Питер приложил палец к губам и нахмурился.
Данбар вдруг вспомнил, что им предстоит сделать. Он мысленно улетел далеко-далеко. И почему он упомянул водителя? А вдруг он все испортил? Он почувствовал себя дураком, полным дураком. Его мать так же хмурилась на неготолько так она и могла добиться от него того, что хотела. Он думал, что давно позабыл правило стыда, пока его недавние неурядицы не вскрыли старые штреки и штольни, давно заваленные обломками власти и богатства. И теперь взгляд Питера из-под нахмуренных бровей больно обжег его и заставил захотеть стать невидимым, как будто все прожитые им десятилетия, на протяжении которых он становился все более заметным, становился притчей во языцех, тем самым Генри Данбаром, были всего лишь помехой для куда более жгучего желания исчезнуть. Что же происходит? Как же он мог забыть себя? Его самоощущение оказалось таким хрупким и зависимым от внешних обстоятельств, что его «я» могло раствориться, как акварельный рисунок под дождем.
Прости, прости! взмолился он, следуя за Питером на воздух, опасаясь, что тот не позволит ему, старому дураку, пойти с ним. Прости меня! Мне можно с тобой? Ты мне позволишь?
Конечно, старичок, ответил Питер. Просто я не хочу, чтобы кто-нибудь вмешался в наши планы. В этом гулаге не любят, когда заключенные занижают свои доходы. Господи, ну и холодрыга. Нам бы не помешала машина с надежным водителем, но придется идти пешком. Камбрия в декабреэто что-то люди сюда слетаются стаями поглазеть на здешние бури с градом. Стоячие места остались только на пике Скафелл.
Оба прошли мимо гигантских разноцветных баков для мусора по направлению к лесной тропинке, по которой можно было сбежать практически незаметно для посторонних глаз: она начиналась чуть ниже подъездной дороги к психиатрической лечебнице, ответвляясь от узкого проулка. Выйдя со двора, они увидели припаркованный у стены квадроцикл с ключом в замке зажигания.
О сколь могучи ваши мысли, о властительный! воскликнул Питер с эпическими интонациями, подражая закадровому голосу рассказчика. Вначале была Мысля, и Мысля была Данбар, и Данбар замыслил машину, и вот возникла машина, и увидел Данбар, что это хорошо!
Неужели я на самом деле это сделал? не поверил Данбар, залезая на сиденье рядом с Питером. А что бы случилось, если бы я придумал нечто плохое?
Не парьтесь, Генри, это же не идеальная система: вы, к примеру, не явили миру надежного водителя. Никто еще не обвинял меня в том, что я могу считаться таковым, особенно если я превышу лимит потребления алкоголя, а я искренне надеюсь, что сегодня чуть попозже смогу превысить этот лимит по крайней мере двадцатикратно.
Мотор взревел, квадроцикл рванулся с места и помчался к лесу. Пока они тряслись по узкой ухабистой тропе, Питер, превратившись в автомобильного зануду, с мальчишеским энтузиазмом сыпал технической информацией, стараясь перекрыть рев двигателя, но Данбар его не слушал. Он размышлял о своих исключительных способностях. Он всегда подозревал, что обладает ими, но теперь, одной лишь силой мысли материализовав то самое средство передвижения, которое им требовалось для преодоления этой безжизненной пустыни, он впервые в этом убедился. Он ощутил, как волна судьбы, точно электрический разряд, пронзила его тело от темени до пят. Он закрыл глаза и насладился мгновением полной безмятежности. Он все вернет, и теперь, когда к нему вернулись былые силы, он накажет мерзких дочерей и оставит Флоренс свою империю. Он всегда знал, что ему следует любить всех детей одинаково, но не мог скрыть того факта, что именно Флоренс восхищала и радовала его больше других. Она унаследовала красоту матери, равно как и ее обезоруживающее обаяние. Просто молча слушая отца, Флоренс одним своим присутствием могла помочь ему высвободиться из пут необузданного темперамента, в которые он сам себя раз за разом загонял. Она никогда не прибегала к этому эффекту осознанно: это всегда происходило естественнотак при определенной температуре тает лед. Помимо ее добродетелей, он любил Флоренс просто потому, что она была дочерью Кэтрин, а Кэтрин была любовью всей его жизни, любовью, или, во всяком случае, образом любви, которую обессмертил ее уход, обезопасив эту любовь от увядания и привыкания, от повседневных сил, превращающих восхищение в терпимость, а терпимостьв раздражение. И теперь, в момент ясного осмысления последних событий, он осознал, что после гибели Кэтрин в автокатастрофе он потянулся к Флоренс слишком настойчиво, и это, возможно, и подстегнуло ее жажду независимости и ее решение не иметь ничего общего с его бизнесом. Но тогда он воспринял это лишь как ее отречение и как вторую личную утрату, в чем его убеждали другие дочери, которые всегда осуждали его фаворитизм и, не жалея усилий, пытались потрафить ему, имитируя его беспощадность и властность. Это они убедили его лишить Флоренс ее пакета акций и передать этот пакет им, лояльным дочерям, уважающим его достижения и намеренным продолжить его дело. Каким же он оказался слепцом! В каком-то смысле только теперь он ясно увидел, что Флоренсединственная, в ком проявились его упрямство и его гордость. Она просто ушла и ни разу не усомнилась в своем выборе.
С удивлением почувствовав, что квадроцикл замедлил ход, Данбар открыл глаза и увидел миссис Хэррод: она стояла посреди тропы, у мшистого отрога серого утеса, и махала им рукой. Питер был вынужден остановиться.
Это такси? спросила миссис Хэррод, приблизившись к водителю.
Урсула, обратился к ней Питер, куда вам нужно?
Я хочу добраться домой.
И мы туда же! воскликнул Питер. У вас есть чем заплатить за проезд?
У меня есть заначка, ответила миссис Хэррод, доставая из кармана пальто мятый конверт. Питер отсчитал три пятидесятифунтовых купюры.
Без сдачи! заявил он, засовывая конверт в карман пиджака. Запрыгивайте!
Мы не можем ее взять, прошептал Данбар. Она же сумасшедшая!
Генри, Генри, укоризненно покачал головой Питер, мы находимся в той части света, что знаменита своими «маленькими, безымянными, всеми позабытыми деяниями доброты и любви». Во всяком случае, коли вы собрались плыть на корабле дураков, нехватка пассажиров вам не грозит!
Но у нас явно нехватка мест! возразил Данбар, неохотно сдвигаясь поближе к водителю.
А! воскликнул Питер. Вот и указатель!
И он кивнул на дорожный указатель, где было написано: «Пламдейл (только для верховой езды)».
Учитывая проходимость нашего малыша, сказал Питер, мы совладаем с этой тропой для верховой езды, а наши тюремщики не смогут догнать нас, пустившись в погоню на неповоротливом конвое из обычных машин.
Когда квадроцикл снова с ревом понесся по лесной тропе, восторг Данбара внезапно и безвозвратно испарился. Он понял, что нет смысла надеяться на Питера, для которого их бегство всего лишь пьяная эскапада, и уж тем более нечего надеяться на полоумную миссис Хэррод. Ему надо бежать в одиночку. Голые деревья с беспорядочно торчащими в разные стороны черными ветками представились ему схемой центральной нервной системы, охваченной неведомой болезньюанатомическим эскизом людских страданий на фоне зимнего неба.
4
Флоренс засмотрелась на искрящиеся струи фонтана на пруду Центрального парка, и вместо того, чтобы восхититься их неукротимой энергией, она была заворожена силой притяжения, заставляющей потоки воды после краткого взлета тяжело падать внизтак суровый отец пресекает вспышку радости ребенка строгим замечанием. Она раздвинула двери террасы и переступила порог гостиной. Она вышла на свежий воздух, чтобы спастись от жары, а теперь вернулась, спасаясь от холода. Скоро ей опять станет жарко. Ничего не помогало. Ничего не могло избавить ее от беспокойства. Не находя себе места после телефонного разговора с Эбигейл, она приехала в Нью-Йорк, чтобы напрямую спросить у сестер, где они спрятали отца. Но как только она приехала, обе сразу куда-то испарились, не перезванивали ей и не отвечали на ее электронные письма. Только Марк, презираемый и отвергнутый муж Эбигейл, остался в городе. Вчера она ему позвонила, но он понятия не имел, ни где Данбар, ни даже куда уехала Эбигейл.
Они мне сообщили только, что Генри помещен в клинику где-то в Швейцарии, сказала ему Флоренс.
Ну, по крайней мере, можешь эту страну вычеркнуть, заметил Марк и хрюкнул, желая издать нечто похожее на горький смешок. Даже когда в этом нет необходимости, Эбби врет с особым вдохновением. Ты же знаешь: с ее точки зрения, говорить правдузначит проявлять слабость. А правда, грубо говоря, в том, что Генри либо в Швейцарии, либо нет, но ложь потенциально бесконечна, поэтому она избавляет от того, чего эти девчонки боятся как огня: унылого однообразия.
Наверное, ты прав.
Не забывай, Фло, воскликнул Марк, как в детстве она ослабила постромки на твоей лошадке-качалке в надежде, что, когда ты сильно раскачаешься, ремешки лопнут, ты свалишься и свернешь себе шею.
Ей тогда было непросто. Моя мать была с отцом, а ее мать
Вечно ты ее оправдываешь, перебил Марк. Я же с ней живу. Когда она в первый раз рассказала мне эту историю, я решил, она ждала, что я буду восхищен ее честностью или тем, как она преодолела пагубу своего трудного детства, а сейчас мне ясно: она просто хвасталась ранними признаками своего превосходства.
Тогда что тебя заставляет оставаться с ней? спросила Флоренс.
Страх. Покончить с нашим браком должна она! Если же инициатором стану я, она найдет способ меня уничтожить.
Флоренс не нашлась что ответить. Их беседа завершилась уклончивым обещанием Марка помочь ей, но так, чтобы «самому не оказаться в психушке».
Услышав слово «психушка», которое Марк использовал как советский эвфемизм для изощренного способа лишения свободы, Флоренс сразу пожалела, что обратилась к своему безвольному шурину. Исчезновение отца заставило ее осознать невыносимую мысль, что, если он умрет до их примирения, ей останутся лишь воспоминания об их отношениях, прибитых взаимным разочарованием и недовольством, подобно падающим вниз струям фонтана в парке. Еще год назад отец в ней души не чаял, заставляя ее верить, что, соревнуясь с сестрами за его благосклонность, соревнуясь с советом директоров, соревнуясь с его друзьями и просителями, с сорока тысячами его сотрудников, она всегда будет побеждать, но стоило ей обронить, что она не хочет иметь ничего общего с семейным бизнесом и намерена уехать с Бенджамином и детьми в глушь Вайоминга и вести там «простую жизнь», Данбара обуял обычный для него приступ яростион вывел ее из совета директоров, вычеркнул ее имя из завещания и коварно исключил ее детей из числа благоприобретателей «Траста». Он счел ее равнодушие к бизнесу личным оскорблением, а также проявлением ее незрелости, которая со временем растворилась бы без следа в атмосфере самомнения, столь характерной для его организации, то есть ощущения того, что история не только документируется, но и созидается его медиаимперией. Она понимала, что историяэто нечто большее, чем веселая и тенденциозная версия новостей, но в основе ее отношений с Генри лежал вовсе не этот аргумент. Флоренс осознавала, что отец поступил с ней так жестоко, потому что ее независимость была им воспринята как отказ не только от его наследства, но и от своей роли быть для него живым напоминанием о матери. Она могла себе позволить быть независимой, главным образом, только потому, что была обожаемой дочерью, но такой властный собственник, как ее отец, не мог счесть ее самостоятельность за комплимент и не мог обезопасить себя от ошибки принять стяжательство ее сестер за дочернюю любовь.
Флоренс было шестнадцать, когда умерла ее мать. Потом долгое время она ощущала, как ее существование ужималось вокруг пустоты, оставшейся после матери. В то же самое время значение смерти матери бесконтрольно расширялось, пока не вобрало в себя объяснения смены настроений преподавателей, вкуса пищи, цвета травы на газоне. Очень медленно, после года эмоционального паралича, позабытые воспоминания о матери начали возвращаться к ней в снах и в разговорах с людьми, которые помнили любимые словечки Кэтрин, ее интонации, ее жесты. Мать вновь ожила в душе дочери. С Генри такого никогда не было. Его жена превратилась в застывшего идола, и Флоренс досталась забота увековечить ее душевные качества, которые он обожал. Это было то, к чему так привык Генри Данбар: слияние и поглощение, передача полномочий и ребрендинг. Произошло слияние живой Флоренс с призраком Кэтрин, которая в результате ребрендинга превратилась в компаньона, лучшего друга, добросердечную женщину и правопреемницу, чего так жаждала душа Данбара. И предпочтя мужа отцу, а своих детейближайшим кровным родственникам, она знала, как это выглядело в его глазах: как бессердечное разрушение последнего рубежа его обороны перед горьким осознанием того, что Кэтрин безвозвратно ушла. И зная темперамент отца, Флоренс даже не удивилась, что он решил обратить свое горе в ярость. Чего она не могла предвидеть, так это того, что он так долго будет противиться их примирению и что один из них скорее умрет, прежде чем они смогут достигнуть этого примирения. И даже когда отец метал громы и молнии и обзывал ее словами, которые она бы ему не простила никогда, если бы не считала эти вспышки гнева чем-то вроде приступов словесной эпилепсии, он отдавал себе отчет, что не может низвергнуть Флоренс в пропасть нищеты, коей она заслуживала. Хотя она и была, по меркам Данбара, нищенкой, денег у нее было довольно, чтобы не просить у него финансовой помощи. Она владела квартирой в Нью-Йорке, в которой сейчас находилась, она унаследовала деньги матери (которые, как он, проклиная свою бездумную щедрость, не уставал ей напоминать, она ему задолжала, как задолжала вообще все), и к тому же она была бенефициаром смежного трастового фонда, который он создал для своих детей и которым, как заверил его Уилсон, он не мог распоряжаться, как не мог исключить из него Флоренс. Она беспрекословно и не требуя возмещения вернула отцу свой пакет акций, унизив его своим бескорыстием.
Флоренс раздвинула двери и снова вышла на террасу, отчасти поражаясь своей предсказуемости и отчасти гадая, в чем смысл предсказуемости ее поступковуж не в том ли, чтобы доказать свою правоту? Она не спала почти всю ночь, дожидаясь, пока медлительная стрелка доползет до часа, когда можно будет позвонить Уилсону. Ему удалось защищать ее весь последний год, оставаясь при этом самым преданным союзником отца, но после увольнения Уилсон уехал вместе с женой и детьми в имение близ Тофино на острове Ванкувер, а там сейчас еще было слишком рано, и она могла разбудить весь дом своим телефонным звонком. И когда она подсчитывала, сколько ей еще придется ждать, телефон зазвонил, и на дисплее высветилось «Уилсон».
Уилсон! А я как раз думала, не слишком рано для звонка вам!
Я сам уже часа два как порываюсь тебе позвонить. Когда я узнал вчера вечером, что никто не знает о местонахождении Генри, всю ночь заснуть не мог.
Вы можете предположить, где он?
Я озаботил команду волонтеров, они сейчас обзванивают частные лечебницы и клиники в Европе и Северной Америке и спрашивают, нет ли у них пациента такого-то Они называют не только его имя, но и псевдонимы, которые он обычно использовал, когда ложился на обследования инкогнито. Пока чтоникаких результатов.
Я могу чем-то помочь?
У нас остается всего четыре дня до решающего заседания совета директоров. Я позвонил кое-комуи такое впечатление, что твои сестры заручились большинством голосов. Многие члены советаздравомыслящие люди, которых отбирал твой отец по моей рекомендации, но им показали ключевой документ, который я убеждал его не подписывать, передающий всю полноту власти Эбби и Меган, и теперь у них на руках медицинское заключение доктора Боба, с помощью которого они намерены обосновать его снятие с должности независимого председателя совета. Твои сестры хотят избавиться от него раз и навсегда. Он по-прежнему пользуется огромным влиянием, одного его присутствия достаточно, чтобы совет действовал в угоду его желаниям, хотя формально он не обладает никакой юридической властью.
Если он не в состоянии вести дела, должна быть доверенность. И я уверена, он бы выдал такую доверенность вам.
Выдать-то он выдал, но доверенность действовала, пока я был штатным сотрудником. Но ведь твой отец меня уволил. Догадайся, кто меня заменил