Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России - Ольга Роман 11 стр.

 Бог простит. Ты меня прости,  улыбнулся Павлик.

Василек пожал ему руку. И почему-то они стояли сейчас такие веселые и беззаботные. Словно как и не было всех этих красно-черных лет. Словно не было и сейчас опасности. Словно вернулось детство. А потом они договорились, как найти друг друга, и Василько заторопился уйти. Ему надо было ведь спешить, если он хотел побыстрее выручить своего товарища.

Почему он не ушел с ним? Но он не подумал. Они не подумали оба. А сейчас он стоял, и к нему приближался случайный патруль. Он отвернулся в сторону, ему ведь, наверное, просто показалось, что они идут к нему. Но ему не показалось. Тяжелая рука легла на его плечо. Он повернулся. Повернулся и отступил, чтобы остаться на расстоянии с подошедшим. Тот стоял и смотрел. Как смотрит на свою законную добычу лев.

 Оставь,  заметил товарищу его младший спутник.  Мы ведь победили. Побежденный врагуже не враг.

Он стоял, юный и великодушный красноармеец, но он не знал. Есть не только белые и красные. Еще есть всякие чувства. Месть. Ненависть. И еще иногда все происходит слишком быстро. Слишком быстро, чтобы успеть понять и возразить. Ты ведь думаешь, что это невсерьез. Но пулядура

 Документы.

Ему не нужны были документы. Ему был нужен он сам. Павел понял. Они узнали друг друга.

 Павел Лесс,  сказал он.

Тот толкнул его к краю пирса. Павел снова отступил и удержался. И сделал еще шаг в сторону. Подальше от моря. И встал. Встал, как всегда стоял на Херувимской.

Черный маузер был наведен на него. Молча, без слов.

Павел не верил. Сейчас? Так просто и легко? Сейчас, когда все уже за плечами,  все беды и опасности,  и осталось только вот это море? Еще немногои он будет дома. Сейчас? Когда Василько все устроит и найдет ему корабль, когда еще немногои там где-то Америка. И жизнь. С синим небом и этим солнцем. Долго-долго и много-много. Жизнь, которой такая понятная и простая цена. «Не веселие, не трапезы, не гуляния, не пирования, не лики, но покаяние, но плач, но слезы, но рыдание и крест» Просто ходить в храм. Просто читать святых Отцов. Просто каяться и молиться, как уж можешь. Просто его погоны. Когда вся жизньдар, вся жизньблагодарность. А с моря тянет соленым простором. Соленым простором, словно горьким горем. Он ведь правда еще не жил. И не каялся. И не молился. И голову за Отечество еще только класть и класть. И вот так ужевсе?.. Но «пядень твоямера жизни твоей, и не простирается она дальше Вот мера твоя, если определено тебе совершить ее вполне»,  так сказал преподобный Ефрем Сирин.

«Пядень твоямера жизни твоей, и не простирается она дальше; персты твои указывают на пять степеней этой меры. Малым перстом начинается пядень твоя и оканчивается перстом большим. Так младенчествоначало твоей жизни, а конец еестарость. Малым перстом, первым возрастом младенчества, начинается жизнь твоя; потом идет она до второго перстанеразумного детства; после этого человек стоит посредине,  в горделивой и надменной юности; за этим следует четвертый возраст совершенного мужа; потом мера начинает умаляться, а так как не достает еще одной степени, то приходит старость; это большой перстконец жизни. Вот мера твоя, если определено тебе совершить ее вполне; часто же бывает, что придет смерть и не даст дожить до конца, потому что Творец, по воле Своей, сокращает пядень твоей жизни, чтобы зло пресеклось и не продолжалось вместе с твоей жизнью. Итак, рука показывает меру человеческой жизни; перстыобраз пяти степеней, по которым проходит человек.

Смотри же, за какой теперь держишься перст, на какой стоишь степени, ибо не знаешь, на каком персте внезапно постигнет тебя конец».

Он ведь знал. Он ведь всегда все знал. «Ныне или завтра умрем». Это просто так всегда кажется, что у тебя еще вагон времени. «День Господень, якоже тать (1Фес.5:2), и поемлет тебя незаметно». Вот он и настал, этот день. Павел стоял, наверное, стоял, словно это уже был и не он. Вздохнул. И спокойно вскинул голову. Так сказал Господь. «Не бойся, только веруй» (Мк.5:36).

XIII

Василек, наверное, почует неладное и вернется. И будет трясти наганом, и разгонит всех, как мышей в норы. И поймет. Что никогда не знал и не думал, но Павелего лучший, настоящий друг. И какой же он всегда был дурак. Он только сейчас все понял. Когда чуть не случилась беда. Что положит за него голову. И душу. Все равно, что тот из белых. «Свобода, свобода, эх, эх, без креста!» Нужна она, такая свобода. Такой ценой. «Воистину суета всяческая, житие же сень и соние».

И они улыбнутся. Они пожмут руки. И пойдут по пирсу, плечом к плечу, светлоголовый капитан царской армии и кареглазый красный командарм. А потом усядутся на самой дальней гряде камней. Море будет пахнуть солью. И солнце будет садиться. А они будут молчать. Как когда-то в детстве. Павлик тогда был кадетом. Вырос. Взрослый и мужалый офицер. А на памяти так и осталсявсе тот же Павлушка. Словно из своей коробки с новенькими оловянными солдатиками. Сам живой и игрушечный этот солдатик. Хотя сколько ему сейчас? Двадцать пять, двадцать восемь? Много ли это значит, шестнадцать там или тридцать лет. Когда просто вся жизнь. Как ослепительный, сияющий миг. Но пока еще не вся. Этой дружбой словно остановлено сейчас время. Остановлено, словно навсегда. «Павка»,  улыбнулся Василек. Все тот же. Такой свой, светлоголовый. Со своим светлым, сияющим взглядом. Стойкий и чудный оловянный солдатик. Русский офицер. За Веру, Царя и Отечество.

А он молчал. А сейчас они просто сидели и молчали. И зажгутся звезды. И, наверное, красный командарм поверит в Бога. Потому что Павлик сидит вот рядома завтра его ведь может и не стать. И тебя может не стать. И что же тогдаэта жизнь?.. Без Богани до порога. И это не Государь, не богатые и не бедные, не красные и не белыевся печаль. Это просто земляпреддверие ада. Не одни беды, так другие. Там хорошо, где нас нет. Это просто земля, которую надо победить огнем и мечомсвое сердце и страсти. А остальноепо обстоятельствам. «Кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мк.12:17)

Пустое набитое чучело, этот коммунизм, подумал вдруг Василек. Разве за коммуну пошел он воевать в эту Красную Армию? За землю, за свой завод, за то, чтобы жилось лучше. Но Манифест Коммунистической Партии нагло врет. Не крестьянамземля, и не рабочимзаводы. Государству. За что боролись, к тому и пришли. Не новый мир построили, а это убийственное государство, как оказалось. Он-то должен был понять. Читал ведь всю эту философскую муть. Коммунизмэто идея. Мания величия и идея господства. А людипросто расходный материал. «Да»,  усмехнулся Василек. Читал, но не задумывался. А ведь правда. Загнать всех в светлое будущееи чтобы не рыпались: «Что есть истина?». Потому что зачем тогда истина, если главноеэто достойная жизнь и. Он не удивился своим новым мыслям. От Петрограда и до Владивостока. Когда-то это должно было случиться. Последняя капля. Последняя слезинка.

Павел не понял сразу, но это была все-таки правда. Василек отпустил пограничный бот и вместе с ним спрыгнул на причал Посьета. Постоял. И наконец повернулся.

 Пошли, Павлик.

Границу они перешли вдвоем.

 А твой коммунизм?  все-таки посмотрел и спросил Павел. Братья? Они снова братья, а не враги?

 Дураков нет,  уверенно заметил Василек.  Не коммунизм. Я теперь за тебя. А коммунизм мне надоел.

И правда надоел, подумал он. Какой коммунизм. Прав он все-таки оказался, Александр Сергеевич Пушкин в своей «Капитанской дочке». Забытой и, казалось бы, такой ведь безнадежно устаревшей книжке перед всеми новыми революционными веяниями: «Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений». Но как в воду глядел Александр Сергеич. А чтоглядел. Знал.

А то ведь правда. Какая классовая борьба. Классовая борьбакто сказал, Маркс, Энгельс? Так они что, русские, что ли? Это у них там классовая борьба. А тутРоссия. Вот именно. «Вера, Царь и Народ». Погоны Павлуши. Как он сам. Тихий и молчаливый подвиг. «Иже есть без греха в вас, прежде [первый] верзи камень» (Ин.8:7).

А всё плохо, так это не Государь и не установившийся государственный порядокпричина, догадается наконец прежний коммунист. Этожадные, жестокие и немилосердные нравы. И никуда ты эти нравы не денешь. Никаким коммунизмом и общим благом. «Врачу, исцелися сам!» (Лк.4:23) Это только Святое Евангелие на эти нравы. Да начальник, который носит меч. Вот и вся беда. Это просто малое стадоправославные христианы. Да мало таких начальников и мечей: «Человек не должен становиться рабом своих страстей: раба перед самим собою и другие не могут уважать и слушаться. Только человек с громадной дисциплиной своего личного Я может требовать от других». А самим людям не надо: «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона» (Гал.5:22,23). Но людям нужен рай здесь и сейчас: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Рай любой ценой. А после насхоть потоп.

«Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар в крови

Господи благослови!»

Но он отвлекся, понял Василько.

 Ура,  коротко отозвался Павел.  Ура, Василек.

Наверное, это было слишком мало слов. Но слов было и не надо. Была серо-голубая сталь. И каряя глубь другого взгляда. Двух братьев. Двух однополчан. Одно сердце и одна душа. На миг, на вздох, навек:

И туда, где струится

Дым зари в небеса,

Обожженные птицы,

Полетят паруса!

Забывайтесь, проклятья

Шире зарься, рассвет!

Мы погибнем как братья,

Королевский корвет.

А пока Павел окажется дома. Подхватит и закружит сестренку. Василек отступит в сторону. Солнце будет сиять, и будут сиять ее глаза. Со счастливыми слезами. Она ведь, наверное, знала. Что не надо ждать. А он вернулся. Он все равно вернулся. Отчаянный, молчаливый Павлик. А потом они пойдут к дому плечом к плечу. Как сейчас шли с Васильком. Брат и сестра, которые вдруг стали словно больше, чем просто брат и сестра. Которые стали скреплены в своем братстве огнем, и мечом, и Россией. Когда никто третий и не поймет. Или поймет. Если только этот третий онВасилек.

Но «Яблочко»-песню

Играл эскадрон

Смычками страданий

На скрипках времен

XIV

Он не успел. Василек не успел. Он услышал выстрелы и побежал назад. Наверное, все было понятно и ясно. Ноневозможно. И он бежал и не верил. Конечно, это неправда. Павла там уже нет. Павел уже должен был уйти.

Он не верил, даже когда взбежал на пирс. Когда все увидел. Потому что это все было какое-то недоразумение и случайность. Это был кто-то другой. Просто очень похож. А Павел не мог погибнуть так просто. Он ведь не кто-то. Он ведьПавел, Павлик, его лучший друг.

 Убит, командарм!  услышал он громовой голос рядом с собой.

И тогда Василек понялэто правда. Пронзительная, отчаянная правда. Которую не понять и в которую не поверить. На которую только вот этот безмолвный крик словно всей грудью и на все море: Павел!

А он стоял. И не понимал. Как и почему все вокруг осталось то же самое. Небо, и море, и соленый воздух. И все тот же город. Когда больше нет его лучшего друга. Нет. И никогда не будет.

Он присел рядом. Наверное, надо ведь взять документы и послать родным. Хотя у него ведь может с собой ничего и нет. Василек не думал. Что он делал и почему. Это был словно не он и не здесь. Но какие-то бумаги все-таки оказались. Выпало фото, он поднял, положил назад. Снова выпрямился во весь рост. Но это правда не он. Это не Павел. Павелвот, он на том фотоснимке со своей сестрой. Улыбающийся, смелый, открытый. Такой, какой был всегда в жизни. Такой, как они с ним только что разговаривали. Павелон жив. Он все равно живой. Потому чтоа как же тогда Бог? Как же тогда Господь?

Это было Святое Евангелие. Когда-то в детстве бабушка читала своему внуку. Потом внук вырос и насмехался. Но сейчас он верил. Сейчас он положил бы свою жизнь и голову за то, чтобы эта книга оказалась правдой. Сейчас он знал: она была правда. Как Господь воскресил и отдал матери того юношу. Или ту девочку. Значит, и с Павлом все может получиться так же. Сейчас он встанет, посмотрит своими серо-голубыми глазами и улыбнется. И все будет, как было. Словно ничего и не произошло. Потому что невозможное человеку возможно Богу. Хорошо. Или не сейчас. Не прямо сейчас. Потому что Павел ведь не вставал. Когда-то потом. Но все равно. Так не может быть. Значит, есть какая-то другая надежда. И он вспомнил. Он все-таки вспомнил. «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века!». Это тоже так молилась бабушка.

Василек накрыл друга своей курткой и снова встал. Серьезный и спокойный. Наверное, что-то раз и навсегда твердо решивший. Понявший. Про Павлика и про Бога. А онВасилек: «Один Господь одно крещение» (Еф.4:5). Как когда кто-то падает в стрелковой цепи, и на его место заступает другой. И несет эту дружбу дальше. Он, оказывается, все знает. Все помнит. Просто забыл и не понимал: «Живый в помощи Вышняго» (Пс.90:1).

Василек, конечно же, не вспомнил этого бабушкиного чтения слово в слово. Просто это была какая-то уверенность. Какая-то вера. И он осенил себя крестным знамением. За Павла. И за себя. За них обоих. Тоже по старой памяти. Как когда-то бабушка научила. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа «Аминь».

«Есть пуля в нагане» Пуля попала красному командарму прямо в сердце.

Он успел вспомнить. Томик Святого Евангелия. Откуда-то оттуда, из кадетского детства своего друга. Запомнился.

Своего Павки

P.S.Каждому кадету вручалась маленькая книжка Св. Евангелия, на внутренней стороне обложки которой были напечатаны строки августейшего поэта (Великого Князя Константина Константиновича):

Пусть эта книга священная

Спутница вам неизменная

Будет везде и всегда.

Пусть эта книга спасения

Вам подает утешение

В годы борьбы и труда.

В годы борьбы и труда

Эти глаголы чудесные,

Как отголоски небесные

В грустной юдоли земной,

Пусть в ваше сердце вливаются

И небеса сочетаются

С чистою вашей душой.

Вместо эпилога

I

Березовая роща шумела и шелестела, и Энни улыбнулась. Вспомнила, как она и Дирк сажали тоненькие, молодые саженцы. И вот теперьстоят деревца. «Яко тысяща лет пред очима Твоима, Господи, яко день вчерашний, иже мимоиде, и стража нощная» (Пс.89:5). Летит, уносится время. А ведь как будто вчера. Все как будто вчера. Ей 20, и она выходит замуж за того светлоголового капитана с серо-голубыми глазами. Он и сейчас такой. Столько зим, столько лет. А глазавсе те же. И весьвсе тот же. «Да обновится яко орля юность твоя! А обновляется человек, юнеетот благочестия. Если сравнить земую жизнь человеческую с вечностию, то все мы одинаково молоды и одинаково стары».

А сама старуха, а не верится. Как когда-то в молодости где-то прочла:

Передо мнойкорабль. Трепещет парус.

Морская даль темна. Мои матросы,

Товарищи трудов, надежд и дум,

Привыкшие встречать веселым взором

Грозу и солнце,  вольные сердца!

Вы постарели, как и я. Ну что ж;

У старости есть собственная доблесть.

Смерть обрывает все; но пред концом

Еще возможно кое-что свершить,

Достойное сражавшихся с богами.

«Мыэто мы; пусть время и судьба

Нас подточили, но закал все тот же,

И тот же в сердце мужественный пыл

Дерзать, искать, найти и не сдаваться!»,

 улыбнулась Энн.

И снова стала серьезной. Прочь, все прочь. «Бдите и молитеся, да не внидите в напасть (Мф.26:41),  сказал Господь ученикам Своим, а яже вам глаголю, всем глаголю: бдите» (Мк.3:37).

«Как внезапно придет день общего суда всех человеков: так внезапно приходит для каждого человека день частного суда его, день смерти его. Неизвестен час, в который мы будем позваны. Иной, начав только путь земной жизни, восхищается с него в вечность; иной поемлется по совершении весьма немногого пути; инойс средины пути; инойзначительно не кончив его. Редкий достигает полноты дней; и оставляет свою земную хижинутело, когда она сделается неспособною для жительства в ней. Во время совершения нами земного странствования, оно, по извращенному в нас падением ощущению бессмертия, представляется нам бесконечным, исполненным обильнейшей, плодоноснейшей деятельности. Это ощущение имеют и дитя, и юноша, и муж, и старец: все они созданы бессмертными, бессмертными по душе; они должны бы быть бессмертны и по телу! падения своего, поразившего смертию и душу и тело, они или вовсе не знают, или знать не хотят, или знают его вполне недостаточно. Оттого взгляд ума и ощущение сердца по отношению к земной жизни ложны и исполнены самообольщения; оттого она обманчиво представляется всякому возрасту вечным достоянием человека. По совершении земного странствования, во вратах смерти, путь, представлявшийся бесконечным в будущности, в прошедшем является самым кратким, а обширная деятельность, совершенная не для вечности, является пагубнейшею, безвозвратною потерею времени и всех средств, данных для спасения. Очень верно выражают свое обольщение люди века сего, обыкновенно называя смерть неожиданным, бедствием, в каком бы возрасте ни постигла она их родственников и друзей. И для дряхлого старца, обремененного летами и недугами, давно склонившегося во гроб, но не думавшего о смерти, удалявшего от себя всякое напоминание о ней, онанеожиданное бедствие. В полном смысле онабедствие для всех, не приготовившихся к ней. Напротив того, блаженни раби тии, ихже пришед Господь обрящет бдящими, трезвящимися, правильно смотрящими на земную жизнь, помнящими смерть и готовящимися к ней, как к могущей прийти при всяком возрасте и при всяком состоянии здоровья. Надо совершать путь земного странствования с величайшим вниманием и бодрствованием над собою; надо совершать его, непрестанно взывая к Богу молитвою о помощи. Светильником нашим при путешествии да будет Евангелие, как воспел Давид: Светильник, ногама моима закон Твой, и свет стезям моим. Идем не только по тесному пути: идем ночью».