У, шайтан! кричал на «Фазлы-аллахе» боцман Мехмед Ингилиз, выкатив белки и ощетинив бороду.
И медленно стали расползаться по восточной бухте Синопа турецкие фрегатыгде собственным ходом, при посредстве парусов, а где при помощи парохода «Эрегли». Тяжело шлепали колесные плицы, мутя на рейде воду и отдаваясь гулким эхом в ущельях мыса Бозтепе. Черный дым густо валил из пароходной трубы и наползал на город, и без того стоявший под черными, низкими, осенними облаками.
Все явственнее стал обозначаться порядок, в который становились по рейду турецкие корабли. Они располагались вогнутым полумесяцем, совсем под стать мягким очертаниям Синопской бухты. Нахимов с изумлением наблюдал в подзорную трубу, как турки растягиваются по рейду.
Знаете, Петр Иванович, заметил он Барановскому, нет худшей беды, нежели когда человек лишится рассудка. Ну, на что это похоже! Не думал я, чтобы Осман-пашаи так это, как бы вам сказать
Опростоволосился, Павел Степанович?
Вот именно-с опростоволосился. Вы взгляните только: своими же кораблями береговым батареям амбразуры заслонил. Ну как они будут вести с берега прицельный огонь?
Нда-а, только и смог ответить Барановский.
Он вгляделся и сам через подзорную трубу в то, что творилось у турок на рейде, и добавил:
Палитьтолько бы гремело, а тамкак аллах решит. Чудно!
Ониполумесяцем, стал соображать вслух Нахимов, по-лу-ме-сяцем гм, проще сказать, вогнутой дугой. Так-с, Петр Иванович. Ну, а мы давайте-ка, сообразуясь с этим, распустимся веером, да и вожмемся в них, а?.. Чтобы дух из них вон, из всех до единого
Попрежнему в две колонны неслись русские корабли к огненно-рыжему берегу Бозтепе. Он весь порос столетними кряжистыми дубами, еще не сбросившими осенней листвы. Вход в бухту был теперь явственно виден и матросам, только и ожидавшим приказа начинать. И наконец на всех кораблях ударили тревогу.
В ответ барабанам застучали насосы, чтобы смочить деревянные палубы, не дать им загореться от вражеских зажигательных снарядов. Пороховые камеры на кораблях были накрыты мокрым сукном. Как и прочие комендоры у пушек, и Елисей Белянкин стоял подле своей «Никитишны», из которой он вынул разбухшую от сырости втулку.
Елисей уже раз десять осмотрел ударный замок на «Никитишне» и то и дело брался за шнурок замка, чтобы дернуть и выстрелить, когда раздастся команда.
«Вот бы по «Богдану» ударить Эх, кабы угадать по «Богдану»!» твердил сам себе Елисей Белянкин.
Он с ненавистью думал о фрегате, который турки нагло прозвали «Фазлы-аллахом»«богом данным».
А, чтоб тебя!.. молвил вслух Елисей, снова берясь за шнурок.
Все на корабле замерло в ожидании; только юнга Филохненко стал в какой-то щели насвистывать от скуки старую матросскую, прощальную:
Моя головушка бездольная,
Забубенная хмельна.
Прощай, слободка Корабельная,
Да-эх, родимая сторона.
На Корабелку до мамы схотилось хлопцу, ось и свище, отозвался у «Никитишны» второй комендор, совсем еще молодой матрос Игнат Терешко. Ось послухайте, Елисей Кузьмич: чисто соловейко в бузыни!
Вон, Игнат, глянь-ко, кивнул Елисей:к люку, гляди, Лагутин бежит. Сейчас мальчишку так свистнет, что тот и маму забудет. Когда потребуется, так боцман и сам станет свистать в дудку. Боцману положено, по уставу, значит, положено, чтобы свистать. На то боцману и дудка дана. А ты, щенок, не балуйся. Зачем зря свистишь на корабле? Не кабак ведь!
Игнат задумался, потом улыбнулся и почесал голову под бескозыркой.
Ox, вздохнул он мечтательно, скажу ж я вам, Елисей Кузьмич! Весною в балочке под Корабелкой соловейко
Но он не договорил.
Зло сверкнув снопом огня, на «Айны-аллахе», на адмиральском корабле Османа-паши, рявкнула первая пушка.
VIIРазговор с «Никитишной»
Боцман Лагутин нырнул в люк, чтобы заткнуть рот рассвистевшемуся юнге, но тут же выскочил обратно на верхнюю палубу, не осуществив своего намерения.
Сразу белым дымом заволокло Синоп, и ураган ядер пронесся у Лагутина над головой. Тогда-то русская эскадра с ходу, двумя колоннами, ворвалась на Синопский рейд. Одно мгновениеи на «Императрице Марии» взвился вверх красный боевой флаг. Эскадра открыла огонь. Подойдя к противнику на пистолетный выстрел, обе колонны стали к неприятелюодна правым, другая левым бортом.
Ни Елисей Белянкин, ни другие комендоры на «Императрице Марии» не могли еще разобрать, где турецкий адмиральский корабль, где «богом данный» «Фазлы-аллах», где иное что. Сплошная стена порохового дыма сразу поднялась между эскадрамирусской и турецкой, и в дыму этом вспыхивали огни и ревели пушки, и эхо, точно взбесившееся, скакало по всему мысу Бозтепе, бросаясь из ущелья в ущелье
«Бух, бац, бум»кричали пушки на рейде и с береговых батарей.
«Ах, ах, ах»словно ужасалось эхо, с разгону ввергаясь в пещеры Бозтепе и тут же отскакивая обратно рикошетом.
А Елисей Белянкин пока без точной наводкигде там было точно наводить, когда перед глазами только дым стеною! Елисей Белянкин дергал и дергал шнурок, посылая турку гостинцы, прислушиваясь после выстрела к грохоту «Никитишны» при ее откате от борта корабля.
Здорова? спрашивал «Никитишну» Елисей.
И опытным ухом улавливал, что орудие еще не перегрето, деревянный станок, на котором лежала «Никитишна», нигде трещины не дал, колеса станка идут как по маслу. Тогда Елисей сам и отвечал за «Никитишну»:
Здорова.
Ну, так будь здорова, не простужайся, твердил Елисей и опять кричал своим людям:К борту!
Откатившуюся после выстрела «Никитишну» ставили на место, и крепко слаженная работа кипела в дыму и в пару и в чудовищном грохоте жестокого боя.
Елисей только одним глазом глянул на Федора Карнаухова, выронившего из рук банник и схватившегося за живот. Банник тут же подхватил Петро Граченков, подносивший пакеты с порохом. Елисей дернул шнурок. «Никитишна» рявкнула, Петро мокрым банником прочистил ей глотку. Елисей на этот раз уже не весело, а сурово пожелал ей не простужаться, и орудие снова подкатили к борту. Елисею запомнилось, как оттащили окровавленного Федора от борта прочь и понесли вниз, туда, где помещался на корабле лазарет. Руки у Федора свесились и волочились по палубе, как плети.
Ах, ты! крикнул разъяренный Елисей, сам не зная кому.
Он хотел что-то еще прибавить, чтобы облегчить душу, но тут рванул ветер и вмиг разодрал в клочья дымовую завесу. Перед Елисеем сразу открылся весь рейд: турецкие фрегаты, содрогавшиеся от собственных выстрелов, береговые батареи, изрыгавшие огонь Елисей быстро глянул направо, налево, и перед ним мгновенно обнаружился весь развернутый веером строй русских кораблей. Они укрепились на якорях от одного берега бухты до другого и с бортов, из трехсот пятидесяти восьми орудий, громили турецкий флот и береговые батареи крепости. На берегу одна из шести батарей уже умолкла, сметенная яростным огнем, который вел по ней корабль «Ростислав». Но на «Ростиславе» барабаны, задыхаясь, били тревогу; оттуда доносился трезвон в колоколтам горело что-то на верхней палубе; струи воды из брандспойтов, вздымаясь и перекрещиваясь, спадали вниз и превращались в пар.
И Нахимов мелькнул на мгновение перед Елисеем Белянкиным. Адмиральские эполеты были у Павла Степановича забрызганы кровью, и кровь струилась у него по лицу. С визгом пролетело в эту минуту у него над самой головой ядро, и Елисей успел заметить, как Павел Степанович махнул рукой, будто от мухи отмахнулся. Другим был занят Нахимов в эту минуту: турецкий адмиральский корабль омертвел у него на глазах. Еще и получаса не прошло, как на «Айны-аллахе» ударила первая пушка, а фрегат Османа-паши уже качался прямо напротив «Императрицы Марии» с перебитыми мачтами, с ободранными снастями и отшибленным рулем. Течением и ветром отогнало неуправляемый фрегат куда-то в сторону И тут Елисей Белянкин сразу увидел другое. Словно сердце подсказало ему, что очутившийся теперь под пушками «Императрицы Марии» другой фрегатэто и есть «Фазлы-аллах». Да и кроме того: корма фрегата была позолочена, на носу было укреплено какое-то резное чудище А на капитанском мостике фрегата стоит молодой капудан и удивленно таращит глаза; Елисею показалосьпрямо на него, на комендора Белянкина. Елисей навалился сам и взял «Никитишну» на прямую наводку.
А тут откуда ни возьмись, как нарочно, вынырнул из белого дымного облака лейтенант Лукашевич. Пробегая мимо Елисея, он только успел крикнуть ему:
Он самый, «богом данный»! Лупи, Белянкин!
И Белянкин ударил.
Раз за разом бил он в левый борт фрегата, временами чуть меняя прицел: авось какое-нибудь ядро все-таки грохнет в пороховую камеру, и тогда все полетит там к чорту вместе с этим идолом, командиром в феске на капитанском мостике. Елисей и с «Никитишной» перестал разговаривать, а молча и свирепо делал свое дело. Он не оторвался от него и тогда, когда заметил, что какой-то турецкий пароход вытянулся слева, совсем близко, и стал затем елозить по рейду, то приближаясь, то отдаляясь, идя то вперед, то назад. На верхней палубе парохода, разевая бульдожью пасть, метался какой-то рыжий с вздыбленными волосами. Елисею как будто даже собачий лай послышался:
Хов-хов!
Это Мушавер-паша метался и лаял у себя на верхней палубе, потому что он решил теперь снова обратиться в англичанина Адольфуса Слэйда из турка Мушавера-паши.
Четверка чертей с одним куцым чортом впридачу! шипел Слэйд себе под нос, обегая палубы «Таифа». Очень мне нужно погибать с этими грязными турками в их паршивом Синопе! Только бы выбраться из этого ада!
И «Таиф», маневрируя и взрывая буграми воду, вдруг рванулся и побежал к выходу из бухты, где Нахимов оставил под парусами на дозоре два своих фрегата«Кагул» и «Кулевчу». «Таиф» послал им по залпу сразу с обоих бортов, и ядра, не долетев, только шарахнулись по воде. Но одно ядро срезало мачту на палубе «Кагула», и огромная мачта, падая, зашибла насмерть матроса Александрова из Корабельной слободки, Дашиного отца. А «Таиф» зигзагами ушел в открытое море.
Полный ход! надрывался Слэйд, склонившись с двумя пистолетами в руках над люком машинного отделения. Самый полный! Прибавь па-а-ру-у!
Голые негры, шуруя уголь, задыхались у топок; обезумели поршни, обжигаемые горячим паром; и шатуны коленчатого вала стучали, как табун взбесившихся лошадей. При такой гонкеуже через двое суток перед глазами Слэйда встанет восьмигранная башня маяка на всхолмленном берегу Румелии, у входа в Босфор А там через несколько часов Слэйд причалит в Стамбуле. И никто не назовет дезертиром Мушавера-пашу. Наоборот, он заявится в Стамбул как единственный командир, которому удалось спасти команду и судно. Остальные будут в это время гнить на дне морском.
Русским парусникам не угнаться было за паровой машиной Мушавера-паши. «Кулевча» и «Кагул» повернули обратно к рейду и заняли места среди сражавшихся кораблей. А тем временем посередине рейда медленно погрузился в воду турецкий фрегат. Он пошел на дно с людьми и вооружением, одни только обломанные мачты остались над поверхностью воды. Словно руки вскинуло тонувшее судно, моля о пощаде, да так и кончилось со вскинутыми к небу изувеченными руками. Два других турецких фрегата ринулись к берегу и очутились на отмели. Они всё еще отстреливались, пока не свалились набок. И тут же подле этих фрегатов горел турецкий пароход «Эрегли».
И город горел. Он не мог не загореться. Сбитые с якорей турецкие фрегаты кружили по рейду без мачт и штурвалов, охваченные огнем, и наконец взрывались один за другим. При этом они осыпали город множеством зажигательных бомб и раскаленных ядер. Летающими факелами проносились через рейд и падали в городе дымные головни и пучки горящей пакли.
В эту минуту около Белянкина снова мелькнул Нахимов. Лицо у Павла Степановича было попрежнему мокро от крови и пота, а на сюртуке поблескивал теперь только один эполет. Но голос адмирала был спокоен. И удивительно внятны были слова его в неумолкающем реве сражения. Не повышая голоса, Нахимов молвил:
Поднять приказ«адмирал изъявляет свое удовольствие».
И чей-то голос ответил лихо:
Есть поднять приказ!
Но через минуту Белянкин услышал тот же голос:
Приказ не может быть выполнен, ваше превосходительство. Вся сигнальная снасть перебита, поднять приказ не на чем.
«Ладно, Мишук, подумал Елисей, почему-то мысленно обращаясь к сынишке, оставленному в Севастополе. Адмирал, слышь ты, изъявляет свое удовольствие. Неужто, Мишук, не сбить нам того лупоглазого на «Богдане»? Эх, с полным бы нашим удовольствием, Мишук!»
«Никитишна» полыхала жаром. Уже по звуку удара различал Елисей, что орудие перегрето. Если орудие в исправности, оно только ухнет и успокоится сразу. «Никитишна», когда она в полной силе, словно говорила Елисею: делай, мол, свое дело, а я свое сделаю. Да тут вдруг пошло с каждым выстрелом: «ух-дзымдззз», «ух-дзымдззз»
Не дзымкай, не дзымкай! прикрикнул на свою пушку Елисей. Пить захотела? На, получай.
И он схватил полное ведро воды, стоявшее около, и смаху окатил «Никитишну» всю с жерла и едва не до замка.
Но в это мгновение кто-то жиганул Елисея в левую руку и вывернул ее из сустава.
Елисей почувствовал удар в локоть и страшную боль в плече. Ведро выпало у него из рук и с грохотом завертелось по палубе. Он присел подле откатившегося орудия, от которого поднимался пар. Кровь залила Елисею рукав парусиновой куртки, и станок у «Никитишны» был забрызган кровью Двое подхватили Елисеяодин под руки, другой за ноги, и на него словно сразу навалилось всею своею тяжестью свинцовое небо.
Корабль «Три святителя» стал наплывать на Елисея и, вращаясь, вдруг скользнул между кораблями «Ростислав» и «Париж»
Но что было дальше, Елисей не помнил.
Он закрыл глаза и потерял сознание.
VIIIПтица-пигалица
И уже другой комендор, черноусый и чернобровый Игнат Терешко, хлопотал возле «Никитишны» и бил прицельным огнем по «Фазлы-аллаху». Вместе с прочими комендорами сбивал он на фрегатеодно за другимреи и мачты и палубные надстройки.
Эге! твердил Игнат, наблюдая кутерьму, которая после каждого выстрела из «Никитишны» поднималась на вражеском судне. Добре! Оцэ, хлопцы, добре!.. А ну, еще!
Игнат и сам мечтал о том, как бы старухе «Никитишне» взять да угодить фрегату прямо в пороховую камеру, где наберется, пожалуй, пудов восемьсот пороху Либо как-нибудь иначе угадать, но только бы извести!.. И счастье, которое так и не далось старому комендору Елисею Белянкину, выпало на долю второму комендору, Игнату Терешке.
Было мгновение, когда Игнат дернул шнурок замкаи сразу что-то брякнуло на «Фазлы-аллахе», что-то взвизгнуло, что-то заскрежетало нестерпимым металлическим скрежетом и окуталось смрадным дымом. И шустрые огоньки вмиг набросились на деревянную обшивку фрегата и пошло, и пошло
Предать огню произнес тихо Нахимов. Предать огню, когда возвращен будет в наши руки.
Он когда-то уже произнес эти слова. Это было четверть века назад на верхней палубе корвета «Наварин».
И на минуту возникла в памяти Нахимова весна 1829 года. Так же кипела война, развязанная султаном турецким, и русский флаг развевался на кораблях черноморского флота, как теперь, под чужим ветром, далеко от русских берегов.
Командиром корвета «Наварин» был молодой капитан-лейтенант Павел Нахимов, когда стало известно, что в этих же водах близ берегов Анатолии командир русского фрегата «Рафаил» Стройников, увидев себя на рассвете совершенно окруженным турецкими кораблями, сдал фрегат туркам. Они поднялись на борт фрегата и под удары бубнов и блеянье рожков подняли поверх приспущенного до половины русского флага флаг турецкий. И стал «Рафаил» с того черного дня называться «Фазлы-аллахом». И на другом языке другие командиры кричали на капитанском мостике в рупорсначала толстый Сулейман-задэ, а с недавних пор этот истукан Адиль-бей. Было ясно, что обращенный в турка, обасурманенный «Рафаил» не должен возвращаться в честную семью русских кораблей. И капитан-лейтенант Павел Нахимов, командир корвета «Наварин», сказал тогда своим матросам:
Не бывало, други мои, на морях и океанах, чтобы русский фрегат скинул свой флаг, подняв у себя флаг турецкий или иной. Не слыхано еще об этом, чтобы корабль российского флота передался врагу, в то время как мог бы еще защищаться. Да родина, братцы родное наше место Россия, она на суше, и на море, и на корабле. Да-с, это так: и корабльРоссия. И нет ее лучше. Кругом света плавали, видали: в чужом месте и весна не красна.