Дедушка не знал, с чего начать, как подойти к такому деликатному делу. Тут и Даша, и тетка Дашина А кроме того, дедушка не был уверен, что он находится теперь в Корабельной слободке. Может быть, он каким-то чудом все-таки забрел в Артиллерийскую, где испокон веку и проживал военный портной Ерофей Коротенький. Дедушка был самолюбив и очень боялся, как бы все это не открылось и его не засмеяли бы соседи. Пойдет звон по всей Корабельной слободке, что старик Ананьев совсем спятил, уже не отличает четверга от субботы. И дедушка решил подойти к делу не сразу, а исподволь, и не прямо, а стороной.
Вот, господин мастер, сказал он, привозу совсем не стало, суконца хорошего не видно, в лавках одна заваль А всё эти англичане с французами.
Холера бы взяла их! вскрикнул портной, хватаясь за голову. Нет сукнанет работы; а нет работынету хлеба. Он поднял вверх руку с наперстком на пальце и сказалБез хлеба что? Могила? Гроб? Да.
Вцепившись всей пятерней себе в волосы и взъерошив их, он обежал вокруг стола.
Я не зверский человек, сказал он всхлипнув. Как мундир штопать, так, значит, «шей, Ерофей!»И он схватил со стола жандармский мундир с полковничьими эполетами и тряхнул им в воздухе, как бубном. Да, кричал он, потряхивая скомканным мундиром, как шить, так «Ерофей, шей!», а как за деньгами придешь, так Ерофеявзашей. И не обижайся, Ерофей, не обижайся. Обидишьсяплохо тебе будет.
«Эк, накипело у человека! подумал дедушка, глядя на мельтешившего у него в глазах портного. Да и хлебнул, видно, с горя: вон у него штоф пустой стоит. Видно, один весь штоф и высадил. Стало быть, такая уж причина подошла. День-деньской в работе колотится; ну вотк вечеру, значит, и ублажился, сердечный».
А портной швырнул одежину на стол, развел руками:
Денег нет, хлеба нет, хибара сгорела
Как сгорела? ухватился моментально дедушка. А эта?..
И дедушка обвел рукой лачужку с ребятами, набросанными по всем углам.
Только вчера переехал, ответил портной. Девицу одну на базаре встретил, продавала то да се «Не купишь ли, говорит, мастер, у меня хатенку в Корабельной, в Кривой балке?» Хорошая девица, уступила бедному человеку. Такой двореци всего за десять рублей. Прямоцарский дворец Его величество государь император, усмехнулся он едко.
У дедушки от всего, что он сегодня видел и слышал, мутилось в голове.
«Постой, твердил он мысленно себе самому. Девица, продавшая портному свою лачужку, это, конечно, Даша, Даша Александрова. Постой!..»
Но тут дедушка вздрогнул и сразу поднялся с табурета. В дверь лачужки раздался с улицы сильный удар.
Портной бросился к окошку. На улице было светло, и по земле прыгали длинные тени. И снова удар в дверь, и удары эти посыпались один за другим
Гей, кричал кто-то с улицы, чи есть тут живой человек?
Портной затрясся и забегал по комнате.
Казаки, шептал он в ужасе, рассовывая по всем укромным углам лоскуты, обрезки, поношенные армейские мундиры, споротые галуны. Беда! Последнего лишишься!
Дедушка вышел на улицу. Молодой казак, с желтыми, как солома, усами, сидел на взмыленной лошади и рукояткой нагайки поправлял светильню в горящем факеле. Увидя дедушку, он наклонился в седле и сказал:
Господин хороший, с дороги я, видно, сбился; повернул, да не туда. Скажи на милость, как мне на Павловскую батарею выехать; да водички мне испить не пожалуешь ли? Пыль в горле комом сидит.
Портной вынес казаку ушат с водой и ковш. Казак стал пить прямо из ушата, а конь его все поворачивал голову и фыркалтоже, видно, воды просил.
Дайте, люди добрые, и коня напоить. Бессловесное животное, а, гляди, как человек разговаривает.
Портной пошел к колодцу, зачерпнул там воды и поднес коню. Конь жадно пил, но временами отрывался от ушата и внимательно оглядывал Ерофея Коротенького с головы до ног. Тогда спешившийся казак посвистывал своему маштачку, и тот снова тыкался мордой в ушат.
Дедушка подошел к казаку вплотную.
Откуда едешь, станичник? спросил он. И с чем?
Еду я, господин хороший, с Альмы-речки, ответил казак. Худые вести. Отступление. И народу что перемято!
Дедушка почувствовал, что сердце у него остановилось и в груди стало непривычно просторно. А казак, напоив коня, уже снова был в седле.
Так как же, господин хороший, мне на Павловскую выбиться? снова спросил он дедушку.
Бери направо, ответил дедушка. Из балки как поднимешься, ладься опять направо. Близко это.
Ну, спасибо, люди добрые, и казак кивнул дедушке и косматому коротенькому человечку с пустым ушатом. Худые вести, добавил казак и дал своему коню понюхать нагайку.
«Худые вести, худые вести», замолотило у дедушки в голове.
Он совсем забыл, где он и что с ним. Не попрощавшись с новым владельцем лачужки в Кривой балке, дедушка, спотыкаясь на каждом шагу, побрел в ту сторону, куда горящий факел, становясь все меньше, убегал вприпрыжку.
XXIIIТрудная задача
На другой день дедушка проснулся от шума на улице. Вчерашняя стрельба на Альме не возобновлялась. Но с улицы доносились крики, топот ног, скрип колес Дедушка накинул на себя старенькое пальтецо, служившее ему вместо халата, и вышел за ворота.
Вся Широкая улица полна была людей. Они гомонили, собирались в толпы, показывали на что-то пальцами Дедушка вгляделся и увидел, что по дороге со стороны Черной речки движется какой-то обоз. Впереди шла ватага мальчишек с Мищуком Белянкиным во главе.
Что тут это? обратился дедушка к Кудряшовой, которая стояла подле хатенки своей у раскрытой калитки.
Ой, Петр Иринеич! всполошилась Кудряшова. Из глаз у нее хлынули слезы. Голубчики, переколотые, перекалеченные Ой, беда какая! Эвонде везут их, а другие пеши маются.
Раненых, значит, везут со сражения, заметил дедушка.
Со сражения, Петр Иринеич, подтвердила Кудряшова, вытирая краем передника мокрое от слез лицо. Раненых это везут.
На улице становилось все шумнее; люди стали бросаться навстречу обозу; а дедушка увидел поверх всей толпы на дороге парнишку в матросской куртке верхом на рослом вороном коне. Но тут Кудряшова закричала, будто змея ее ужалила:
Она, она! Ой, что же это? И косы, гляди, Петр Иринеич Что, говорила я тебе! Она это!
Э-э хотел что-то сказать дедушка, но растерялся и умолк.
Он вспомнил, что со вчерашнего дня с ним что-то все происходит такое, чего раньше не бывало. Все будто мерещится что-то. Вот и сейчас мелькнуло, и такбудто это верхом на вороном коне сидит Даша. А Кудряшова дёргала дедушку за рукав и все кричала:
Она, она это!.. Даша это!.. Ну, как же не Даша? Гляди! Петр Иринеич!
И кругом тоже все стали кричать:
Даша, Дашенька!
Дедушка наконец понял. Все этоне сон и не бред. На вороном коне едет верхом Даша Александрова и ведет за собой три повозки раненых. А за повозками плетутся гурьбою другиевидимо, те, которых держат еще ноги.
Против дедушкина домика Даша остановила коня. И позади нее тоже остановились повозки и люди.
«Двух дней не прошло, как уехала я, подумала Даша, а вот с чем приехала».
Дедушка стоял попрежнему у ворот, кутаясь в свое пальтецо. Кудряшова куда-то исчезла. Дедушку оглушали эти крики на улице.
Худые вести, Петр Иринеич, обратился он опять, как вчера, к самому себе. Правду молвил казак: худые вести.
Даша соскочила с коня и дала Мишуку Белянкину подержать его за повод. Она подбежала к дедушке и обхватила его шею руками.
Дедушка! сказала она нежно и вся затрепетала. Прости, дедушка, что бросила тебя одного. Вот видишь, какое дело
И она показала рукой на свои повозки.
А там, около повозок, уже толпились женщины с ушатами воды, с ковшами бузы, с кринками молока, с краюхами белого хлеба. И потчевали всем этим раненых. А солдат с обмотанной головой у передней повозки всем рассказывал про Дарью Александровну, и про балочку близ Альмы, и как Дарья Александровна управлялась там целый деньи обмывала, и перевязывала, и ласковым словом дарила. И Кудряшова тут выбежала из ворот с целым ведром яблок и стала трещать:
А что, не говорила я, не говорила? Еще вчерашний день, вижу, дедушка Перепетуй к помойке идет
Но на Кудряшову закричали, чтобы перестала болтать пустое; пусть лучше солдат рассказывает.
А Даша все еще ластилась к дедушке, у которого из глаз бежали по морщинистым щекам слезы.
Как же ты как же ты Дашенька на такое решилась? пробормотал он наконец, и губы у него задрожали, а глаза стали совсем красными. И кто тебе это насоветовал? И как же ты теперь жить будешь?
Не было, дедушка, у меня никого советчиков, сказала Даша. У тебя спроситься боялась: рассердишься и не пустишь. Да ты, дедушка, не беспокойся: я забегать к тебе стану и приберу и, что надо, сделаю. А теперь прощай, дедушка. Надо мне свезти в госпиталь этих браточков моих Браточки! крикнула она обернувшись. Собирайся! Ермолай Макарович!
И все очень удивились, когда солдат с обвязанной головой крикнул по-военному на всю Широкую улицу:
Слушаюсь, Дарья Александровна!
И стала теперь матросская сирота Даша из Кривой балки в Корабельной слободкеДарьей Александровной. Она взяла из рук Мишука повод, вскочила на лошадь, как заправский гусар, и повела свой обоз дальше по Широкой улице, к морскому госпиталю.
Пока в Корабельной слободке утром 9 сентября происходили эти события, к зданию морского штаба на Городской стороне подъезжали в извозчичьих пролетках командиры кораблей черноморского флота. В парадных мундирах и с треугольными шляпами в руках поднимались они на второй этаж по лестнице, устланной ковровой дорожкой, и через комнату адъютанта проходили в кабинет начальника штаба черноморского флота вице-адмирала Владимира Алексеевича Корнилова.
Огромный кабинет Корнилова был весь в коврах на полу и в географических картах по стенам. У большого окна, которое глядело на Севастопольскую бухту, был укреплен на тумбе медный глобус. Около глобуса стоял Нахимов и задумчиво поворачивал его и водил пальцем по морским путям земного шара.
Павел Степанович, прошу, услышал он голос Корнилова. Прошу, господа, садиться.
Все уселись за круглый стол, на стулья с плетеными сиденьями и высокими спинками. Остался стоять один Корнилов.
Позади него с полу до потолка поднимался в золоченой раме портрет Николая Первого во весь рост. Царь красовался, как обычно, в белых лосинных рейтузах, с неестественно выпяченной грудью, с лицом грозным и взглядом, который должен был повергать всякого в трепет. Но боевые командиры не смотрели на портрет царя. Ведь царь был за две тысячи с лишним верст, в Петербурге. А спасать Севастополь и Россию будут здесь русские люди, видимо, одни, без царя.
Корнилов кашлянул, обвел глазами весь круг присутствующих и начал так:
Господа! Вам известно, что армия наша отступает к Севастополю. Положение таково, что неприятель может распространиться к Инкерману и начать обстрел наших кораблей с высот инкерманских. Если подобное произойдет, то геройское сопротивление наше не спасет нас. Страшная опасность нависла над нами. Черноморскому флоту грозит гибель, позорный плен. Не допустим этого; не дадим такого торжества врагу.
Я предлагаю выйти черноморскому флоту в море и атаковать неприятельский флот, столпившийся против устья Альмы. Враг силен, но военное счастье переменчиво; и на войне счастье идет в руки тому, кто смел и сражается за правое дело. Если нам удастся уничтожить корабли неприятеля, то мы этим лишим его возможности получать с турецких берегов, через Босфор и Варну, продовольствие и подкрепления. Ну, а если нас постигнет неудача Корнилов замолчал на мгновение и нервно потер пальцами свой широкий матово-бледный лоб. Если нас постигнет неудача в этом в этом неравном бою Тогда подойдем к неприятелю вплотную, сцепимся с ним, взорвем и себя, но одновременно и вражеские корабли. Ибо лучше славная смерть за родину, нежели плен и стыд.
Корнилов повернул голову и посмотрел в окно. Там на рейде поднимался к небу целый лес мачт: корабли, фрегаты и корветы и бриги И среди нихстодвадцатичетырехпушечный корабль «Константин», на котором плескался в голубом эфире белый с синими полосами флагего, вице-адмирала Корнилова, флаг.
Честь русского флага требует от нас подвига, продолжал Корнилов. Но не только честь флага. Подвига требует от нас и Севастополь. Если в морском бою победа будет за неприятелем, то это будет Пиррова победа. И неприятель уже не решится выступить с остатками своего флота против наших могучих береговых батарей. С другой стороны, и сухопутная армия противника уже не будет иметь полной поддержки от своего расстроенного и потрепанного в морском бою флота. Значит, и сухопутная армия англо-французов не решится пока напасть на войска светлейшего князя Меншикова. И мы выиграем во времени: дождемся подкреплений и врага уничтожим.
Корнилов снова взглянул налево, в окно. Белый флаг на «Константине» все так же свивал и развивал свои синие полосы и полоскался в чистом пространстве между бирюзовым небом и лазурным морем. Владимир Алексеевич вобрал в себя полной грудью соленый воздух, натекавший к нему в кабинет через раскрытое настежь окно, и твердо произнес:
Повторяю, таково мое предложениевыйти в море и атаковать неприятельский флот, невзирая на его численность. Смелость города берет! сказал он, тряхнув головой, и улыбнулся.
Он кончил и опустился в кресло. И медленно стала сходить с лица у него улыбка, потускневшая от странной тишины, которая наступила, когда он кончил свою речь. Никто не подхватил его предложения, но никто и не возражал начальнику морского штаба.
Корнилов придвинул к себе графин с водой. Все еще было тихо. Слышно было только, как булькает вода, изливаясь в стакан. Корнилов отпил глоток и поставил стакан на поднос.
Если позволите, ваше превосходительство
Все повернули головы. Со стула поднялся пожилой офицер с одутловатым лицом и отеками под глазами, капитан первого ранга Зорин.
Если позволите, Владимир Алексеевич, повторил он, сказать мне то, что я думаю, по чистой совести моей
Корнилов чуть наклонил голову. Зорин глубоко вздохнул. Все заметили, как дергался у него правый ус.
Хотя я не прочь, начал Зорин, вместе с другими выйти в море да, выйти в море вступить в неравную битву с врагом, искать счастья в бою или славной смерти, но я осмелюсь предложить другой способ защиты.
Зорин тоже потянулся к графину, придвинул его, но так и остался с графином, зажатым в руке.
Наша морская сила и морские силы врага несоизмеримы, продолжал Зорин. Мы сильны отвагой нашей, нашей любовью к родине, готовностью умереть за нее. Но неприятель превосходит нас числом: нас мало, ихтьма. Однако не только это. У врагабуксиры и винтовые пароходы; у наспарус. Паровой вражеский флот поворотлив и может не считаться с направлением и силою ветра; мы же всегда рискуем попасть в мертвый штиль. Мы будем как скованные, в то время как враг будет двигаться, и поворачиваться, и заходить с какой ему угодно стороны. Засим и для неприятеля не секрет, что выход с Севастопольского рейда узок да, узок. Это не позволит флоту нашему выйти в море соединенно. А потому
Зорин поднял графин с водой. Почувствовав в руке тяжесть, Зорин наконец вспомнил, что хотел налить себе воды. Сидевший рядом контр-адмирал Истомин придвинул ему стакан. Руки у Зорина дрожали. Горлышко графина дробно ударялось о край стакана. Зорин налил себе воды, но пить не стал.
Да, сказал он, опустив графин на стол, мы не можем выйти в море соединенно, а потому подвергаемся опасности быть разбитыми по частям. Мы сами на это идем Да, славное самоубийство, честь будет спасена Но надо еще спасать Россию. Не умирать нам нужно, а защищаться с оружием в руках, защищать родное пепелище да, до последней капли крови. А потому осмелюсь да, осмелюсь предложить другой способ защиты. Осмелюсь предлагаюзаградить неприятелю вход на Севастопольский рейд. Как заградить? Заградить потоплением нескольких наших кораблей. Своими руками губить у Зорина задрожала нижняя челюсть, губить, что всего дороже сердцу корабли наши Трудно, тяжко Да ничего не поделаешь приходится потопить. А самим, всем нам, сойти на берег и защищать Севастополь, пепелище наше да, до последней капли крови.
Зорин говорил, а Корнилов рассеянно блуждал глазами по всему кругу командиров, собравшихся у него для рокового решения. Но рассеянность Корнилова была только кажущейся: начальник морского штаба все видел. Он видел, как сочувственно слушают участники военного совета все то, что с такой решимостью выкладывает перед ними Зорин, по внешности не больно казистый офицер, с простым, точно у парусного мастера, лицом.