Но сегодня дедушке и не спалось после обеда и не писалось что-то в саду под шелковицей. День-то уж такой необычайный: прогулка к пристани и обратно, и пушечные салюты, и музыка, и «ура» А ведь годов-то дедушкеполных семьдесят семь лет! Он родился еще тогда, когда на месте Севастополя стояла просто татарская деревушка.
Дедушка отложил в сторону перо и стал перелистывать тетрадь. Он задерживался на минуту то на одной странице, то на другой. И вот что прочитал дедушка в своей тетради.
«Начинается повествование о славном городе Севастополе. А расположен город Севастополь на юго-западном конце Крыма. Омываемый водами Черного моря, стоит Севастополь на берегах скалистых, известковых. Севастопольская бухта есть первейшая в Европе по размерам своим и удобствам для стоянки судов морских».
Огромный шмель, словно одетый в золотую с черными полосками парчу, вдруг затрубил, как в валторну, у дедушки над головой. Дедушка откинулся на скамьешмель шарахнулся было в сторону, потом сел на раскрытую тетрадь. Дедушка едва согнал его. Шмель еще потрубил, потрубил и улетел куда-то в другое место трубить. А дедушкаснова за свою тетрадь.
«Еще в XV веке, читал дедушка в тетради, прикочевала в Крым татарская орда, расплодилась по всему Крыму, в улусах и аулах, и был у них в двух верстах от нынешнего Севастополя поселок Ахтиар, что означаетБелый утес.
Татары южного Крыма разводили сады. По северному, степному, Крыму кочевали татары-скотоводы со своими отарами овец и косяками лошадей. Но не в садах и стадах была тут сила. Вся орда питалась прежде всего набегами. И не было для татар лучшего промысла, нежели торг русскими пленниками, продаваемыми в вечное рабство. Всегда опасным было соседство наше с ничтожными крымскими ханами, управлявшими народом, склонным к разбою и вероломству. И как цепные псы, оберегали татары все выходы к Черному морю, чтобы русская ладья не прошла и запорожская чайка не проскользнула. Беспрерывно воевал народ русский с крымской ордой, сначала только отбиваясь. А впоследствии, сочтя, что лучшая защита состоит в нападении, русское царство само вторглось в Крым, коим совершенно и навечно овладело в 1783 году.
Присоединителем Крыма к империи Российской справедливо почитается князь Григорий Александрович Потемкин. Этот Потемкин, хотя и был кутилка, однако ум имел государственный. Он понял все выгоды для отечества нашего, представляемые великолепной Ахтиарской бухтой. И жалкая татарская деревушка Ахтиар переименована была в Севастополь, что на языке великих греков древности означаетгород славы.
Город Севастополь рос и укреплялся с каждым днем; и с каждым годом приумножался наш черноморский флот. Так что узнал потом султан турецкий, как воевать с Россией и с русским народом.
Тогда-то прославил себя подвигом молодой капитан-лейтенант Казарский, командир брига «Меркурий». А бриг есть совсем небольшое суднышко, двухмачтовое, и всего на нем какой-нибудь десяток пушчонок. Однако 14 мая 1829 года на самом рассвете бриг Казарского был замечен у Босфорского пролива с турецкой эскадры. И пустились в погоню за десятью пушчонками Казарского два турецких корабля: один стодесятипушечный, а другой в семьдесят четыре пушки; итого как бы сто восемьдесят четыре турка против десяти русских.
И нагнали они Казарского на его двухмачтовом суднышке так что не податься стало «Меркурию» ни вправо, ни влево, ни туда, ни сюда. С правого бортатурок, с левого бортатурок, бригмежду двух огней. И решено было на бриге биться до последнего, а не черный флаг поднимать и не в плен идти и судно свое неприятелю отдавать.
Положил Казарский на верхней палубе заряженный пистолет: смотри, мол, ребята, последний, кто в живых останется, хватай пистолет и пали в пороховую камеру; тогда всем славная могила на дне моря, и бригу тоже.
Согласны? спрашивает Казарский.
Все согласны.
А у турка на корабле уже сигнал из флажков поднят: сдавайся, мол, урус.
Ах, ты так? кричит Казарский. По орудиям, комендоры!кричит. С обоих бортов залпами в того и в другого! Готовься! Целься! Пли!
Рванули из всего десятка сразу.
Ну, турки оказались догадливы. Поняли, что урусы на последнюю отчаянность идут, будут драться до последнего; а последний со всем судном и взорвется на воздух. Да не только с этим бригом своим взорвется, но при таком случае и оба турецких корабля разнесет в дым и в досточки, и взлетят они выше облака ходячего.
Делать, значит, туркам что же? Они и палить перестали и уйти дали Казарскому.
И дабы не изгладилась память великих дел, Казарскому в Севастополе памятник поставлен; а на памятнике начертано; на одной стороне«Казарскому», на другой«Потомству в пример».
Истинные благодеяния Севастополю были оказаны Михаилом Петровичем Лазаревым, великим адмиралом и великим строителем. Ученики Лазарева Корнилов Владимир Алексеевич, Нахимов Павел Степанович»
Едва дедушка дошел до Нахимова, как ему представился Павел Степанович. Вот он, Нахимов, в адмиральских эполетах, стоит на мостике корабля «Императрица Мария» и отдает приказания капитану второго ранга Барановскому. А Барановский Петр Иванович кричит матросам в рупорто ли парусов прибавить, то ли сигнал набрать из разноцветных флажков. И вверху на мачтах кораблей появляются один за другим сигнальные флаги. Красные, и зеленые, и желтые; сплошные и полосатые; квадратные и треугольные Дедушка едва успевает в них разбираться. Вот они почему-то слились в одно пятно неопределенного цвета, и дедушка, откинув голову к стволу шелковицы и мерно похрапывая, теряет их и вовсе из виду.
Дедушка спит и не видит, что калитка в сад приоткрыта и соседская коза Гашка уже в саду. Коза бодро идет по дорожке, потряхивая рогами. Под шелковицей коза остановилась, поглядела на дедушку, понюхала его чувяки и, задрав голову, лизнула на столе тетрадь. Трудно объяснить, чем пришлась тетрадь эта Гашке по вкусу. Может быть, цвет переплетасиний с белыми крапинкамимог пленить козу? Но тетрадь была раскрыта, и коза переплета не видела. Тогда, значит, запахом клейстера соблазнилась она? Как бы то ни было, но Гашка выдрала из тетради страницу, прожевала ее не торопясь и, так же не торопясь, проглотила. Потом вцепилась зубами в переплет и хватила всю тетрадь со стола.
Дедушка во сне опять увидел флаги. Он не только их видел, он даже слышал, как шуршат они, словно накрахмаленные. И невдомек было дедушке, что это не флаги шуршат, а шкодливая коза Гашка пожирает его записки «О славном городе Севастополе и о войнах русско-турецких».
Не выпуская тетради, Гашка задней ногой почесала у себя за ухом и побрела прочь, унося в зубах свою добычу.
Коза через калитку выбралась во двор; там она одним прыжком очутилась на мусорном ящике; а дальше дорога была известная: с ящика на обвалившуюся каменную стенку, а за стенкой была Широкая улицаступай куда хочешь. Гашка, обронив тетрадь в расщелину стены, скакнула вниз и пошла куда глаза глядят.
А через полчаса дедушка обнаружил пропажу тетради, соседка Кудряшова хватилась.
Коза нашлась только к вечеру. Мишук Белянкин и еще двое ребят из Корабельной слободкиНиколка Пищенко и Жора Спилиотиобнаружили козу в балке за Черной речкой. Они притащили Гашку за рога и сдали с рук на руки обрадованной Кудряшовой.
А дедушкина тетрадь и к вечеру не нашлась, и на другой день ее не было Дедушка топтался у себя по саду, шарил по всем дуплам, сколько их ни было в тополях и шелковицах, разводил руками, бормотал что-то себе под нос и поминутно выходил за ворота, выглядывая там «голубых»: не идут ли жандармы в светлосинихдо небесной голубизнымундирах, не стучат ли саблями, не звенят ли шпорами
Особенная тоска стала нападать на дедушку с вечера, когда Даши уже не было и он оставался один. Долго, за полночь и до рассвета, пробивался у него на улицу сквозь щели в ставенках свет. Дедушка, поджидая «голубых» из жандармской канцелярии, сновал в одном исподнем по дому, перетряхивая все: обитый жестью сундук, старый кожаный чемодан, и ящики комода, и ящики в столах Иногда дедушка так и замирал на месте, прислушиваясь: кажется, уже стучатся, взламывают калитку, топочут в сенях А там поволокут дедушку Перепетуя на улицу, где у ворот поджидает тележка с «голубым» на облучке. Получаса не пройдет, как дедушка предстанет перед «самым голубым»перед жандармским полковником Зубовым.
Жандармский полковник Зубов, хоть и коротышка, круглый, как шар, но лицом чем-то смахивает на «всероссийского голубого», на царя Николая Первого. Дедушка в изнеможений опускается на стул и закрывает глаза. Ему нетрудно представить себе полковника Зубова и царя Николая. Дедушке кажется, что оба они пристально смотрят на него в кабинете у жандармского полковника: император Николай Павловичс портрета, а полковник Зубовоткинувшись в кресле. На столе перед Зубовым тетрадь в синем переплете раскрыта на на сорок восьмой странице. На сорок восьмой!
Дедушка еле добирается до кровати и валится на нее, как сноп.
Догорает в большой комнате на этажерке свечка, умолк сверчок, сквозь щели в ставенках заглядывают с улицы трепетные полоски утреннего света.
Так прошла неделя, за нейдругая, и не обнаружилось ничего: не было тетради, но и «голубые» не показывались. А «самый голубой»коротышка в полковничьих эполетах с серебряной канителью, он, говорили, проводил теперь ночи за карточным столом в гостинице Томаса, где пристал приезжий флигель-адъютант.
Дедушка еще подождал, еще потужил и поохал и наконец успокоился. Он даже стал про себя пошучивать над своей бедой. Не иначе, дескать, как на дно морское попала его тетрадь, и читают ее одни рыбы, пускай даже и с сорок восьмой страницы.
На-поди! махал рукой дедушка. Что поделаешь, пускай!
«Ведь рыбы-то немы, хитро улыбался дедушка:не раззвонят, не разболтают Не то что Зубовудаже «всероссийскому голубому» ввек не добиться от них ничего».
Решив так, дедушка облачился в свой сюртук, надел на голову стеганый картуз и, прихватив давно припасенную бумагу, пошел к переплетчику заказывать новую тетрадь.
IIIСолдат-горемыка
В Корабельной слободке остались теперь почитай что одни женщиныматросские жены, да старые старики, да малые ребята. Взрослые мужчины почти все были в море на эскадре Нахимова. И пока шла в слободке сумятицау кого со сбежавшей козой, а у дедушки Перепетуя с пропавшей тетрадью, корабли эскадры по бурному морю благополучно достигли кавказских берегов. Только семь дней взял этот замечательный переход на парусах от Севастополя в Крыму до Анаклии на кавказском побережье. Утром 24 сентября суда подошли к берегам Кавказа, а в 5 часов пополудни все было выгруженосолдаты, лошади, пушки. И пошла теперь эскадра налегке искать турок в Черном море.
Надвигалась осень, дни становились короче, вечерадлиннее, ночитемнее. Большие южные звезды пылали всю ночь над морем, и над Севастополем, и над Корабельной слободкой в Севастополе. Дедушка Перепетуй, накинув старенькое пальтецо, выходил вечером и среди ночи на крылечко, дышал свежим, сухим, ароматным воздухом и глядел на небо, точно перелистывал альбом узоров.
Вот Большая Медведицасемь крупных звезд. Большая Медведица очень похожа на большой ковш. Дедушка еще поднял голову и над ковшом увидел Полярную звезду, ярчайшую из целой группы звезд, тоже расположенных ковшиком: это Малая Медведица.
И дальше пошел дедушка искать в небе и нашел квадрат созвездия Пегаса и созвездие Лебедя в форме большого креста. Подле созвездия Лебедя блистала и переливалась звезда-красавица Вега. А от края до края пролегал по небу Млечный Путь из множества мелких звезд. Словно обоз с мукой прошел там через все небо и рассыпал по дороге светлую мучную пыль.
Дедушку всегда радовали эти прогулки по ночному небу. Он уже примирился со своей пропажей, только понять не мог, как это все могло произойти и на что кому понадобилась вся исписанная, чуть не от корки до корки, тетрадь. И все так и вошло бы в свою колею, тихо и мирно, если бы не солдат с Николаевского поста.
Он появился в слободке рано утром, когда хозяйки еще и коз не подоили. Оборванный, заросший табачного цвета бородой и с лицом, словно покрытым ржавчиной, он шел, припадая на одну ногу и опираясь на высокий костыль. На площадке, где много лет лежала неубранной большая куча железного лома, солдат присел на камень и снял с головы свою фуражку без козырька, круглую и плоскую, как большой гречневый блин. Солдат сидел молча, насупясь, понурив голову.
Скоро около солдата стали собираться люди.
Первая остановилась подле него Михеевна, мать Кудряшовой, у которой пропала, а потом счастливо нашлась коза.
Мишук еще спал, когда Марья Белянкина, открыв калитку, тоже приметила солдата на камне, а Михеевнуподле солдата. Марья подошла поближе послушать, о чем говорят добрые люди.
Потом и Мишук, проснувшись, выскочил за ворота и побежал к солдату; а там около солдата уже были и Николка Пищенко, и Жора Спилиоти, и много всякого другого народу. Не было только дедушки Перепетуя.
Но вот он и дедушка, идет, постукивает палкой и поглядывает на часы. Время-торань какая, а народ уже на улице весь.
«Что такое за собрание? удивился дедушка. A-а, вон что! Солдат служивый новостей притащил целый короб Пойти послушать. Солдатыпройдисветы, всё в походах; что ни день, у них новоселье; нигде не заживаются, народ бывалый Попробовать разве расспросить солдата, не попадалась ли ему на глаза синяя тетрадь, записки, Петром Ананьевым сочиненные?..»
И дедушка тоже подошел к солдату.
Николаевский пост слыхали, сударки? говорил солдат, обращаясь к толпе женщин, обступивших его. Укрепление наше так прозываетсяНиколаевский пост. Вот тебеКавказ; вот тебеЧерное море; вот тебеЧолок-река, в Черное море впала. Промеж двух держав этот Чолок течет: правая сторонанаша, на супротивнойтурок сидит. А правду сказать, так и укрепления-то никакого нет, одно название. Сказать коли по-настоящему, так не укрепление вовсе, а таможенная застава там у нас, только и всего. Да еще склад провианта при заставе этой. Ну, там хат ветхих с полсотни наберется на песчаном бугре при море, церковь, воинского начальника дом Поселение малое, а досада от турка великая. Лезет турок из-за Чолока: где пулькой свистнет, где скотину к себе перегонит, а где и живого казака на свою сторону через речку умкнет. Что делать будешь? Вот видишь, сударки, ночь была темная и дождь как из ведра. Пятнадцатого числа было, октября пятнадцатого. Ночью тревога, бьют барабанытурок из-за Чолока пришел. Уже разъезд наш вырезан начисто, и восемьдесят турецких судов к морскому берегу причалили, десант высаживают. А войска у нас на заставекакое у нас войско? Прямо скажу: на одного нашего двадцать турок приходилось.
Дедушка Перепетуй приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать. А в задних рядах, когда заметили дедушку, то расступились и пропустили его поближе к солдату.
Да, сударки, повторил солдат:один против двадцати. Стали мы по турку беглым огнем бить, а он в нас гранаты шарахать. И теснит нас и теснит, к провиантскому складу прижал, а на складе у нас тысяча восемьсот пудов хлеба сложено. Тут и мы охулки на руку не положили: картечью гостей встретили. Как дали!.. Всю ночь рубились; тут и сабли и кинжалы У меня так штык от такой работы скрутился винтом. Стоим насмерть, потому что знаем: спасу нам нет. Часовой у склада видитодолевает нас турок. Что делать будешь? Хорошо, тюк сухой рогожи у часового под навесом. Зажег и в склад подкинул. Занялось сразу. Светло стало. И видно, как турки на часового набросились, живого в огонь кинули.
Боль и испуг отразились на лицах у женщин. Уже кое-кто всхлипывал в толпе. Солдат уставился на свои стоптанные сапоги, покрытые белой пылью.
Что ж, сударки, продолжал солдат, не сдаваться же турку! Неужли русскому солдату на басурманскую сторону переметываться? Двадцать четыре человека нас осталось, перераненные, перекалеченные. Меня так в ногу контузило болит, смерть моя!.. А другие наши из двенадцатого линейного батальона мало не все полегли. Таможенного чиновника турки к кресту пригвоздили и потешку себе сделалипалили в таможенного из ружей. Священникуверьте, сударки, правде моей! голову отпилили. А уж лекаря нашего мучили! Пыткой пытали: скажи, где деньги спрятал. А что скажешь, коли денег нет и звания, всегда в долгу, как в шелку. Часишки, правда так у духанщика они в закладе. Ну, часишкиэто дело десятое, а вот настак всего двадцать четыре человека, и уж семь часов, как мы в сражении Стали мы штыками пробиваться; пробились, к Озургетам отступаем. Идем и падаем, идем и падаем Уже на полпути к Озургетам навстречу нам из Озургет полковник Карганов с тремя ротами и с полевыми орудиями. Бежит, торопится, к нам на подмогу поспешает. Вернулись мы с Кургановым обратно на заставу Николаевский пост, турок уложили сотен немалоза товарищей наших это им местьи с Кургановым снова на Озургеты отступили. А нога моя, нога! Чем дальше, тем пуще. Разнесло, раздулостала, как колода. «Не воин ты больше, сказали мне в лазарете. И года твои вышли. Отставка тебе будет. Да только, сказывали лекаря, как станешь прочь отсель подаваться, так не ходи ты кавказскими землями: горы-де высоки, пропасти глубоки и народы немирные. Подайся, сказывали, в Крым, сразу на русскую сторону. К грекам просись на какую ни есть шаланду. Они те подвезут до Керчи либо в Севастополь, как им поспособнее станет». Ну, закончил солдат, спасибо грекам: тут я, на русской стороне.