Но как бы то ни было, ловушка Малеза начала будоражить мое воображение. Повсюду, где расставляли такое снаряжение, даже посреди мхов на торфяных болотах на бескрайних просторах Норрланда, обнаруживались удивительные журчалки. Что же тогда мне удастся добыть здесь? Я пребывал в убеждении, что таким образом смог бы поймать виды, о существовании которых на острове я даже не подозревал, и по мере того как добывать новые сенсации становилось все труднее и труднее, мое сопротивление ослабевало. Когда простоишь без движения в одних и тех же раскалившихся зарослях спиреи две недели подряд, даже мельком не увидев незнакомую журчалку, тебя начинают посещать самые разные мысли. Например, о том, каких насекомых ты упускаешь из-за того, что они не оказываются в нужном месте в нужное время или просто проносятся мимо, словно недостижимые метеоры. И под конец тебе кажется, что ловушка Малеза была бы, во всяком случае, интересным экспериментом.
Зайдя так далеко, ты пропал. Сам я потихоньку стал уговаривать себя, что ловушка Малеза в моем саду явилась бы запоздалым возданием должного одному из действительно великих героев.
Ну конечноэто просто дело чести! Сказаносделано.
Рене Малез родился в 1892-м и прожил до 1978 года. Он был шведом, о чем мало кому известно. Для энтомологов всего мира его имя является самостоятельным понятием, которое так же, как и в случае с Линнеем, не вмещается в узкие рамки национальной принадлежности. Бесчисленное количество насекомых носит в его честь видовое название malaisei, а его недоступная пониманию непосвященных монография о таксономии настоящих пилильщиков Юго-Восточной Азии по-прежнему, кажется, остается непревзойденной. Однако судьбе было угодно, чтобы действительно прочная известность выпала на его долю благодаря не исследованиям, книгам или даже путешествиям, а эпохальному в полном смысле этого слова изобретению, которое, как и все гениальные новшества, было простым и впоследствии стало казаться само собой разумеющимся.
Во время какой-то из длительных экспедиций в дальние страны Малез просто заметил, что в палатку залетает огромное множество насекомых, а вот дорогу наружу они не находят, во всяком случае не вылетают через входное отверстие.
Между тем как-то раз в углу палатки на потолке образовалась небольшая дырка, и через нее все мухи преспокойно вновь обретали свободу. И у Рене Малеза возникла идея ловушки.
В статье, опубликованной в 1937 году в журнале «Энтомологический вестник», он сам рассказывает эту историю по-английски, начиная ее классическим вступлением: Since the time of Linnaeus the technique of catching insects has not improved very much...». Необоснованная скромность не принадлежала, насколько мне помнится, к числу главных достоинств Малеза.
Со временем сделанные в экспедиции наблюдения и вызванные ими размышления выкристаллизовались в идею создания легкого приспособления из мелкой сети, весьма напоминавшего старую двухместную палатку с поднятыми боковинами. Потолочная планка шла немного под уклон, а в верхнем углу палатки имелось отверстие, которое вело к хитроумно и вместе с тем коварно сконструированной газовой камере. Образец приспособления был изготовлен в Стокгольме непосредственно перед тем, как Малез со своей второй (а возможно, третьей) женой отправился в экспедицию по горам и долинам Северной Бирмы для отлова перепончатокрылых. Шел 1934 год, и первые пять ловушек сшили под наблюдением самого изобретателя в портновской мастерской Рангуна. Затем супруги отправились на север. Железная дорога кончалась в Мьичине. С шестнадцатью мулами они двинулись в сторону китайской границы.
Ученые и по сей день, согнувшись над микроскопами для препарирования, сортируют добычу Малеза. Настолько эффективными оказались его ловушки. За несколько месяцев Малез с их помощью поймал значительно больше ста тысяч насекомых, в основном неизвестных видов. Три четверти настоящих пилильщиковгруппы, изучением которой в основном занимался Малез,стали открытием для науки.
Что является новостью для науки тут, у меня на острове, я не знаю, да меня это и не волнует. Наверняка здесь имеются сотни неизвестных видовпаразитические перепончатокрылые, грибные комарики и так далее,и многие из них, вероятно, уже попались в мою сеть, но я занимаюсь только журчалками. Некоторые другие группыблестянки, мухи-жужжало, дикие пчелы и львинкия, правда, сохраняю для будущих надобностей, но я бы сошел с ума, если бы попытался охватить все. Для людей моего склада ограничивать себяжизненная необходимость. На самом деле я тоже однажды садился в поезд в Рангуне, но ничем интересным похвастаться не могу. Я сошел в Мандалае и прожил неделю в гостинице. Мне запомнилось там одно кафе. И все.
Как бы то ни было, но стоило мне поддаться искушениюи все закрутилось очень быстро.
В наши дни существует много моделей ловушки Малеза, и некоторые из них действительно удобны, но поскольку мое решение явилось капитуляцией, прикрытой идеей почитания, я заказал самую большую. «Мега Малез». Из США. Уверен, кое-кто при этом улыбнулся у себя на небесах. Я тоже был рад и доволен до тех самых пор, пока мне не позвонили из таможни и не спросили, что именно я приобрел у некоей таинственной фирмы в Калифорнии. Распаковав сей предмет, таможенники погрузились в размышления. Что, скажите на милость, это такое?
Ловушка для мух,выпалил я по глупости.
Сперва в трубке наступила полная тишина, потом посыпалось множество вопросов о том, для чего ее предполагается использовать.
Для частного отлова мух,по-прежнему развлекаясь, ответил я, но к тому времени мне уже явно удалось возбудить в чиновнике подозрительность, после чего все мои попытки объяснить, что эту громадину в действительности следовало бы отнести к категории оборудования для научных исследований, успеха не возымели. В результате ловушку обложили безбожно высокой пошлиной. Вероятно, мне следовало выдать ее за палатку для вечеринок. Конечно, это было бы ложью, но только отчасти. Уже в первый вечер я устроил праздник, когда, проверив банки, обнаружил три новых для острова вида журчалок и среди них единственный по сию пору экземпляр такого вида журчалок-ос, как Chrysotoxum fasciatum.
Ловушку я установил между углом дома и дровяным сараем, там она и пребывает. Иногда я перетаскиваю ее к речке или в другие особо перспективные места острова, но в основном она стоит у нас в саду. Каждый вечер я засовываю в банки несколько клочков бумаги, смоченной хлороформом,южноевропейские грабители поездов тем же ядом усыпляют целые купе. Потом сортирую добычу и думаю о друге Ма-лезе с благодарностью и восхищением.
Как у него хватало сил?
Как ему удалось не сойти с ума?
Иногда мне думается, что все дело в доверии. Он пребывал в твердом убеждении, что это просто раз и навсегда стало его судьбой. В этой уверенности он и черпал силы. Такой вывод напрашивается из его немногочисленных всеми забытых записей.
Однажды, когда я стоял неподалеку от дороги, карауля насекомых, на нее вышли трое мужчин с большими корзинами на спине. Один из них держал в руках ружьедовольно необычное зрелище, ибо в пределах Бирмы аборигенам запрещается носить огнестрельное оружие. Я заметил мужчин, как только они появились из-за поворота, но, когда несший ружье вдруг увидел меня, он тут же изготовился стрелять. Я сразу понял, что они, должно быть, занимаются контрабандой опиума. Сделай я неосторожное движениеи он бы, несомненно, тут же выпустил в меня пулю, но я понадеялся на то, что они, вероятно, слыхали про нас и ловлю насекомых, поэтому повернулся к ним спиной и махнул сачком вслед воображаемому насекомому. Не скрою, что следующие секунды стоили мне большого напряжения, однако, когда я вскоре обернулся, всех троих уже и след простыл.
Иногда я решаю всерьез разобраться в ситуации с поездками. Почему из меня не получается заядлый путешественник? Почему меня неизменно тянет домой? Однако размышления обычно заканчиваются тем, что я словно бы погружаюсь в рой коротких, чуть ли не точечных, бесцветных мыслей, не имеющих видимой связи. Будто какая-то высшая сила опустошила в мое сознание лоток с обрезками от своего дырокола.
4. Человек, который любил острова
В конце своей недолгой жизни Д. Г. Лоуренс написал новеллу «Человек, который любил острова». Я ее не читал, знал лишь название, но тем не менее пребывал в уверенности, что она поможет мне найти ответ на не дающий покоя вопрос. Почему остров? Я долго искал эту редкую книгу в букинистическом магазине, правда без особой спешки. Одно сознание того, что Лоренс разобрался в этой загадке, приносило успокоение. Ответ существует. Кроме того, у меня имелись собственные теории. А как без этого?
Хоть этот остров и похож на пятнадцать квадратных километров сплошного покоя и безделья, он все же так мал и уединен, что от каждого, кто решает на нем поселиться, не имея в здешних краях глубоких корней, ожидается объяснение его поступка, словно речь идет об уходе в некую странную секту. Постоянно один и тот же вопрос: почему именно этот остров? Хорошим ответом, как всегда, является «любовь», о чем прекрасно известно женщинам, прибывшим сюда издалека и влившимся в исконно островные семьи, став женами традиционно живущих в родительском доме парней в засаленных кепках и с охотничьими ружьями, женщинам, которые теперь вершат на острове практические и политические дела.
Подобная ситуация, похоже, складывается по всему миру, во всех морях; на островах царит естественный матриархат, редко встречающийся на материке. «Мужчины,сказала в свое время президент Исландии Видгис Финнбога-доттир, когда об этом в связи с чем-то зашла речь,всегда стремятся сбежать в свою стихиюв море. Их просто не бывает дома». Так, вероятно, дело и обстояло, и по-прежнему обстоит, в тех местах, где профессии рыбака и лоцмана еще не утратили своей актуальности. Но здесь? Нет, тут нечто иное.
Нечто иное присутствует всегда. Случайностьбез этого не обошлось, и это вполне могло сойти для ответа, как, впрочем, и тоска по первозданной прелести морского купания и периодически наступающей тишине. Можно сказать и так, а в мае, когда цветут клёны и в прибрежном лесу поет обыкновенная чечевица, вообще не требуется никаких ответов или даже вопросов. Природа достаточно красива и богата. Почему бы сюда не переехать? Мое представление изменилось позднее, только через несколько лет. Тогда я, как мне кажется, понял, что остров обладает особой притягательной силой для мужчин, нуждающихся в таком уровне контроля и надежности, какие на материке можно обрести во власти над другими, а здесь они заложены уже в самой ограниченности ландшафта. Ибо что может быть более обозримо и конкретно, чем остров. Раньше, во времена мореплавателей, ландшафт был открыт во все стороны света и предоставлял полную свободу. Теперь же для тех, кто сюда стремитсядля нас, для меня,эта свобода носит иной характер.
Куда бы я ни шел, рано или поздно я все равно прихожу к морю. Наблюдение банально, но в нем, как мне представляется, кроется особая надежность, которая для некоторых островитян перевешивает ощущение изолированности, жизни в ловушке. Возможно, это не более странно, чем другой фактвсегда лучше спится с закрытой дверью. Эта мысль посетила меня однажды летним утром, когда мы наконец решили поймать барсука. Пока он не перевернул нам дом.
Зимой барсук обычно жил в фундаменте, под самым полом, и пока дети были маленькими, нам всем это казалось увлекательным и симпатичным. Обитал он там в такой тесноте, что иногда становилось слышно, как жесткая щетина царапает о доски пола, когда барсук переворачивается во время зимней спячки. Только построив виллу возле озера и перебравшись туда из старого дома, мы обнаружили, что опора стены настолько подточена множеством ходов в нору, что готова вот-вот рухнуть. Всякому гостеприимству, однако, есть предел. Поэтому, когда в следующий раз длинноносый изверг явился и обосновался под домом, мы наняли одного из непостижимых мужчин, существующих на всех островах и всегда имеющих наготове прогорклую жареную колбасу, чтобы заманивать барсуков в оцинкованные ловушки. Мужчина установил клетку возле угла дома. Уже на рассвете следующего дня барсук попался. Он лежал свернувшись, заполнив собой половину ловушки,и спал.
Тут следует заметить, что исконное население состоит далеко не только из странных личностей, впрочем дачники тоже. Иное дело новые поселенцы - энтузиасты, переезжающие сюда или, по крайней мере, предпринимающие подобные попытки. Многие просто ненадолго появляются здесь с каким-нибудь непременно идиотским проектом, под который рассчитывали получить деньги, поскольку остров является малонаселенным районом, и населен настолько мало, что поддержка гарантирована любому проекту, каким бы дурацким он ни был.
Мне иногда звонят расспросить о возможностях. Ведь я биолог. Часто говорят, что их проекты каким-то образом связаны с проблемами окружающей среды. В вопросе получения субсидий это беспроигрышные ключевые слова, и побеседовать со мной считается полезным. Когда мы только переехали сюда, я говорил как есть: что пишу книгу, но все женщины острова принялись так сочувствовать моей жене, что я начал называть себя биологом. С тех пор так и повелось. А раз уж ты биолог на острове, который широко известен своей богатой природой, тебе приходится мириться со звонками личностей со странностями. Они, похоже, исходят из того, что я из их числа.
Один такой человек позвонил, чтобы, как он выразился, прозондировать почву в преддверии мелкого промышленного проекта, который, разумеется, был просто находкой для какого-нибудь фонда с правильным отношением к окружающей среде. Мужчина рассказал, что однажды сидел дома перед телевизором и смотрел открытие каких-то крупных спортивных соревнований, возможно Олимпийских игр, я точно не помню. Там, во всяком случае, фигурировал огромный стадион с духовыми оркестрами, парадом национальных сборных, торжественными речами и акробатами. Вспышки фотоаппаратов высвечивали кружащие, словно апрельская метель, ушаты конфетти из разноцветной фольги,и тут звонивший мне из домоседа превратился в предпринимателя.
Его идея была очень простой. Сам он считал ее блистательной. Он собрался разводить бабочек-лимонниц. Выращивать в огромных теплицах невероятные количества личинок лимонниц, а затем манипулировать окукливанием в холодильной установке, чтобы каким-то манером синхронизировать вылупливание бабочек.
То, что трудновыполнимо всего лишь с тремя репейницами, он, следовательно, намеревался проделывать с десятью тысячами лимонниц, после чего производство конфетти окажется парализовано. Вот таков был его план. Он видел по телевизору, что на разного рода церемониях открытия иногда выпускают сотни белых голубей. Бабочки же будут намного красивее. «Прямо в десятку, как говорится».
Я честно сказал, что идея кажется мне, возможно, чуть излишне оптимистичной, но я бы дорого дал, чтобы посмотреть на результат в прямой трансляции, особенно при проливном дожде. Тысячи бабочек, в полной панике мечущихся по газону в поисках укрытия. Так и надо писать историю спорта, резюмировал я. Больше он мне не звонил. Не последовало повторного звонка и от гения, который хотел узнать мое мнение относительно возможности арендовать на острове немного земличто нетрудно. Он собирался заняться выращиванием экологически чистого хрена, и это тоже вполне посильно, вторил я. Но потом продавать хрен для производства экологически чистого слезоточивого газа, который можно было бы использовать во время уличных беспорядков,ну что тут скажешь?
Человек, который любил острова,это, естественно, сам Лоуренс, и новелла представляет собой аллегорию его непрерывного метания между разными культурами и мировоззрениями. Раздобыв книгу, я испытал разочарование. И это все? Мизантропического склада человек покупает остров с намерением преобразовать его по своему усмотрениюсоздать там собственный мир, однако земледелие себя не окупает, да и слуги обманывают. Тогда он продает этот остров и переезжает на меньший, сокращая количество слуг и еще большеколичество иллюзий; стоит там на ветру и ничего не ощущает, ни счастья, ни тоски, тем не менее между делом приживает с дочкой экономки ребенка, отчего все желания в нем умирают с такой отвратительной бесповоротностью, что ему приходится снова бежатьна третий остров, на одинокую скалу в бушующем море, где среди упрямо блеющих овец он теряет рассудок и под конец замерзает в собственной хижине. Одной из его последних радостей было то, что у него безвозвратно исчез кот.
Удовлетворение ему приносило лишь одиночество, полное одиночество посреди засасывающей пустоты. Только серое море и омываемый им кусочек суши. Никакого другого общения. Никаких человеческих существ, способных прикосновением сообщить ему свой страх. Одна пустотамокрая, сумеречная, омываемая морем пустота! Это было хлебом для души его.