Одиноко кружась над водой,
Ах, не чайкав слезах молодайка,
Не вернулся казак молодой;
Не казачкасама Ярославна
Это плачет по князю в тоске.
Все равно, что давно, что недавно,
Никого нет на этом песке.
Павлик.
Это была ночь. Осиянная слезами. Ночь до рассвета. Ночь прошла.
Это будет день. Высохшие слезы. Ясное утро. Новый день и новая жизнь. Камень, отвален от гроба. Светлая, легкая улыбка. Как улыбался он. И молчание. «Христианка, живи по христиански»
Это будет новый день.
Вагон качнулся зыбко.
Ты рядом шла в пыли.
Смертельною улыбкой
Глаза твои цвели.
Петра не знала, как она добралась до храма. Как зажгла свечу. Не знала. Как так все будет дальше. Но так и будет. Просто эта свеча. Просто его имя. Словно он сам. Молитва воссоединяет воедино. На землеживых. И между землей и небомона тоже, молитва. Потому что у Бога все живы. И Павликтоже. Они вместе. Они с ним все равно вместе. А это просто дрогнула и поплыла свеча. Потому что онПавел, ее брат. У него ведь была молодость и вся жизнь. И его покаяние. Еще на один день, еще на один миг. Еще на целую жизнь. Еще на тысячу новых боев за Россию. Что он думал и как он стоял? «День Господень, якоже тать (1Фес.5:2), и поемлет тебя незаметно». Вот как и не стало вдруг Павлика. Как все и должно быть: «Вот и все. Только темные слухи про рай/ Равнодушно шумит Средиземное море».
Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.
А была такая песня на Урале:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И в степи с высот погляди
Орленок, орленок, мой верный товарищ,
Ты видел, что я уцелел.
Лети на родную станицу, расскажешь
Как сына вели на расстрел!
Ты видел, орленок, как долго терзали
Меня большевистским штыком,
Как били прикладом и много пытали
В чекистских застенках потом.
Орленок, орленок, взлети выше солнца,
Где вражеской подлости нет.
Не хочется верить о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет.
Увидишь, орленок, кружась над степями
Кровавое тело мое.
Казаки умолкнут, опустят здесь знамя
И скажут: Господь, упокой!
Была песня, понимает Петра. Что он думал и как он стоял, ее Павлик? Золотой, золотой брат? И горит золотая свеча. Золотой ответ:
Не плачь о нас, Святая Русь,
Не надо слез, не надо,
Молись о павших и живых,
Молитванам награда!
«Воина Павла» Радость сквозь слезы, все-таки понимает она. «Последний же враг истребитсясмерть» (1Кор.15:26). Павлик. Павлушенька-Павел. Это про него, это за него: «Помяни, Господи И всех и вся». Это про него, это за него: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу». Про него и за негоэто торжествующее: «Христос Воскресе!» А этопросто слезы. Петра знала: это просто слезы.
P. S. «Лейтесь токи слезные в отраду и утешение оставшимся и почившим! В слезных каплях да светится молитва, как в каплях дождя разноцветная радуга, этот образ или, правильнее, символ мира между Богом и человеками. Разными цветами в молитве да будут: исповедание, сокрушение сердца, раскаяние, умиление, радость».
В заключение. «Голос из вечности (дума на могиле)»
В сумраке тихого летнего вечера стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле моего друга. В тот день совершено было поминовение о нем; в тот день семейство его долго оставалось на могиле. Почти не слышно было слов между присутствовавшими: слышны были один рыдания. Рыдания прерывались глубоким молчанием; молчание прерывалось рыданиями. И долго сменялись рыдания молчанием, молчание рыданиями.
Стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле; стоял, осененный впечатлениями дня. Внезапно овладело мною неожиданное, чудное вдохновение. Как будто услышал я голос почившего! Загробную речь его, таинственную беседу, чудную проповедь, какою изобразилась она в душе моей, спешу начертать трепещущею рукою.
Отец мой! мать моя! супруга моя! сестры мои! В черных одеждах, облеченные в глубокую печаль и телом и душою, стеклись вы к моей одинокой могиле, с поникшими главами, окружили ее. Безмолвно, одними помышлениями и чувствованиями, вы беседуете с безмолвствующим жителем гроба. Сердца вашифиалы неисцельной грусти. Потоки слез льются из очей ваших; вслед за потоками пролившимися рождаются новые слезные потоки: печали нет дна, слезам нет конца.
Младенцыдети мои! и вы здесь у камня могильного, у камня надгробного! И на ваших глазках навернулись слезки, а сердце ваше не знает, о чем плачут очи, подражающие очам отца моего, очам моей матери. Вы любуетесь камнем надгробным, камнем светящимся, гранитом зеркальным; вы любуетесь надписью из букв золотых; а ониэтот гранит и эта надписьпровозвестники вашего раннего сиротства.
Отец мой! мать моя! супруга моя! родные и друзья мои! что стоите вы так долго над моей могилой, над хладным камнем, хладно стоящем на страже гробовой? Давно уже охладело мое бездыханное тело; по приговору всемогущего Творца оно возвращается в свою землю, рассыпается в прах. Какие тяжкие думы объемлют вас, удерживают на могиле моей? Служители алтаря принесли у ней молитву о упокоении моем, возгласили мне вечную память в спасающем и упокоевающем меня Боге. Они отошли от могилы безмолвной: уйдите и вы. Вам нужен покой после подвигов души и тела, измученных, истерзанных скорбью.
Вы нейдете! вы здесь! вы приковались к месту моего погребения! В молчании, сказывающем более, нежели сколько может сказать самое пышное красноречие, с душою, для которой нет объяснения, с сердцем, в котором обилием чувств поглощается определенность чувств, вы не отступаете от могилы, запечатленной на многие веки, от камняпамятника бесчувственного. Что надо вам? Не ожидаете ли вы из-под камня, из недр могилы мрачной, моего голоса?
Нет этого голоса! Вещаю одним молчанием. Молчание, тишина нерушимаядостояние кладбища до самой трубы воскресения. Прахи мертвецов говорят без звуков, в которых нуждается слово земное: тлением осуществленным они возглашают громкую проповедь, убедительнейшее увещание к мятущимся, шумящим на земной поверхности искателям тления.
И есть еще у меня голос! И говорю с вами, и отвечаю на ваши неизъяснимые думы, на ваши непроизнесенные и невыразимые вопросы. Послушайте меня! Отличите мой голос в общем голосе, которым говорит вечность ко времени! Голос вечности один, неизменяем, непреложен. В ней нет непостоянства, переменчивости: в ней деньодин, сердцеодно, мысльодна. Соединяющий все во единоХристос. Оттуда голосодин.
В этом голосе, которым говорит вечность, в этом голосе безмолвном и вместе подобном грому, отличите мой голос! Неужели вы, родные мои, не узнаете моего голоса? Мой голос в общем, едином голосе вечности, имеет свой отдельный звук, как голос струны в общем аккорде многострунного фортепиано.
Вещал всем нам голос вечности, вещал с времен явления нашего в бытие. Вещал он нам, когда мы были еще неспособны внимать ему; вещал он нам и в зрелом возрасте нашем, когда мы уже могли и должны были внимать ему, понимать его. Голос вечности! увы! мало прислушивающихся к тебе в шумной земной гостинице! То препятствует внимать тебе младенчество наше; то препятствуют внимать тебе заботы, развлечения житейские. Но ты не умолкаешь. Говоришь, говоришь, и, наконец, чрез грозного посланникасмерть, требуешь и внимательного, и невнимательного слушателя к отчету во внимании и послушании великим глаголам вечности.
Чтоб голос вечности имел для вас особенный отголосок, особенно способный проникать в ваше сердце, привлекать к слову спасения ум ваш, Бог причислил меня к говорящим из вечности. Мой голос слился в стройное согласие с общим голосом обширного невидимого мира. Для всех странников земли ямертв, безгласен, как и все мертвецы, но для вас яжив, и, мертвый, говорю слово спасения открытее, сильнее, нежели как сказал бы его, оставаясь между вами и гоняясь вместе с вами за призраками благ, которыми тление обманывает и губит изгнанников из рая, помещаемых на короткое время в земной гостинице для примирения с прогневанным ими Богом.
Богмилостив, милостив бесконечно. Если б было нужным и полезным, внезапно из тьмы могильной, из-под тяжкого камня отозвался бы я вам! Небо признало частный голос из вечности излишним И какой голос из вечности уже нелишний, когда Бог благоволил, чтоб не только равноангельные человеки, но Сам Единородный Сын Его возвестил вселенной волю Его, возвестил святые и строгие уставыблаженной для послушных, страшной для непокорныхвечности? Имут Моисея и пророки, да послушают их(Лк.16:29), ответ был Неба просившему голоса умерших для проповеди живущим на земле плотскою жизнью, умерщвленным душевною вечною смертью. Аще Моисея и пророки не послушают, и аще кто из мертвых воскреснет, не имут веры (Лк.16:31).
Товарищ моймертвец, но еще с живым словом в устах! Прими от меня поручение и исполни его.
Вот отец мой! вот мать моя! вот супруга моя! вот родные мои! не могу говорить с ними иначе, как общим голосом вечности. В этом голосе они слышат звук и моего голоса да, они слышат его! но нет у меня отдельного, частного, моего слова Товарищ мой! будь моим словом; из общей нашей сокровищницы, из священной вечности, скажи им за меня краткое, нужнейшее для них слово: Земная жизньмгновенное обманчивое сновидение. Вечностьнеизбежна. Есть и бедственная вечность! Стяжите ж вечность блаженную вниманием, повиновением всесвятому закону Всесвятого Бога, и приходите ко мне на верное, некончающееся наслаждение, каждый в свое, самим и единым Богом назначенное время!
Этюд из будущего
Светлой памяти Павлика Туркула
Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет (Мф.2: 8).
Он увидел то ли меня, то ли пакет с кукурузными палочками. Наверное, это неважно. Улыбается и, счастливый, бежит навстречу. Ему два года.
Это осень. Воскресный день. Только что прошла праздничная воскресная Литургия. Синее небо и солнечный светвот такой это день. Вчера тоже был праздник. Двунадесятый. Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии. Праздник из праздников. А где-то там, впереди, через другие празднества и на исходе зимы Сретение Господне. Со Святым Евангелием от Луки: «И Тебе Самой оружие пройдет душу» (Лк. 2:35)
Я опускаюсь вниз, чтобы оказаться с ним словно одного роста. А потом мы идем за руку. Приходим домой. Едим кукурузные палочки. Вишню. Играем на полу. Онкак солнышко. Солнечный лучик на душу. Он такой, словно рай уже здесь, на земле. Потому что откуда тогда она, эта радость? Эта легкая, светлая печаль. Как на Радоницу на кладбище. Но детидар Бога. Образ воскресения.
Учись у ниху дуба, у березы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
Он, наверное, не похож на Павлика. Или похожне знаю. Тот тоже, может быть, был таким же. Все малыши ведь малыши. Глазки, носик, щечки. Он улыбается и смеется. Мы улыбаемся и смеемся вместе. Ондругой Павел. Онмой сын. В честь и в память Апостола Павла. И в честь и в память Павлика Туркула. И значит, жизнь продолжается. Жизнь всегда продолжается. Пока не сорваны погоны и не расстреляны полки
Его не расстреляли. Его замучили.
«Богородице, Дево, радуйся» Для меня эта молитвао боли. О той, которая рвет душу. Но которая соединяет. Которая одна на всех. Твоя. Но не только твоя. За тебя. Пресвятой нашей Владычицы и Приснодевы Марии, Которая стояла при кресте. В боли Которой тонет любая боль. Тонет и соединяет в этом океане боли. Всех и за всех православных христиан. В жизнь. В светлую и вечную память. В новую зарю. Чаша Христовастрадание. «Не причастившийся этой чаши не способен наследовать вечное блаженство». А готовность выпить чашу горести другогоесть Любовь. «Истинная любовь окружена странной, необъяснимой тайнойона вся добровольно отдается страданию за другого. Кто может измерить всю глубину скорби Пресвятой Девы, когда Она стояла при Кресте?.. <> Однако Она стояла. Вот плод истинной любви!».
«Нет ничего лучше мысли о распятии себя. Ибо таковыеХристовы! Мир вам!»; «Возненавидь все влекущее тебя долу, в развлечение, в грех. Распнись на кресте заповедей евангельских; непрестанно содержи себя пригвожденным к нему. Мужественно и бодренно отвергай все греховные помыслы и пожелания; отсекай попечения земные; заботься о оживлении в себе Евангелия ревностным исполнением всех его заповедей. Во время молитвы снова распинайся, распинайся на кресте молитвы». Память. И боль. В частичку его боли. В частичку жертвенной, крестной любви. Всех и за всех православных христиан: «Умертви себя греху, распнись с Христом, всю любовь свою обрати к Господу».
Это боль, котораяистина.
Синие растрепанные облака раннего утра перед боем, когда просыпаешься озябший в мокрой траве, кто из нас не чувствовал тогда в каждой очерченной ветке, в росе, играющей на траве, в легких звуках утра, хотя бы в том, как отряхивается полковой песик, жизненного единства всего мира.
Я помню, мне кажется, каждый конский след, залитый водой, и запах зеленых хлебов после дождя, и как волокутся у дальнего леса легкие туманы, и как поют далеко за мной в строю. Поют лихо, а мне почему-то грустно, и я чувствую снова, что все едино на этом свете, но не умею сказать, в чем единство. Вероятно, в любви и страдании.
И тогда это боль, котораяПасха. Которая станет Пасхой: «Христос Воскресе! Пасха, Господня Пасха!» «Пасха великая». Она пришла. Однажды и навсегда. На весну и на это сентябрьское небо. Это высокое сентябрьское небо. Как разсентябрьское небо. Свежее, чистое, омытое ночным дождем. Пасха. За тебя. За сына. За Юру и Николая. За всех. Нам оставлена боль. Как дар и как память. И Пасха.
Пасха. За него. За того мальчика, за Павлика Туркула.
Вместо послесловия
Ни спеть, ни сказать о кострах,
О муке на огненном пире.
Слова на запекшейся лире
В немой рассыпаются прах
I
Так бывает. Появляется вдруг книга. Откуда-то берутся имена. Почему-то именно эти имена. Наверное, просто звучное, хорошее, легшее на душу имя. Павел, Павка, Павлик. Наверное, просто назвала бы так сына, но пока сына нет, то пусть будет хотя бы в книге. Памятное, значащее имя. Апостол Павел.
Так бывает. Появляется вдруг книга. А потом возьмешь, да и прочтешь случайно про Павлика Туркула, двоюродного брата генерала Туркула. И перевернется мир. Он тоже был Павлик. Тоже это имя. Этого мальчика-кадета. Драгоценное, бесценное имя. Только его имясловно он сам. Павел.
«Павлик, мой двоюродный брат, красивый, рослый мальчик, кадет Одесского корпуса, тоже был баклажкой. Когда я ушел с Дроздовским, он был у своей матери, но знал, что я либо в Румынии, либо пробираюсь с отрядом по русскому югу на Ростов и Новочеркасск.
И вот ночью, после переправы через Буг, к нашей заставе подошел юный оборванец. Он называл себя моим двоюродным братом, но у него был такой товарищеский вид, что офицеры ему не поверили и привели ко мне. За то время, как я его не видел, он могуче, по-мальчишески внезапно, вырос. Он стал выше меня, но голос у него смешно ломался. Павлик ушел из дому за мной, в отряд. Он много блуждал и нагнал меня только на Буге. С моей ротой он пошел в поход.
В Новочеркасске мне приказано было выделить взвод для формирования 4-й роты. Павлик пошел в 4-ю роту. Он потемнел от загара, как все, стал строгим и внимательным. Он мужал на моих глазах. В бою под Белой Глиной Павлик был ранен в плечо, в ногу и тяжело в руку. Руку свело; она не разгибалась, стала сохнуть. Светловолосый, веселый мальчуган оказался инвалидом в восемнадцать лет. Но он честно служил и с одной рукой. Едва отлежавшись в лазарете, он прибыл ко мне в полк.