Но вот Зорин кончил, он сделал наконец несколько глотков из стакана И Корнилов услышал, как гул пошел по кругу и отдельные голоса стали покрывать этот гул. Корнилов с болью прислушивался к этим голосам.
Мы не сомневаемся в храбрости офицеров и матросов. Синоп тому порука, доносился до Корнилова чей-то низкий грудной голос. У нас хватит умения погибнуть в открытом бою, если это необходимо для пользы и чести отечества. Но наша гибельэто еще не выход из положения.
Да, это так, услышал Корнилов другой голос. Если мы выведем флот в море, то оставим Севастополь без всякой защиты. Мы сами погибнем и Севастополь погубим. И если уж умирать, то лучше сложить головы на севастопольских бастионах. Не камнем пойти на дно моря, а грудью стать у стен Севастополя, преградить неприятельскому флоту доступ на рейд, задержать врага, дождаться помощи
Корнилов сидел бледный. Лицо его нахмурилось. Он и вовсе не смотрел теперь на тех, кто говорил. Он не мог согласиться с тем, что слышал. Владимир Алексеевич взглянул только на Нахимова, ища у него поддержки. Но Нахимов молчал, занятый своей трубкой. Перочинным ножичком он обскреб у нее обуглившиеся края и теперь тщательно полировал ее носовым платком. Казалось, ничто в мире не интересовало Нахимова, кроме этого обкуренного кусочка дерева. Но Павла Степановича выдавали стиснутые губы, вытопорщенные усы, насупленный лоб, по которому вдруг прошли глубокие борозды прежде едва заметных морщин. Похоже было, что возня с трубкойтолько видимость и что совсем другому отданы в этот грозный час все помыслы синопского героя.
Павел Степанович! услышал он обращенный к нему голос Корнилова. Вы что скажете? Вы согласны со мной? Мы вместе выйдем в море, всем флотом. Мычерноморский флот
Нахимов поднял голову и взглянул на Корнилова. Потом положил на стол перед собою трубку и носовой платок. И встал.
Задача, Владимир Алексеевич сказал он, отодвигая от себя трубку вместе с платком. Да-с, в чем задача? Задача в том, чтобы не пустить вражескую армаду сюда на рейд. Однако нам вытянуться в море на виду у неприятеля с его паровыми кораблями Рискованно это; да, весьма. Здесь верно говорили: сможем попасть в неудобное положение, если будем застигнуты штилем. Надо трезво оценить положение. Оно не безвыходно. Нет. Вот так.
Нахимов протянул руку за платком и трубкой, сунул их в карман и, не взглянув на Корнилова, сел.
Корнилов в кресле у себя весь выгнулся вперед. Он побледнел еще больше, и под горящими глазами у него резко обозначились черные круги. Возгласы одобрения тому, что сказал Нахимов, разрывали Владимиру Алексеевичу сердце, а он словно не мог отвести глаз от графина с водой, в котором играл солнечный луч.
Но в это время в кабинет вошел лейтенант Стеценко и, вытянувшись, остановился в дверях. Корнилов заметил его и поманил пальцем. Стеценко быстро подошел и, наклонившись, топотом доложил:
Светлейший прибыл с Альмы в Севастополь и находится на четвертой батарее.
Сейчас, шепнул ему Корнилов. Господа! сказал он решительно, поднявшись с места. Ясно все. Готовьтесь к выходу в море, как было изложено мною. Будет дан сигнал, что кому делать.
И он большими шагами вышел из кабинета.
Четвертая севастопольская береговая батарея находилась на Северной стороне. Тяжелые орудия стояли здесь в закрытых каменных казематах. В одном из этих казематов незадачливый командующий войсками, в Крыму расположенными, светлейший князь Меншиков поджидал начальника морского штаба вице-адмирала Корнилова.
С военного совета? спросил иронически Меншиков.
Так точно, ваша светлость, ответил Корнилов.
Гм и Меншиков брезгливо поморщился. О чем же это вы там на на военном совете?
Я предложил выйти с флотом в море для встречи с неприятелем в открытом бою. Другие предлагали потопить корабли у входа на рейд. Я думаю
Лучше! оборвал Корнилова Меншиков.
Что лучше, ваша светлость?
Лучше потопить.
Меншиков откинулся в жестком кресле, в котором сидел, и вытянул свои длинные ноги в забрызганных грязью ботфортах.
Лучше Да, извольте потопить, повторил он, поморщившись, и закрыл глаза.
Ваша светлость! вскричал Корнилов. Как можно своими руками?.. Я отказываюсь, ваша светлость, я
Меншиков поднял припухшие веки. Ненависть вспыхнула в его обычно тусклых глазах.
Ну так поезжайте служить в Николаев! выкрикнул он визгливо и затрясся и сразу потух. Извольте да лепетал он, в Николаев. Лейтенант Стеценко! И Меншиков заерзал в кресле. Э-э кто там? Пгиказ извольте заготовить пгиказ потопить да
Ваша светлость! всплеснул руками Корнилов. Я готов повиноваться вам. Невозможно мне оставить Севастополь теперь, перед лицом врага. Севастополь!
И он схватился за голову.
Солнечные лучи пробивались в каземат сквозь амбразуры и дугообразными пятнами располагались по выбеленной стене. Меншиков сидел в тени, лицо его было землисто, глаза снова закрыты, ноги вытянуты.
Да бормотал он, очевидно засыпая:не надо оставайтесь извольте потопить.
И он стал всхрапывать, уронив с колен на пол свою форменную фуражку с задранной кверху тульёй.
Корнилов повернулся и зашагал с батареи на пристань, где нарядный вельбот поджидал своего адмирала.
XXIVКорабли идут на дно
К вечеру, после целого дня хождения по городу, вернулся к себе домой в Корабельную слободку бывший комендор с «Императрицы Марии» Елисей Белянкин. Елисей был хмур и раздражен чем-то и даже накричал на Мишука, который никогда теперь дома не сидел. Утром Мишук уходил в училище, а потом до вечера пропадал где-то на укреплениях. Что там Мишук и другие ребята делают на укреплениях, Елисей не представлял себе в точности.
Баклуши бьют, сказал Елисей, будто ни к кому не обращаясь. Озорничают там да балуются; путаются у всех под ногами, работе мешают
Мы, тятенька, не озорничаем, пробовал возражать Мишук. Мы работаем, мы все тоже
Работнички! перебил его Елисей. Ты да Николка твой.
Не кори ты его, вмешалась Марья. Время-то и так горевое.
Получше твоего знаю, какое время! оборвал ее Елисей.
«Что это с ним? подумала Марья. Сердитый На Мишука зря накричал»
Отужинали молча. Елисей раскурил трубку угольком из печки и пошел на улицу. Там, на улице, у ворот почти каждого дома собирались кучками люди. И от почтаря Елисея Белянкина узнала в этот вечер Корабельная слободка о последнем приказе командующего:
«Вход в бухту загородить, корабли просверлить и изготовить их к затоплению; морские орудия снять, а моряков отправить на защиту Севастополя».
Узнала об этом и Марья Белянкина и поняла, почему таким сердитым вернулся сегодня после работы Елисей.
Корабли просверлить повторяла Марья. Статочное ли делопросверлить!..
И у самой Марьи в голове сверлило.
«Вишь ты, думала она:изготовить к затоплению просверлить Ой, что и будет теперь!»
У нее падало сердце при мысли, что же будет с Мишуком и с Елисеем, и с нею самою, и с хатенкой их в Корабельной слободке. Что будет, когда грохнут пушки и посыплются ядра и станут рваться бомбы, как это было вчера на Альме?
На другой день Мишук едва ушел в училище, как уже вернулся домой. Занятия были отменены в этот день. Всякий, кто мог, шел на Графскую пристань, на небывалое зрелище: смотреть на потопление кораблей.
Но в течение всего дня происходили только подготовительные работы. Обреченные корабли были поставлены на рейде на указанные заранее места. Это были корабли: «Варна», «Силистрия», «Уриил», «Салафиил» и герой Синопакорабль «Три святителя». Кроме кораблей, были еще два фрегата: «Флора» и «Сизополь».
Елисей Белянкин, покончив с разноской почты, оставил суму свою на почтовом дворе и тоже завернул на пристань. Был уже вечер, но Елисей не пошел домой. Он снял с головы тяжелую каску и прикорнул на каменной ступеньке пристани, в углу.
Люди, толпившиеся весь день на пристани, стали к вечеру расходиться. Только одинокие фигуры блуждали еще по набережной, пересчитывая корабли, поставленные поперек рейда.
В восемь часов вечера на всех этих кораблях горнисты сыграли в последний раз зорю. Началась церемония спуска флага; он больше не поднимется на этих кораблях никогда.
Команды стали съезжать с кораблей на берег. Потом стало тихо. Но вскоре раздался глухой треск. Вода в бухте клокотала, как на мельнице. Елисей вскочил и подбежал к краю балюстрады.
Корабли быстро погружались в воду. Вот уже и верхние палубы под водой, одни палубные надстройки виднеются. Вот и они ушли под воду, и мачты всё укорачиваются, укорачиваются Вода не бурлит больше; над ее поверхностью тычками торчат верхушки мачт, и что-то плавает вокруг нихкакие-то обрывки, обломки, ночь, темно, не разобрать.
Но что это? Елисей всматривается и видит, что между этими тычками и обломками остался на поверхности воды один корабль. Он стоит крепко, как в бою при Синопе. Он хочет жить и бороться. Он не хочет идти на дно. И Елисей узнает старого знакомого. Это корабль «Три святителя». В бою при Синопе он стоял позади «Императрицы Марии», слева. Когда Елисея подняли после ранения, то первое, что бросилось ему в глаза, это корабль «Три святителя». Да, и Елисей и корабль этотоба они были в сражении при Синопе.
Ночь была прохладная. Елисей продрог. Ему хотелось есть. Он подобрал свою каску и поплелся было домой.
Путь лежал через Цыганскую слободку. Обитатели слободки еще не ложились. Кое-где дымили костры, и старые цыганки мешали деревянными ложками в закоптелых котлах, подвешенных над огнем. И светло было в окнах цыганского кабачка. Из раскрытой двери вырывался на улицу звон гитары и топот ног.
«Эх-ма! подумал Елисей. Горе, что ли, размыкать? Вот были мы в сражении при Синопе, а теперь, значит, нас на дно. Зайдем в кабачок, пропьем пятачок».
Елисея обдало в дверях запахом виноградного вина и жареной рыбы. За грязными столами, ничем не покрытыми, сидели провиантские комиссары с кораблей, штабные писаря и какие-то господские лакеи в рваных ливреях. В углу клевал носом Яшка, привратник генеральши Неплюевой. Яшкина кружка уже была пуста.
Елисей подсел к Яшке и спросил себе вина и рыбы. Попивая вино и закусывая, Елисей глядел, как матрос Петр Кошка с фрегата «Кагул» отплясывает между столами с известной в Севастополе красавицей-цыганкой Марфой. Вокруг пляшущих ходил с гитарой Марфин муж, рослый цыган Гаврила, в стоптанных лакированных сапогах и синей поддевке. Черная окладистая борода у Гаврилы была заплетена в тонкие косички, а в косички вплетены были серебряные колечки.
Ай-нэ!вскрикивал Гаврила и начинал молотить по нижней доске гитары, обращая гитару на минуту в бубен.
И тогда, сбив набекрень бескозырку, еще яростней топал по земляному полу Петр Кошка; и Марфа плыла перед ним лебедем, перекладывая из руки в руку шелковый платочек.
Пошел наш Кошка чуды чудить, молвил Елисей Яшке.
Яшка встрепенулся, заглянул в свою пустую кружку, поглядел и на Елисея и снова уронил голову на грудь.
Ну, Кошка, крикнул матросу Елисей, пляши! Все равно не миновать тебе на корабле плетки. Забубенная голова твоя
Никого не боюсь! гаркнул Кошка на весь кабачок. Француза побью, англичанина разобью Буду рубать их в пень Со мною не шути!
И Кошка продолжал выбрасывать ноги и размахивать руками, и пот катил с него в три ручья.
По всем статьям морского устава! кричал он, пускаясь вприсядку. Дуй, Марфа, и боле никаких!
То выпрямляясь, то снова приседая, он стал выкрикивать одно за другим:
Наш Нахимов богатырь,
Нам на славу богатырь,
Всюду был ты за морями,
За кавказскими горами
Но тут Кошка наткнулся на пустой бочонок и свалился подле него, мокрый и обессиленный. Марфу с Гаврилой словно ветром сдуло: сверкнув глазами, они мигом вынеслись в открытую дверь.
Сразу стало тихо в кабачке. Только светильни потрескивали в плошках на стойке, да бормотал что-то Яшка спросонок, да Елисей все пытался поведать ему свою тоску-печаль.
Стоит корабль и не шелохнется, рассказывал Елисей Яшке о том, что произошло в эту ночь на рейде. Ни в какую не идет. Сверли не сверли, а такой не поддастся. Синопец-корабль! Да, брат, был в сражении при Синопе.
Но Яшка не понимал, о чем идет речь. Он сидел и дремал и, бормоча что-то, время от времени почесывался И не с кем было Елисею поделиться печалью своей. Когда рассвело, Елисей расплатился и снова пошел на пристань.
Корабль «Три святителя» все еще стоял посередине рейда, один, недвижимо, точно в почетном карауле у потопленных уже кораблей. Но к нему на всех парах, распустив из трубы длинный хвост дыма, торопливо шел военный пароход «Громоносец».
Несмотря на ранний час, на пристани снова полно было народу.
Уж буравили мы его, братцы, буравили! рассказывал пожилой матрос с корабля «Три святителя». Четырнадцать дыр пробуравили! Что ты скажешьне тонет, и все!
Герой-корабль, откликнулся другой матрос. Его, братцы, так не возьмешь.
В это время пароход развернулся и стал против не желавшего тонуть корабля. Елисей видел, как вспыхнул на палубе парохода пальник подле орудия; потом раздался выстрел из бомбической пушкиодин, и другой, и третий Пушка била по кораблю «Три святителя», а он стоял на месте и только вздрагивал с каждым ударом.
Вот зрелище! услышал Елисей позади себя чей-то знакомый голос. Слёз достойно. Точно под расстрел поставили корабль, на казнь.
Елисей обернулся и в скучившейся на берегу толпе увидел капитан-лейтенанта Лукашевича с «Императрицы Марии». Рядом с Лукашевичем, опершись ему на руку, стояла Нина Федоровна в своей бархатной накидке и крохотной шляпке.
Печальная небходимость, Коленька, сказала Нина Федоровна вздохнув. Ах, боже мой!..
Да, необходимость, а все-таки жаль до слез. Своими руками создавали и своими же руками губить приходится.
Люди гибнут снова откликнулась Нина Федоровна. Корабли на дно идут Ужасы войны ужасы
Она что-то еще сказала, но слова ее заглушил новый удар пушки, не похожий на предыдущие. Чутким ухом старого комендора уловил Елисей этот звук шлепка снаряда в подводную часть корабля. И Елисей понял, что это решительный удар. Сразу после этого удара корабль качнулся и, шатаясь из стороны в сторону, начал медленно погружаться. Не прошло и минуты, как подле него забила, заклокотала, закружилась вода, и он ключом пошел на дно. Елисей постоял, поглядел на волны, которые стали набегать на нижние ступени пристани, потом повернулся и пошел прочь.
На базарной площади на Корабельной стороне он услышал звук барабана. Вокруг барабанщика и писаря из морского штаба собралась толпа. Барабанщик умолк, и писарь вынул из сумки бумагуприказ начальника морского штаба черноморского флота вице-адмирала Корнилова.
«Товарищи! стал читать писарь бумагу, взобравшись на рундук. Войска наши после кровавой битвы с превосходящим неприятелем отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его. Вы знаете неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах. Он привел множество таких, чтобы наступать на нас с моря. Нам надо отказаться от любимой мыслиразразить врага на воде. К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства. Командующий решил затопить пять старых кораблей: они преградят вход на рейд, и вместе с тем свободные команды усилят войска. Грустно уничтожать свой труд Но надо покориться необходимости. Москва горела, а Русь от этого не погибла. Не допустим врага сильного покорить нас! Он целый год набирал союзников и теперь окружил царство русское со всех сторон. Но если мы не дрогнем, то скоро дерзость будет наказана и враг будет в тисках».
Писарь кончил и соскочил с рундука. Они пошли с барабанщиком к Театральной площади, и вот уже со стороны театра и костела послышался отдаленный треск барабанной дроби.
Солнце было еще низко, и длинные тени тянулись через весь базар. На работу было рано, а Елисей почти валился с ног. Домой он все же не пошел, решив до прихода симферопольской почты вздремнуть где-нибудь на сеновале в углу почтового двора. И, лежа на ворохе душистого сена, Елисей думал:
«Москва горела Когда горела? При французе горела, в двенадцатом году, когда в Москву Наполеон приходил. Помнится, Павел Степанович на «Императрице Марии» рассказывал матросам, как пришел француз и привел с собой Двадцать народов«двунадесять язык»; и Москва тогда сгорела, а русское царство устояло; и пуще прежнего пошла слава и сила русская».