путешествиями в Африку, охотой на крупных диких животных и маниакальным собирательством предметов природы; умер он молодым во время битвы со слоном.
В следующий раз Criorhina ranunculi появилась в местечке Корсберг на Смоландской возвышенности. Произошло это в 1928 году, и собирателя звали Даниэль Гауниц, а четырьмя годами позже еще один экземпляр был пойман в Боренсберге его братом Свеном, впоследствии автором ряда поучительных работ, таких как «Короед в Мариефреде» и «Копрофилы в Отви-даберге». У них был еще и третий брат, по имени Карл Бертиль. Они происходили из Сорсе-ле. Все трое писали книги, преимущественно о насекомых.
Ну а после Боренсберга Criorhina ranunculi пропала на целый человеческий век, пока сидевшему напротив меня за столом на террасе человеку не удалось наткнуться на две штуки в западных предместьях Стокгольма. Моя муха была, во всяком случае, пятой из обнаруженных в Швеции. Это стало моим первым триумфом. Позднее и мне, и другим доводилось многократно встречать этот вид, поскольку либо он стал более обычным, либо (что более вероятно) в силу того, что мы лучше изучили, какие именно цветы он посещает, где и когда, а также без каких трухлявых лиственных деревьев его личинки обычно не выживают. И как можно отличить эту муху от каменного шмеля.
Действительно же трудным оказалось поделиться своей радостью с непосвященными.
В новелле «Человек, который любил острова» Д.Г. Лоуренс пишет:
Годы растворились в мягком полумраке, из которого ничто уже не выступало и не тревожило. Наступила весна. На острове не нашлось ни единого первоцвета, но он отыскал зимний аконит. Там также обнаружились два маленьких ветвистых куста терновника и несколько ветрениц. Он принялся составлять опись цветов острова, и это оказалось очень увлекательным. Он заметил куст дикой смородины и осмотрел первые цветки на маленьком карликовом деревце, потом стал поджидать первые желтоватые цветы ракитника и дикие розы. Разные травы, орхидеи, крапивабудь они жителями его острова, он бы и то так ими не гордился. Обнаружив спрятавшуюся во влажной расщелине желтую камнеломку, он склонился над ней и застыл, как зачарованный, теряя счет времени и не отрывая от нее глаз. Хотя тут и смот-реть-то было не на что. Как посчитала дочка вдовы, когда он показал ей свою находку.
3. Ловушка из Рангуна
Много лет назад, еще до острова и театра, я поднимался на пассажирской барже вверх по могучей реке Конго. Ах, какое приключение! Вот о чем стоит писатьо свободе! Но не тут-то было. Мне наверняка удалось бы сказать не многим более того, что леса огромны, а рекашириной с пролив Кальмарсунд. Ну, и что я там побывал. Когда путешествуешь ради того, чтобы обзавестись материалом для рассказа, вечно так и получается. Зрение утрачивает остроту. О тоске по дому я мог бы разглагольствовать бесконечно. Поэтому не стал и начинать.
С нашей речкой Ладенгсон дело обстоит иначе, размышлял я вслух как-то днем в пору цветения черемухи. А потом приключилось нечто весьма странное.
Я устанавливал возле речки, между двумя кустами пышно цветущей вербы, огромную калифорнийскую ловушку для мух, что требует недюжинных навыков, и тут откуда ни возьмись появился совершенно незнакомый человек. Он просто вышел прямо из пышной июньской зелени и обратился ко мне по-английски с вежливыми извинениями. Где-то в ниспадающих кронах осин выводила свои серебряные трели пеночка-трещотка, а посреди мелкой речки плескалась щука. В тени не было отбоя от комаров. Затем мужчина заявил, что он ищет меня.
Im looking for you.Именно так он и сказал.
Я попытался сделать такое лицо, словно это в порядке вещей. Будто вполне ожидал, что здесь, да и в разных других местах, меня в любое время могут разыскивать незнакомцы. Правда, моя попытка полностью провалилась. Я застыл как дурак посреди поросших осокой кочек, утратив от удивления дар речи.
На самом деле этот человек был и остается единственным, кого я когда-либо встретил возле Ладенгсон. Если хочешь побыть один, надо отправляться именно сюда. Жители острова в эту сторону никогда не ходят, а дачники вообще не знают о ее существовании. Тропинки, которые когда-то вели сюда, давно исчезли. Названия речки даже нет на карте. Собственно говоря, это даже не речка, а канава, заросшая, обмелевшая и местами высохшая. Сенных сараев, которые, говорят, когда-то стояли на здешних лугах, больше нет, как, впрочем, и самих лугов. Их медленно, но решительно оккупировали ели, осины, березы и ольха. Однако место это очень красивое, богатое и просторное, словно собор, в котором весной цветет калужница. Возле речки встречаются косули, изредка лоси, но людиникогда. Кроме этого дня.
В Средние века речка Ладенгсон являлась входным фарватером в деревню, располагавшуюся в самом конце залива, который повышение уровня материка превратило в пресноводное озеро. Деревня сохранилась. Там мы и живем. Сколько ей лет, никто не знает, но вполне вероятно, что оседлое население имелось здесь уже во времена викингов. Побережье длинного и очень глубокого морского залива, вода которого сделалась теперь темно-коричневой, наверняка считалось идеальной гаваньюукрытием: путь сюда мореходам с коварными умыслами был практически заказан. Над озером возвышается крутая гора. Защитить деревню от нападений со стороны открытого моря на востоке особого труда не составляло.
Какие корабли причаливали перед моим окном? Кто греб по речке, где теперь с трудом пробирается щука?
Im looking for you.
Кто сказал, что я буду здесь? Очень странно. Почему он предварительно не позвонил, как это делают другие, или хотя бы не послал письмо или имейл и не сообщил, что хочет встретиться? Разумеется, специалист по мухам. В нашей отрасли сведения распространяются по миру быстро. Criorhina ranunculi в Англии еще ни разу не встречалась, a Blera fallaxблера обманчивая является раритетом, сказочным зверем, который тамошним собирателям только снится. Здесь же эта муха отнюдь не редкость. Так что ему было за чем сюда ехать. Меня вдруг осенило: например, мои семь экземпляров Doros profugesдороса сетчатого вполне могут служить оправданием тому, что я стою сейчас лицом к лицу с полноценным англичанином, облаченным в штормовку такого же неопределенного цвета, как военная форма. Средних лет, начинающим лысеть и, что довольно глупо, без головного убора. Он размахивал руками подобно семафору.
Комары, как я уже сказал, свирепствовали.
Но в таком случае, успел я подумать, он прибыл слишком рано. Doros появляется не раньше первой недели июля. Если повезет, конечно. А может и вовсе не прилететь.
Англичанин начал беседу, которая постепенно ответила на мои вопросы. Но поначалу у меня создавалось все более странное впечатление. Ведь возник он передо мной посреди ила, держа в руках книгу, которая, как вскоре оказалось, представляла собой изрядно потрепанный экземпляр вышедшего в 1912 году справочника «Растения окрестностей Стокгольма». Словно в продолжение своей загадочной первой фразы, он усиленно размахивал передо мной книгой, открытой на странице, где говорилось, что на нашем острове растет тис. «Во многих местах». И только тут я понял, что искал он все-таки не меня. Устыдившись собственной самонадеянности, я припомнил, что тис по-английски называется «yew», что для непривычного уха звучит примерно как «you».
I'm looking for yew.
За прошедшие годы мне доводилось встречать отдельных странных ботаников. Чаще всего они ищут здесь орхидеи. Венерин башмачок, пыльцеголовник красный, дремлик болотный. И всякий раз норовят заблудиться. Особенно, если ищут мякотницу однолистную, не говоря уж о бровнике одноклубневом, которого никто не видел на острове с 1910 года, когда Стен Се-ландер нашел один экземпляр. В таких случаях я обычно только отвечаю на их вопросы, причем достаточно уклончиво. Но на этот раз я столкнулся с чем-то новым. Объяснив мужчине, где на острове растут тисы, я решился спросить, как получилось, что его интересы приобрели этим чудесным летним утром столь неожиданную направленность.
Why yew?
Well, you see,произнес он и без обиняков объяснил, что нанят французской компанией по производству лекарств, чтобы исследовать различные места в Северной Европе и выяснить, можно ли там добывать таксолвещество из внутренней части коры тиса, которое оказалось на удивление эффективным средством против некоторых форм рака. Таксол был мне довольно хорошо знаком по книге, которую я когда-то переводил, я знал вполне достаточно, чтобы с успехом поддерживать беседу. Кроме того, я мог со знанием дела объяснить, что тисов на острове мало и они слишком хилые, чтобы представлять для него интерес. Ему требовалось промышленное количество. Здесь такого нет. Возможно, стоит попробовать в Прибалтике, предложил я. Просто догадка, взятая из воздуха. Англичанин внимательно слушал, продолжая размахивать руками. Да, он как раз собирался в те края, через остров Готланд, если я его правильно понял. Потом мы немного поговорили о паромном сообщении и о погоде, после чего он поблагодарил за помощь и отправился дальше, на юго-восток, к скоплению голых известковых напластований возле устья реки. Очень своеобразный человек. Последняя его фраза оказалась столь же удивительной, как и первая:
By the way, its a large one, your Malaise trap.
Можно говорить об англичанах что угодно, но уровень их образованности часто высок. За время нашего короткого разговора мы даже не коснулись того, чем я тут в зарослях занимаюсь. О насекомых не было сказано ни слова. Он, разумеется, обратил внимание на мой сачок, но, в отличие от всех моих соотечественников, явно счел его вполне естественной частью набора, который может иметь при себе джентльмен во время прогулки по лесам и полям. Необходимости задавать вопросы у него не возникло. Как приятно. Комментарий о ловушке явился лишь констатацией факта. Он не поинтересовался, что это, не уточнил, действительно ли это ловушка Малеза. Лишь отметил, что она большая, точно подмигнул.
Это были его последние слова. А я так и остался стоять посреди осоки, потеряв дар речи.
Самое интересное, что он был прав. Ловушка у меня американская, а посему она столь неуместно больших размеров, что мои друзья с материка решили, будто я приобрел себе палатку для вечеринок. Эта модель называется Mega Malaise Trapмегаловушка Малеза; она шесть метров длиной и три метра шириной. Кроме того, у нее двойная камера для добычи. Монстр, да и только. Более эффективной ловушки не существует.
Мне долго не хотелось это признавать. В первые годы я был откровенно враждебно настроен по отношению к любым ловушкам. Мне виделось в них что-то неспортивное, чуть ли не алчное, и, кроме того, я считал, что человек, опускающийся до ловушек, лишает себя наиболее поэтических моментов охоты на мух: ожидания, отдыха и неспешности.
Я не промышленник,сообщал я в ответ на вопрос, не собираюсь ли я обзавестись ловушкой Малеза. Мне не хотелось использовать даже желтые миски, то есть мелкие желтенькие мисочки с водой, в которых мухи тонут только потому, что достаточно глупы и считают все желтое цветами. Мне и по сей день претит эта простейшая из всех ловушек, не требующая никакого таланта, а лишь упорства при сортировке перепончатокрылыхжуков, бабочек и всей прочей живности, которая составляет мухам компанию в быстро делающейся отвратительной каше из обманувшихся посетителей цветов.