Но тут один из этих козлобородых завертел обнаженной саблей над головой у старухи и закричал так, что старуха упала на колени и фонарь из рук выронила.
Дэньга, дэньга! кричал он, вертя саблей. Лошька серебряны!
Фонарь, выпав у старухи из рук, не погас, и его подхватил с пола другой козлобородый. Все они, бросив возиться со старухой, стали саблями своими взламывать ящики в столах и дверцы в шкафу На пол полетели какие-то письма в конвертах, бумаги, лоскутки, ленточки С грохотом попадала и разбилась на мелкие куски столовая и чайная посуда
Ио-о! завыл вдруг один из козлобородых и стал выбрасывать из распоротого дивана целые связки серебряных ложек, вилок и ножей.
И вся орава бросилась распихивать все это по карманам, за пазуху, за голенища; а старуха, оставаясь на коленях, всплескивала руками и попрежнему все вскрикивала:
Ой, батюшки! Да что же это? Ой, родненькие!
Даша поняла наконец, что это вражеский разъезд. Сбился, наверно, с линии и набрел на покинутую хозяевами усадьбу. Поняла Даша, лежа под кроватью в соседней комнате, и то, что надо уносить ноги. Если ее обнаружат, то, может быть, и уцелеет ее голова, но дело, задуманное ею, наверняка провалится. И Даша выбралась из-под кровати и поползла в темноте дальше, прочь от козлобородых, которые продолжали с криком и воем набивать себе карманы.
Комнаты шли за комнатами длинным рядом, одна за другой. Смутно мерцали золоченые рамы по стенам, и полированная мебель вдоль стен, и бронза на люстрах. Даша ползла по гладкому, как зеркало, полу и по коврам, глубоким и мягким, как пуховики.
В одной комнате Даша заметила выход на террасу. Даша подползла и через террасу выбралась прямо на двор.
Посреди двора к столбикам беседки были теперь привязаны оседланные лошади: всерослые, все в одну масть, вороные с белыми звездочками на лбу. Даша издали пересчитала их: всего было пять лошадей. А на двор доносились из дома крики и грохот падающих предметов, и огонек в фонаре время от времени перебегал от одного окна к другому, от другого к третьему
«Ну, теперь хватит окаянным работы», подумала Даша.
И перебежками, по местам, куда падала тень от старых кипарисов, Даша пробралась в конюшню.
Лошадка ее наелась овса до отвала и теперь стоя спала. Она все же почуяла Дашу, открыла один глаз и топнула ногой. Даша отвязала ее и, прихватив свой узел, вывела из конюшни.
А в доме все еще шла кутерьма; фонарь стоял на подоконнике на втором этаже; месяц передвинулся вправо, и беседка посреди двора была вся в тени, падавшей от дома. Даша бесшумно подобралась к беседке и привязала к ней свою лошадь. Тарядом с видными конями козлобородыхстала еще больше напоминать овцу.
Прощай, соловушка, сказала чуть слышно Даша и почесала за ухом у своей лошадки, за которую третьего дня отдала барышнику шесть рублей.
Лошадка понюхала Дашино плечо и перебрала ногами. А Даша отвязала стоявшего рядом крупного вороного коня с лоснившейся шерстью, с круглым, как серебряный рубль, белым пятном на лбу. Даша потянула повод, и конь послушно пошел за нею к широко распахнутым воротам. Здесь Даша вскочила в седло, удобно устроила перед собой свой узел, сильно дернула поводья и хватила вороного в бока каблуками. Конь сразу взял с места и понесся так, что у Даши в ушах засвистело.
Даша рада была, что добрый конь быстро уносит ее все дальше от опасного места; но у нее теперь появилась другая забота: как бы при такой скачке не вывалиться из седла и не свернуть себе шею. Но скоро Даша приноровилась к прилаженному ловко седлу и подвешенным на сыромятных ремнях стременам. Она уже мерно и легко скакала по дороге, оставив шайку мародеров в покинутой усадьбе, далеко позади себя.
А там, в усадьбе, в это время происходило вот что.
Козлобородые, набросившись на серебро, совсем забыли о старухе. У той хватило ума незаметно пробраться в подполье и залезть там в пустой чан. Обыскав все комнаты, французы набили награбленным добром целые узлы и решили наконец, что пора убираться подобру-поздорову. Они спустились во двор, и тут у солдата, больше всех пристававшего к глухой старухе, вдруг вырвался страшный вопль. Солдат чуть в обморок не упал, когда обнаружил у беседки на дворе какую-то конеподобную овцу, вместо своего сторублевого коня. Сообразив, что с ним сыграли штуку, он бросился старуху искать Он обегал весь дом, шарил под кроватями, тыкал обнаженной саблей куда попало, не обращая внимания на то, что со двора ему нетерпеливо кричали:
Allons, que diable temporte! Sinon, nous partirons sanstoi. Allons done!
А старуха в подполье, забившись в чан, молилась и крестилась и повторяла:
Ой, батюшки! Никак, опять Алёну кличут. Уехала Алёна, утром с барыней уехала Ой, родненькие!
Не найдя нигде старухи, солдат вышиб стекло из фонаря и поднес к нему валявшуюся на полу газету. Та сразу вспыхнула и перекинула огонь на сухую траву в распоротом тюфяке. А солдат выбежал на двор и первым делом дал несколько раз носком сапога Дашиной лошадке под брюхо. «Соловушка» рванул, оборвал повод и так мазнул задними ногами своего мучителя, что тот отлетел на пять шагов и стал кататься по траве, ухватившись за живот. А «соловушка» тем временем ринулся к воротам и выбежал в поле. И вслед за ним, не мешкая, бросились за ворота верхом на своих конях другие солдаты, совсем оглушив и без того глухую старуху дружным криком: «Allons!»
Все Алёну, все Алёну бормотала старуха у себя в чане. И то сказать: Алёнадевка хоть куда: и постирать и сготовитьзолотые руки Да где ее теперь возьмешь? С барыней уехала. Ой, батюшки, напасть какая!
Но тут она почувствовала запах паленого. Глянув в широкий продух, она увидела вынесшихся за ворота всадников. Вслед за ними бежал один пеший, держась руками за живот. На траве по всему двору играл зловещий отблеск пламени. И старуха недолго думая живо выбралась из подполья наружу.
На дворе было снова пусто. Цокот копыт гулко отдавался с дороги. И человек бежал степью, пеший конник. Он вдруг остановился, сорвал с себя карабин и принялся стрелять по своим товарищам, чьи силуэты едва различал в темноте.
Даша уже была далеко, когда до нее донеслись слабые отзвуки ружейных выстрелов с той стороны, где была покинутая усадьба.
«Верно, хватились», подумала Даша и, не замедляя хода коня, обернулась в седле.
Далеко позади себя она увидела зарево. Горела усадьба, ограбленная французским кавалерийским разъездом. А справа, на побледневшем краю неба, чуть занималась утренняя заря.
Матросик верхом на вороном коне прошелся каблуками по ребрам своего скакуна и понесся вперед еще шибче.
XXIДень на Альме
От дедушки Перепетуя Даша знала, что Меншиков решил вывести из Севастополя все войска на речку Альму. Оставались в Севастополе одни моряки. Впрочем, и без дедушки это было известно в Севастополе решительно всем, даже ребятам.
В Корабельной слободке ребята каждый день играли теперь в войну. Недавно целая рота их забралась к Даше в Кривую балку. Они размахивали палками, воображая, что это ружья. Командирами были самые шустрые: Николка Пищенко, Мишук Белянкин и Жора Спилиоти. Николка был Корниловым, МишукНахимовым, а Жора назывался светлейшим князем Меншиковым. Подражая Меншикову, Жора расхаживал перед выстроившейся ротой мальчишек, заплетаясь и перебирая ногами. Он брезгливо морщился и картавил:
Не гассуждать! Позиция на Альме выбгана мною лично. Да пгевосходно Вывести весь гагнизон на позиции. Пгошу не гассуждать?
НиколкаКорнилов и МишукНахимов стояли перед Жорой навытяжку, с двумя пальцами правой руки, поднесенными к затрепанным бескозыркам. Подобно Меншикову, Жора разговаривал со своими подчиненными, глядя мутным взором куда-то вдаль. Из презрения к ним Жора даже перещеголял настоящего Меншикова и стал бесстыдно ковырять пальцем в носу. Мишуку это не понравилось. Дедушка Перепетуй всегда всем мальчишкам в Корабельной слободке наказывал, чтобы они пальцем в носу не копали. Мальчишкам, которые запускали палец в нос, дедушка не давал слушать, как тикают его часы.
Мишук заметил Жоре, что так не годится. И если уж играть, так играть по-настоящему, а не в носу копаться. Жора вытер мокрый нос кулаком и невозмутимо процедил сквозь зубы:
Вице-адмигала Нахимова пгошу не гассуждать. Под домашний агест извольте на на девять суток
Вице-адмирала Нахимова нельзя под арест! крикнул Мишук, покраснев от негодования. Дурак ты, Жорка, ничего не понимаешь, а туда же: светлейший князь Меншиков
В Кривой балке запахло военным бунтом. Жора Спилиоти оправдывался как мог. Но ребята все как один стали на сторону Мишука и не дали в обиду Нахимова. Жора был тут же разжалован в матросы, а светлейшим князем Меншиковым назначен Васька Горох, долговязый парнишка, весь в веснушках. Новый князь Меншиков повторил приказ старого: вывести гарнизон на Альму и стянуть к Альме все резервы.
Все это Даша видела еще два дня назад из окошка своей лачужки в Кривой балке. А теперь Даша покачивалась в седле на хорошо обученной кавалерийской лошади и всматривалась в каждый ручей на дороге.
Дорогу пересекали и ручьи и речки; уже не только речка Бельбек, но и речка Кача осталась позади; пора бы быть и Альме с палатками и кострами, со всем скопищем большой армии, выведенной Меншиковым из Севастополя Уж не заблудилась ли Даша? Едет на Альму к своим, а, того гляди, попадет к чертям караковым, как называл дедушка Перепетуй англичан и французов.
От долгой скачки, без привычки к верховой езде, у Даши ломило ноги и ныло все тело. Ей приходилось время от времени останавливаться и отводить коня в сторону. Чтобы перевести дух, Даша растягивалась в густых зарослях дубняка, прямо на земле. И одна мысль томила ее: почему не видно никого на дороге? Почему не идут по ней обозы, не подходят резервы, не скачет кавалерия? Дорога, вчера столбовая, широкая, теперь сузилась настолько, что двум маджарам не разъехаться. И когда солнце взошло над степью, Даша увидела, что колеи на дороге заросли травою и вьется дорога чуть заметно; гляди, и вовсе пропадет в ближайшей балке, запутавшись в дубняке.
Но тут Даша услышала отдаленный пушечный выстрел и бой барабанов. Она вскочила на ноги и стала прислушиваться. Играл горнист Старое, знакомое:
Бери ложку, бери бак;
Нету ложки, кушай так
Даша рассмеялась и схватила коня за повод. Едва она вдела ногу в стремя, как заметила внизу, по ту сторону балки, золотистую пыль, курившуюся поверх дубняка. И оттуда, из-за балки, вдруг вырвалась песня:
Что жалеть солдату жизни!
Всем лежать в земле сырой.
А кто отдал жизнь отчизне,
Тот бессмертен, как герой.
Песня летела вверх, к ходившему уже высоко солнцу. Было ясно, что поет ее не десяток людей, а целый полк. И Даша, спускаясь по заглохшей дороге в балку, звонко подхватила:
Ура-а, на трех ударим разом,
Недаром же трехгранен штык!
Ура-а отгрянем над Кавказом,
В Европу грянет тот же клик.
Выбравшись из балки, Даша сразу разглядела башню телеграфа на горе у берега моря и густые колонны войск. Они передвигались в разных направлениях по обоим берегам мутной и мелководной Альмы. Здесь, на гористом берегу, были наши солдаты. Противоположный берег был низок и переходил в равнину. И внезапно из-за купы деревьев, росших по ту сторону реки недалеко от берега, вырвалась группа всадников. Даше послышался их крик, такой же, как прошлой ночью в покинутой усадьбе:
Алёна! Алёна!
Всадники эти были тоже козлобороды, и под каждым был вороной конь с белой звездочкой на лбу. Они размахивали обнаженными саблями и, подскакав к берегу, снова прокричали «Алёну». Откуда-то раздался одиночный выстрел, и все козлобородые, круто повернув, поскакали прочь.
Даша решила, что время ее близко, но еще не приспело. Она вернулась обратно в балку, расседлала там коня, спутала ему ремнем ноги и пустила пастись, а потом достала из узла своего краюшку хлеба и сваренное вкрутую яйцо. И стала ждать, чутко прислушиваясь к нараставшему шуму.
Точно буря разыгрывалась там, наверху Точно море ревело И сквозь этот рев прорывались иногда бодрящие звуки полковой музыки. Но пушки молчали, и ружейной перестрелки тоже не было слышно ниоткуда.
Началось, когда солнце уже было в зените. К этому времени против нашего левого фланга близ устья Альмы замелькали на противоположном берегу речки красные мундиры английских солдат. Англичане быстро придвинулись к речке, но сразу отхлынули, когда по ним хлестнула картечь.
Штуцеров в наших войсках было очень мало, но те, которые были, не пропадали зря. А красные мундиры неприятеля представляли собой великолепную мишень: русские штуцерники били без промаха.
Но англичане, как и французы, были сплошь вооружены дальнобойными штуцерами. И людей у неприятеля было вдвое больше. На правом берегу Альмы снова замелькали красные мундиры и медвежьи шапки, а за нимиклетчатые юбочки шотландских стрелков. Англичане ринулись через мост, а шотландцы, задрав юбки, лезли в воду и переходили речку вброд. По клетчатым юбкам тоже метко били штуцерные пули. Они сбивали с моста в воду и англичан. И мутно-стальная вода в Альме порозовела от вражеской крови. Река уносила ее в море, прочь от русских берегов. Но неприятелю удалось перейти Альму вброд и по мосту и ворваться в наше укрепление на левом берегу реки.
Пока длилась эта жестокая схватка с англичанами, французы обошли наш левый фланг и тоже очутились на левом берегу Альмы. На утесах при устье реки они поставили свои бомбические пушки. И долина Альмы обагрилась русской кровью.
Раненые ползли прочь, куда только можно. Двое заползли в балку, где пряталась Даша со своим конем. Одному из них распороло живот осколком бомбы. У другого от сабельного удара вся голова была в крови и нестерпимо ныло плечо, по которому проехала артиллерийская повозка.
Даша услышала шорох в колючем кустарнике, и стон, и голоса:
Ох, браточек, печет у меня в нутре, моченьки моей нет Ох!., ох!..
Вот те ремешок. Держись, земляк, за конец, а я другой конец тянуть стану. Главное дело, не выпускай ремня из рук, а то собьешься и вовсе пропадешь. Беда кровь мне очи заливает, и плечо ломит, и в голове, как на колокольне, гудит Где ж он, этот лазарет? Говорилиползи на балку. На какую балку? Много тут балок. Там увидишь, говорят. Да вот напасть: ничего я тут не вижу.
Даша решила, что ее время пришло. Она вскочила на ноги и бросилась в кусты на голоса и стоны.
Браточки мои! закричала она, когда разглядела двух окровавленных солдат, барахтавшихся в кустарнике. Стойте сейчас тут я Ой, браточки!
Даша заплакала. Колючие ветки били ее по лицу, а она лезла вперед, не обращая внимания ни на что. Солдаты, услышав ее голос, остановились.
Кто ты есть? строго спросил ее солдат с окровавленной головой.
Это я! крикнула Даша, не зная, как ответить ему на его вопрос. Сейчас За меня, браточки, держитесь. Так Поползли. Друг за дружку держись Правей возьми
И Даша поползла с обоими солдатами к роднику на дне балки, где кончался кустарник и немного поодаль рос большой дуб. Здесь, под дубом этим, лежал ее заветный узел, а дальше ходил в кустах спутанным ее трофейный конь.
Девушка уложила обоих солдат под дубом. Солдат с развороченным животом еле дышал. Он совсем ослабел, лицо у него стало восковым, а глазабольшими и мутными. Он не стонал больше, а молча глядел на Дашу, которая бросилась к своему узлу.
Даша мигом развязала его. В узле были чистые холстинки, мелко нащипанное полотняное тряпье, железные ножницы, деревянный ковш. Даша зачерпнула ковшом воды из родника, расстегнула у раненого в живот солдата его черный, залитый кровью мундир и ножницами разрезала рубаху. Она отшатнулась было, когда увидела у солдата на месте живота что-то яркокрасное, спутанное, кровоточащее. Но, подавив в себе страх, сразу же принялась за дело.
Осторожно, чуть касаясь, обмыла она солдату родниковой водой его страшную рану. Потом сложила, как умела, разорванные куски мускулов и кожи, наложила на живот холстинку, а на холстинкумягкого нащипленного тряпья и туго обвязала бинтами, заготовленными еще дома, в Корабельной слободке.
Солдат, видимо, уже не чувствовал боли. Он не говорил, не стонал, не благодарил Даша намочила в холодной воде тряпку и положила ему на лоб. И после этого принялась за его товарища.
Вся охваченная своим делом, ради которого она примчалась сюда из Севастополя, Даша не заметила, как в балку к ней стали тянуться еще раненые. Одни шли сами, других несли товарищи. А там, за балкой, клокотала в это время битва. Сам главнокомандующий французского экспедиционного корпуса, козлобородый маршал Франции Жак Леруа де Сент-Арно пожелал непосредственно руководить сражением. И его, хилого, смертельно больного, посадили на лошадь. Два адъютанта тянулись с ним рядом, поддерживая с обеих сторон своего дышавшего на ладан маршала.