Сейчас в астрале. Кстати, будет желание, можете присоединиться. Ну, что застыли? Не пугайтесь, астрал не колхоздело добровольное.
Повёл в комнату, указал на табурет в углу.
Вот-вот закончим, а вы пока сюда, чтоб не смущать товарища. Я на секунду, юркнул в туалет.
Ничуть не смущённый, разве что сильно квёлый, Мурз приветственно высунул из астрала руку.
Салют.
Он сидел посреди комнаты, навалившись на спинку стула, как в фильмах любят усаживаться незадачливые пинкертоны, обмозговывающие запутанное и безнадежное дело. Монотонно проговорил:
Читаю мысли, угадываю числа, вижу сквозь стены и пол. Во, секи, ткнул пальцем в самаркандца, эта сволочь лакает с какой-то девкой наше вино, валяет ее по нашим койкам. Ты, кстати, где вчера шастал? Бритву мою не брал? спросил ясновидящий.
Зачем? У меня своя, не без гордости ответил Никита.
Алик развернулся со стулом в никитин угол, прикрыл ладонью рот. Слышно было, как гном журчит в туалете.
Всю плешь мне проел. Глюки уже ловлю. И всё из-за Позгаля, змия. Вчера едем, говорит, в Кудепступосидеть. Согласился, дурак, знаю ж эти «посидеть»куда член, туда и ноги. И давай промышлять баб. Ему-то лафа, при любимом деле, а мне вот Иваныч, скоро?! На массу уже хочу! Алик гаркнул на туалетную дверь; продолжил, рентгенолог достался. Перетаскал, главное, всех к нам за столик. Сидим, идиоты, две клухи какие-то Этотперья токует, заказывает! И ни одну ж не откантовал. На хрена, говорю, такой банкет?!
А сейчас у него кто? из последних сил, оторванных от борьбы со сном, изумился Никита.
Санаторская какая-то.
Угадай, где я сегодня дрых? На пляже.
Уважаемый, копошась в ширинке, показался гном, качнул Никите толстым пальцем, отвлекаете мне экспериментируемого.
Алик вновь развернул стул в прежнее положение. Обречённо навалился на спинку. Гном сел против мичманазаваленная книгами и какими-то брошюрками койка, взял в руки лист бумаги.
Пока неплоходва из четырех. И помните алгоритм: рябь, гладь, концентрация, визуализация. Всё получится.
Иваныч, на массу, взмолился Мурзянов.
Всё. Последний заход.
Рентгенолог воздел лист над головой:
Фигура?
Алик изнурённо вперился в белое бумажное поле. Кисло зажмурившись, пожамкал губами:
Эээ Ну, не знаю может
Смелей!
Квадрат?
Тьфу ты! А визуализация, а концентрация?!
Раздосадованный, гном перевернул лист с чернеющим на обороте продолговатым ромбом.
Отбросил его в ворох бумаг.
Да ну, скривился Алик, сроду б не угадал.
Ничего, рентгенолог подбодрил его улыбкой, ближайшая квадрату родня. Ладно, зачёт. Будем считатьтри из пяти. Для первого разавполне. Говорил жеспособности есть. А вы не верили. Пять процентов задействуем собственного мозга, только пять. Вдумайтесь своими пятью в эту цифру. Ну, не права ли мать-природа, что дает нам по башке?! И знаки у васна дороге не валяются: Телец, Пихта, Обезьяна. Уволитесьсоветую на гражданке идти по коммерции. Задатки плюс усердиебудет вам и белая яхта, и чёрная икра.
У нас той икры в Видяево, Алик равнодушно зевнул, а яхт
Друг-то не желает в свои кладовые? гном обернулся к Никите.
Желает, желает, погоняй его, Иваныч, по астралу, а то я тут за всех отдувайся.
Подпирая кулаком натруженную поясницу, Алик оторвался от стула; проходя мимо Растёбина, украдкой шепнул:
Уф, спасай. Или вместе дёргаем.
Азарт заглянуть в свои кладовые взыграл у Никиты вяло. Без сна, и с похмельямного там не нашаришь. Часок бы вздремнутьтогда бы он попробовал.
Ну что? В бой? восседая меж книжных груд, гном улыбался улыбкой ярмарочного зазывалы.
Дважды два сейчас сложно. Глаза слипаются.
В полудрёме, рентгенолог понизил голос до конспиративного, наоборот, как по маслу, в астрал входишь Ну, что?
Никита почти решился, но тут, к его облегчению, Майков сам унял свою ретивость.
Ладно, не буду склонять. Чистоты эксперимента радилучше действительно на свежую голову. Глядишь, и Алик бы отстрелялся по трезвой будь здоров.
Ну, мы-то стёклышками ни фига сегодня не были, это точно, поддакнул мичман.
Морщинки у глаз Олега Иваныча засияли.
Похоже, они обастёклышки запотевшие, ухмыльнулся Растёбин.
Надумаетея готов с радостью. Идёт?
Идёт, пообещал Растёбин.
Да, будьте любезны ваш знак?
Знак?
Сути вопроса Никита не уловил искренне.
Понятно всё с вами. Дату рождения свою сообщите.
Странный гном, подумал Никита. Не сумасшедший, но с прибабахом определённо.
8 января, сообщил Никита день своего рождения.
Обежав глазами над его головой невидимую дугу, Майков вдруг озарился радушнейшей улыбкой.
А ведь у нас с вами на двоихобщий астральный шлюз. Большая, между прочим, редкость. Остальное, таинственный пасс рукой, скажу позже. Вас, кстати, не с сытого обеда так разморило?
С бессонной ночи.
Ё, а время-то! всполошился Алик, крутанув на запястье командирские часы, время-то ужедва! хлопнул себя по плоскому мальчишескому животу, словно нерадивому денщику выдал подзатыльник. Как хотите, яна камбуз!
И то верно: сколько можно пить? нос Майковашероховатая сливачутко вздрогнул и залоснился. Гном вновь осветил Никиту загадочно-радушной улыбкой, прихватил зачем-то сетчатую авоську, набитую книжками, и все трое отправились в столовую.
Схватка
Насколько Растебин понял за обеденным разговором, размытым ретушью недосыпа и ароматным борщевым помрачением, ключами к познанию сущегои всему виной в жизни Олега Ивановичабыли рентгеновские лучи. По лучу Майков дошёл до чина майора и должности замначальника рентгенологии Ленинградской военно-медицинской академии. По лучу же, с началом перестройки, ухнул в роящийся тайнами мир оккультного и потустороннего. Рентгеновское сияние было уподоблено Олегом Иванычем чудо-швам, связующим явь материального с зыбью неосязаемого, и даже огненным стежкам на стыке физики и метафизики, что наметала рука самого Всевышнего нам в утешение.
Тут как бы знак. От Него привет, небрежно-таинственно мурчал Майков, мелкими щипками прореживая усики, вы не забыты, Я с вами, вот в доказательствосвежие чудеса, не унывайте, ищите и обрящете. Примерно, в таком разрезе.
А что я, невежда, знал о рентгеновских лучах до сего дня? Постыдно мало, в пределах школьной флюорографии, хлебая борщ, размышлял Никита.
Отсюда два вывода, рентгенолог, притопив в борще ложку, показал два пальца, прогресс Богу угоден. Стало быть, угодна и питательная среда прогресса, хлеб, так сказать его и плесеньсвобода. Сегодня много чего цветёт. И пусть! Пренебрегать не стоит ничем. Вычеркнули, воспретили, а это какой-нибудь недостающий компонент в цепи познания, отброшенный только потому, что не понравился запах навоза, на котором он произрастал. Навоз, не навоз, для прогресса всётопливо, на одной очищенной науке до великих тайн не прокатишься. А что Бог? Престарелый мальчишка, эгоист. Хочет, чтобы мы о Нём не забывали, чтоб, в конце концов, к Нему пришли. Лучшечерез любовь, но и через мозгине велико преступление.
Если не через любовькак-то неправильно слишком просто, осмелился Никита.
Вот тутда, тут непорядок, профессор, с ехидцей поддакнул Мурзянов, высунув над кромкой столешницы зажатый в кулаке зелёный бутылочный глаз.
Ох, я ж просил без вот этого, Олег Иванович плаксиво глянул на долгую шею «Киндзмараули», сокрушенно вздохнул. Дорогие, ну, не здесь же, в самом деле.
Где он достал, когда успел? оторопело глядел на Мурзянова Никита.
Компот из тарылучше того, попросил мичман решительно.
А, пропади оно! всплеснув пухлой ладошкой, Олег Иваныч резво бултыхнул моченые сухофрукты обратно в стеклянный кувшин. Двинул пустую тару к Алику.
Вино под укрывом столешницы было разлито и, пряча рубиновый нектар плотной хваткой стаканов, они выпили.
Так что там о любви? вскинулись на Никиту волосатые кошмарища майковских седых бровей, ах да, в вашей каверзе, молодой человек, есть, конечно, свое зерно, сказал рентгенолог, но я зайду с другого бока. Кто ж против любви? Ничего не имею. Пусть остаётся главным блатным пропуском, толькоза. Но в чём грех, если спервамозгами? Моя теория, может, с виду и дуршлаг, но в главном верна: на дорогу к Нему, Майков патетически воздел толстый палец, ступить дано лишь свободному сердцу. Другие варианты для Него оскорбительны. А уж умом или через любовь дотопать, у кого как получится. Не бывает, говорите? Один мой знакомый венеролог через микроскоп дотопал. Как ни прильну, говорит, такая красота и гармония рембрандтовская! Такие узоры самоцветные! В жизнь не поверю, что оно само изобразилось!
Выпили еще, и рентгенолог, поймав жеманные улыбки за соседним столикомтри прокопчённые офицерские женушки, отлучился со своей авоськой миссионерствовать. Веки Никиты смежились, и там, в темноте, Бог-мальчишка в рембрандтовском берете начал крутить детский калейдоскоп из самоцветных камушков. Запахло арбузом. Фарфоровую тишину зала царапала стальная многоножка вилок-ложек. Августовский бриз из окна нежно омывал его щёку. Калейдоскоп сочно дышал в дремотной темнотето распускаясь узорчатым сложноцветом, то сонно увядая. Фарфоровый цокот стихал и вновь рос, набухая гроздью крупного дрожащего звона, пока не лопался, истекая через сводчатую анфиладу окон вниз, к морю, вязким насекомым щебетом. Потом эта обморочная оптика сделалась невозможно чёткой, и за синим простором моря, за вытертой ветрами белёсой линией горизонта Никите ясно увиделось его завтра как сбывшаяся мечта: идётсам себе герой, по сияющей взлётке Пречистенки, взмывающей круто в небо, где солнцене кислый московский лимон, а разноцвет, тот самый, Бога-мальчишки, пёстрый, манящий неведомым, омытый вольными ветрами.
Ну вот, еще трёх на сеанс хиромантии залучил Идёт дело. Всё спит друг?
Вроде.
А знаете, Алик, что есть сны? Сны, между прочим, обрывки фильма, в титрах которого мыдневные операторы, и который главный режиссёр прокрутит нам после нашей смерти.
Это как?
А как снял, так тебе и покажут, и сиди вечность, смотри, что наснимал.
Хреново. За эту теорию я пить не хочу.
Аргументы
Ещё с первой автономки мурены по ночам мерещатся. И я их ни фига не снимал. Здесь, кстати, тоже полезли уродцы. Вот странно, да? Дома, в люле, только и отдых: цветочки, травка. Или ничегокакая-нибудь пустота. Тоже отдых. Нет, как-то был нормальный сон: дождь, радуга, стоит сруб. Чего-то меня потянуло. Зашёл. У стены инструменттипа орган. Яближе, и как он вдруг гуданёт! Всю душу вынуло, потащило вверх. Обделаться, как хорошо было. Такое кинокуда ни шло.
Клизменное потому что. В смыслеочистительное. За такое можно смело, выпить. Наливайте, Алик.
Бутылка зажурчала. Заворковали кадыки, и Никитины глаза открылись.
С пробуждением! седой гном-рентгенолог приветственно вскидывал общепитовский стакан. Из-под собольих накатов Аликовых бровей смотрели два знакомых угрюмых нырка.
Ну, чё там видел? пробурчал он мрачно.
А сюда? Никита показал на свой гранёный.
Погоди, Алик двинул его плечо нетерпеливо, как ширму, заслонившую неописуемо красивый вид. Дай-ка кой-куда схожу, проведаю.
Мичман встал, поковылял в дальний конец зала не своей походкой, взятой напрокат у кого-то очень знакомого. Ну да, вспомнил Растёбин, сзадималенький чернявый Позгалёв, ужавшийся и сильно обгоревший.
Он направлялся в запретный секторк генеральскому столику, но Никита не сразу отдал себе в этом отчёт. Точнее, не сразу почуял скверное, хоть и увидел её узкую, такую изящную спину, по странности сегодня одинокую. Облокотившись о край стола, Алик навис над молодой генеральшей. Подламывая ватно коленца, игриво поводя головой, заговорил. Похоже, вертлявые чары её не тронули: брезгливо отвернулась, потом и вовсе загудела стулом. Пьяненький искуситель тут же сократил меж ними зазор. Он продолжал активничать, с виду любезно, но по ответной реакциине особо комплиментарно. Она вдруг встала, в этом своём алом, воздушном, будто медленно вспыхнула. Собралась уходить. И тут мимо Никиты, по проходу, вихря воздух и взмётывая углы скатёрок, пронеслось что-то плотно сбитое, вепристое. Шибанулось в мичмана, и с грохотом оба сгинули под столами.
В секунду сонливость прошла, Никита ринулся к генеральскому месту и, когда уже был рядом, увидел на полу сопящий, насмерть сцепившийся клубок, катимый противоходом борьбы то в одну, то в другую сторону.
Опять на чу-жое потянуло?! Ну, на!
И Еранцев с рёвом вращал Алика в направлении бледной от ужаса генеральши.
За-помни, сученыш, как не твоё пахнет! дожимал он мичмана, словно наматывал на него запретный дух чужого добра.
Мало тебе? Я до-бав-лю!
Да ню-хай сам, у-ню-хайся, еб****утый! Алик с натугой крутил их жернов обратно, выпутываясь из шлейфа неделикатно навязываемых запахов и заодно обстукивая генеральской головой ножки стульев.
На объятия армии и флота начали отвлекаться столики. Мичман и генерал были взяты в плотное кольцо любопытных, но даже захлёбывающиеся просьбы перепуганной молодой супруги«Ну что же вы стоите! Кто-нибудь, разнимите их!»не помогли: втроемНикита, Майков и ещё один дюжий отдыхающийрастащить парочку не сумели. Спаянные злобой, они так надёжно в ней зафиксировались, что, когда Растёбин в очередной раз нырнул вниз, увидел в набухших кровяных белках борцов тупую, остекленелую ярость: не лезь, бесполезно, заклин тут у нас конкретный, сами.
Они ещё полежали в смертельную обнимкучасть ротозеев успела умять обед и вернутьсяи одномоментно распались, только сроднившиеся так чуют друг друга.
Мичман с тяжелой одышкой навалился на опрокинутый стул, словно вскарабкался от высокой волны на буй.
А генерал превратился в настоящего паркетного генерала: лежал, распятый усталостью, раскинув по сторонам жёлтые у подмышек руки:
Нюхнул? Теперь у меня запомнишь, сученыш. А нетубью.
Да унюхайся, сапог. Даром не надо. Вот же дуб стоеросовый! Отелло хренов!
Ага, нюхнул, значит. Ну, теперь-то запомнишь. А нетжелезно убью.
Добрый совет
Хостаэто просто costa. Cоstaэто просто «берег». Оттоптанный когда-то предприимчивыми римлянами под работорговую факторию черноморский брег. Незамысловато, без особой фантазии. Возможно, в тот первый день, когда римляне прибыли, их подвело воображение: мутило с вчерашней бочки рома, был час римской сиесты Да и чем могло южное воображение здесь подкормиться? Всё то жепышное, знойное, стрекочуще-щебечущее, что и в родных краях. И горытак себе, поросшие мшистой плесенью приземистые гранитные обломки. И речки не особо истеричные, вялые желчегонки, сочащиеся из прелых разломов этих карликов. И солнцеломотный желток, один в один что дома. Берег как берег, ничего особенного. Разве что рабы.
«Не отсюда ли все-таки название? Ведь другим значением латинского корня cost, который и обозначает на самых ранних картах это черноморское местечко, является не что иное, как цена. Однако установить точное происхождение слова до сих пор не представляется возможным», последнее, что сообщала замурзанная брошюра об истории городка, найденная Никитой ещё пару дней назад на антресолях в номере.
Закрыв книжицу, Растёбин отложил её и попытался представить причаливающий к мысу Видному первый фрегат.
«Ничего из ряда вон, размышляли тем временем римляне, вглядываясь в ажурно-зелёную окаёмку хрустально-сиреневой бухты. Разве что гурты невольников, торчащие арбузными семечками из буйных береговых зеленей. Пять дукатов за штукукрасная цена».
Впрочем, этой причины хватило, чтобы ребятам задержаться в здешних местах на пару веков. А после, выбрав и распродав невольников, всех до последнего, они погребли дальше, оставив кривыми ножами на ближайшем к воде тисово-самшитовом дрыне примерно такую надпись: «Коста. Здесь были не впечатлённые апеннинские туристы, кроме рабов, ничего не обретшие».
«Цена» или «брег», все однозаморское любопытство, едва высадившись с корабля, дальше этих семантических кустов нос, похоже, не сунуло. Нелюбознательное, ленивое племя, южная кровь.
Примерно тогда же, пару дней назад, в очередное базарное утро, прихватив с собой книжицу в город, Никита решил узнать об истории Хосты поподробнее. Один старый привязчивый не то адыг, не то убых, поведавший, что с адыгского Хостакабаний лог, а с убыхскогои того симпатичней: берегись-река, заслышав унизительно-пресную римскую версию, остался крайне недоволен уроженцами Апеннин.
Какой, к собакам, просто берег? И ценник пусть себе на одно место натянут! «Не на что у нас глядеть»! Вы Ладо спросите, Ладо вам такую экскурсию покажет. А речки?! А источники?! А пещеры?! А тис?! А мёд?! А самшит?! А водопад?! А Ахун!
«А Ахун!»в сливовых глазах старого щупленького аксакала гордости и трепета было поровну; редкие усы от возбужденнья встопорщились.