Нет, мне никогда не докладывали. Если такие вещи делались известными, то виновные наказывались.
Наверное, просто пожмет плечами:
Я наверное такого случая не знаю, но допускаю, что такой случай был возможен Это обычно на войне, и в борьбе так делается.
Но это Александр Васильевич Колчак. В своем кителе с шестью орлами на погонах. Со своими георгиевскими крестами. За мужество, доблесть и бесстрашие. Александр Колчак не будет знать. Как запытают и расстреляют какого-то безвестного офицера. С серо-голубыми глазами, словно как у самого Владимира Оскаровича Каппеля. Он бы вступился. Но Адмирал не может знать. Адмиралон Адмирал. Но есть сами люди. Когда так не хватает верных, надежных людей.
Да, услышал Павел голос своего командира. Но я ничего не хочу знать. У меня свои планы на моих офицеров. Ты поедешь в Омск и найдешь мне там надежное пополнение. Выезжаешь сразу же. Это приказ. А остальноене твое дело. Кто там тебя и куда требует, я разберусь сам.
Солнце, оказывается, еще не погасло, подумал Павел. Солнце и не погаснет, вспомнил он. Пока небо и земля не прейдут. А он должен. Он все равно должен. Помнить: «Достойная бо по делом» (Лк.23:41). «Достойное по делам моим приемлю». «Внегда́ поста́влени бу́дут престо́ли на суди́щи стра́шнем, тогда всех челове́к дела́ облича́тся; го́ре та́мо будет гре́шным, в му́ку отсыла́емым: и то ве́дущи, душе́ моя, пока́йся от злых дел твои́х».
VIII
А в Омске как раз ударили в набат колокола по храмам. И появились Дружины Святого Креста.
«Так эти Дружины называются потому, что вступающие в них в строю носят нашивной крест на груди <>». «Восьмиконечный крест. Примечание: Крест носится только в строю». «Все дружинники именуются братьями. Примечание: при обращении солдат к офицерам допустимо слово брат присоединять к чину».
«Подчиняясь обычной воинской дисциплине, дружина Святого Креста, кроме того, следует особым правилам, исключающим пьянство, нечестивость, сквернословие, распущенность, притеснение мирных жителей и так далее». «Я, брат дружины Святого Креста, обязуюсь и клянусь перед Святым Крестом и Евангелием быть верным Господу Христу, Святой Церкви и друг другу, быть трезвым, честным, совершенно не произносить бранных слов, не быть жестоким с врагом, к своим всей душой браторасположенным. Аминь». Это была горсточка. Последняя и переломная горсточка, как надеялся генерал-лейтенант Дитерихс. Главнокомандующий Восточным фронтом.
Запыленный, светлоголовый и улыбающийся капитан явится к полковнику прямо с дороги. А осеннее золотое солнце будет сиять на его новых погонах с золотистыми вензелями Царя ЦарейГоспода Иисуса Христа.
Я слышал, что появились такие дружины, улыбнулся полковник. Но как и ты вступил? Разве это не новые добровольческие формирования на фронт, а ты и так боевой капитан, заметил он.
Офицерам действующей армии тоже можно, сказал Павлик. Одновременно со своей прежней службой, оставаясь на своих прежних местах в полках, объяснил он.
За Веру, Царя и Отечество, тихо сказал полковник. А не погибла Россия. И не погибла наша Присяга.
Вот она, формула той, старой Присяги, подумал он. На века. «Яко да Царя всех Дориносима Аллилуиа».
Наверное, впереди не ожидало ничего хорошего. Они уступали. Они безнадежно уступали наступавшему врагу. Но сейчас они не думали об этом. Сейчас было какое-то торжество и радость. Как будто только сказать сейчас той гореи она ввергнется в море. Полковник, наверное, даже невольно посмотрел за окно: а вдруг? Не вверглась. Но зато как раз вышел Павлик. Отпустил дружину. Кто-то запел первым. Кто-то запел первым, и подхватили уже все. Чуть-чуть переиначили слова, но полковник не знал, как они звучат правильно. А звучали хорошо:
«Нас ждет сиротливая Волга,
Нас ждет золотая Москва!..»
Полковнику показалось, как так явственно, отчетливо различает он в общем хоре звонкий голос своего Павлика. Наверное, показалось. Невозможно так точно отделить один голос от другого. Но все равно. Он это, он. Золотая листва, золотая осень и черные с золотым его капитанские погоны.
Это будет крепкое, надежное пополнение. Но фронт пал. Не Москва и не Волга. Брошенный Омск.
Запоздало и наспех эвакуируемый Омск.
«<> Между тем совершалось нечто непредвиденное.
Взоры всех с тревогой впились в сторону Иртыша. Он не замерзал. Падал мокрый снег, стояла распутица, зима упорно не приходила.
Незамерзшая, непроходимая река на пути отступающей армииэто грозило такой катастрофой, о которой язык отказывался говорить.
Адмирал весь ушел в свои глаза. Они смотрели мимо собеседников, большие, горящие, бездонные, и были устремлены в сторону фронта»
IX
Иртыш все-таки замерз. А генерал Каппель сделал невозможное: вывел и спас остатки армии. Кто все-таки остался к концу похода. Через снег и мороз. Погиб сам. Но вывел.
Армия приняла имя своего генерала. «Каппелевская армия».
А в Иркутске был захвачен и расстрелян Адмирал. Они не успели. Ворваться в город и освободить. Новый Главнокомандующий С. Н.Войцеховский повернул тогда армию от города. Уже не было смысла. Не было цели. Ничего не было. Был только атаман Г. М. Семенов со своими войсками. Атаман Семенов, которого они не понимали и не принимали, но с которым все-таки было общее дело. За Россию. И было Приморье, последний кусочек земли.
Это был конец. Но они были армией. Самые лучшие и боеспособные остатки фронта Александра Колчака. Каппелевцы. Они не были бы каппелевцами, если бы не взяли власть во Владивостоке. И они взяли. Каппелевцы и семеновцы. Дело Каппеля не пропало. Гибель Александра Колчака словно отозвалась эхом в этом новом свершенье. Россия еще была Россией. А сзади был Тихий Океан. Соленый и родной Адмиралу океан. Последний рубеж. Последний Перекоп. Последняя Волочаевка. За Веру, Царя и Отечество. Итог и черта всех этих дней: от Петроградаи до этой улицы Светланской во Владивостоке. Белая Армия. Белое Приморье. Последний оплот. На что они надеялись и во что верили, когда ведь пала вся Россия? В этот ветер с моря? Или в эту приморскую золотую осень?
Волочаевка будет отдана. Будет отдан Спасск, будет отдано все. И сам Владивосток. Но пока была отдана только Волочаевка. Дальше почти случился новый переворот. Уже между собой. Они были последней Белой Россией, последними белыми войсками. Но они были семеновцами и каппелевцами, и не поладили. «За вздох, за кровь, за душу Колчака». Те были семеновцами. Они не были бы каппелевцами, если бы так просто приняли это чужое главенство. Это было какое-то самозванство. «Мы не для того шли сюда, чтобы кому-либо подчиняться» (генерал Молчанов). А еще оказавшееся у власти Правительство не оправдало себя и топило все дело переворота и армию, как, наверное, и решил все генерал Молчанов, что надо действовать. Это был преступный бунт. И это была революция. Но намерение было положено. И осуществлено. А что теперь, никто и не знал. «Все равно, возврата нет, что сделано, того не вернешь, и нужно идти дальше», только и сказал теперь генерал Молчанов. Прямой и открытый Викторин Молчанов.
Это был Владивосток. Сырой, ветреный и морской Владивосток. Наверное, самое время и место на мятежи. Все снова рушилось, падало и летело. Все эти пять лет всегда где-то и что-то рушилось, падало и летело. И сейчас. Они были каппелевская армия. Белые против Белого же Правительства. Но за Правительство оставались семеновцы. С поддержкой адмирала Старка, который решительно встал за порядок против переворота. Это должен был быть достойный развал Белого Движения. Сибирская армия на Сибирскую флотилию. Или наоборот. Все одно. «Слава Богу за все».
Вооруженного столкновения все-таки не произошло. «Установился вооруженный нейтралитет с обеих сторон, причем чины обеих групп ходили беспрепятственно по всему городу». «Положение стало на мертвую точку. Деятельность аппарата власти была парализована, вместо этого обе враждующие стороны изощрялись в обливании друг друга грязью в листовках и плакатах, расклеиваемых по городу. Результат получался очевидный, обе стороны проигрывали в глазах населения и иностранцев, а вместе с ним летело в пропасть и все Белое движение».
Наконец приехал генерал-лейтенант Дитерихс. «Большинствоего не знали, но, конечно, слышали о нем, как о царском еще генерале Генерального штаба и Главнокомандующем войск Российского Правительства». Дитерихса вызвали телеграммой из Харбина приехать принять пост председателя правительства: «Обе стороны ожидали от него разрешения кризиса в ту или иную сторону». Дитерихс согласился и приехал. «Ввиду того, что Дитерихс находился в Харбине и ничего не знал о своем избрании, ему была послана телеграмма с мольбой о приезде во имя спасения всего дела».
Генерал Дитерихс решительно остановил все перевороты и недовороты: «Вера христианина и совесть человека <> заставляет меня сказать всем: никогда я не встану на революционный путь». Отказался от своего революционного народного избранничества. Настоял на созыве Земского Собора. Как когда-то это была та смута во времена Минина и Пожарского.
На Земском Соборе Дитерихс был избран Правителем и Воеводой Земского Приамурского Края. Армия была переименована его указом в Земскую Рать, полкив дружины. А про Верховную Власть в России Приамурский Земский Собор решил, что права на ее осуществление принадлежат династии Дома Романовых. И потом был парад.
За Веру, Царя и Отечество, не удержался и улыбнулся Павка. Ясно, четко и бесповоротно. Ура.
Его кадетское детство. Откуда все самим собой.
«Кадеты отрицали и ненавидели революцию все как один, но не любили разговаривать на политические темы. Отрицание революции считалось аксиомой, не требующей разъяснения или доказательств». «В те времена никто не внушал кадетам любви и преданности царю и Родине и никто не твердил им о долге, доблести и самопожертвовании. Но во всей корпусной обстановке было нечто такое, что без слов говорило им об этих высоких понятиях, говорило без слов детской душе о том, что она приобщалась к тому миру, где смерть за Отечество есть святое и само собой разумеющееся дело. И когда впервые десятилетний ребенок видел, что под величавые звуки «Встречи» над строем поднималось ветхое полотнище знамени, его сердце впервые вздрагивало чувством патриотизма и уже навсегда отдавало себя чувству любви и гордости к тому, что символизировало мощь и величие России Так, незаметно, день за днем, без всякого внешнего принуждения, душа и сердце ребенка, а затем и юноши копили в себе впечатления, которые формировали кадетскую душу. Вот этими-то путями незаметно внедрялось то, что потом формировалось в целое и крепкое мировоззрение, основанное на вере в Бога, на преданности царю и Родине и готовности в любой момент сложить за них свою голову».
Земской Рати от Земского Собора была передана икона Божией Матери «Державная». Они стояли. Новый войсковой строй. Каппелевцы и семеновцы уже без прежней розни. Какая уже рознь. Одна рать. Один воевода. Славный и боевой Воевода. Омск, вспомнил Павел. Те дружины Святого Креста и тот парад. «Михаил Константинович, Его Превосходительство», улыбнулся он. «Ген. Дитерихс принял парад». И как потом станут известны те слова Верховного Правителя уже с другого смотра войск: «Так хочет Бог, и поэтому мы победим». Он верил, Александр Колчак. В Бога. В офицерскую честь. В свой народ.
«Я думаю, что большевизм, это не есть только известная политическая организация, известная форма управления, существующая в Европейской России; это не одни только комиссары, советы и т. д.
Все это только одно из проявлений большевизма, явления более глубокого по существу.
Большевизмэто моральное отрицание, т. е. отрицание морали, всяких религиозных начал, национального чувства, чести, долга и всяких обязательств по отношению к Родине. Этот большевизм, начавшийся в виде проповеди интернационализма и приведший Россию к распаду, распространился у нас гораздо дальше, чем политическая власть большевиков. Нет ни одного класса общества, в который не проник бы этот большевизм, как моральное отрицание, отрицание высших начал жизни. И это очень затрудняет борьбу с большевизмом. Никакие успехи армии не могут привести к решительной победе над большевизмом, если вместе с этим не будет внутреннего, нравственного возрождения и оздоровления русских граждан.
Без такого возрождения военные успехи могут быть лишь временными. Но я глубоко верю, что в русском народе не погибло чувство патриотизма, национального достоинства и чести, что в нем есть известные религиозные представления и сознание обязательств по отношению к Родине. Все это есть в интеллигенции и в крестьянствеоснове всего государства, и в рабочем классе. И если бы я не верил в это и в возможность нравственного возрождения народа, я не принял бы на себя Верховной власти».
Он верил. А тогда все-таки было ничего неизвестно. Что рухнет фронт. Что будут предательство и расстрел. А они стояли. Они знали. Они как будто все знали. Потому что откуда она тогда была, эта щемящая, летящая печаль, стесняющая и переполнявшая душу. Через торжество и боевую радостьэта печаль. Но золотые купола и золоченые кресты все равно осеняют своим кровом землю и непоколебимо возносятся в синее небо. Освящается знамя. Возлагаются кресты. Это их имя. Дружины Святого Креста. «Крест, по выражению преподобного Исаака Сирина, есть воля, готовая на всякую скорбь» Но «Сим победиши» И сейчас. Лебединая песня к золотым куполам, золоченым крестам, куда-то к синему небу, выше мира и не вмещаясь в сердце, этот новый парад. Словно безмолвная, торжествующая слава: «Слава Богу за все». Владивосток, понимает Павел. Последний крестовый поход.
«С точки зрения сухого людского суждения, маленькое национальное Приамурское Государственное объединение, горделиво и смело выкинувшее знамя борьбы за Веру, Царя и Отечество, конечно, будет раздавлено и стерто с лица земли. <> Нечего скрывать, что у нас нет ни денег, чтобы жить, ни патронов, чтобы защищать свою жизнь. И никто извне ни того, ни другого не даст, не протянет руку помощи, не защитит и не заступится. На это у мира нет ни совести, ни смелости, ни рассудка».
Но «мы бедны на земле, но с нами Бог». Из указа1 Правителя Приамурского Земского Края и Воеводы Земской Рати генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса.
X
Люди, влюбленные в светлые дали,
Люди упорства, отваги, труда,
Люди из слитков железа и стали,
Люди, названье которымруда!
Они были ижевскими и воткинскими рабочими. Замечательными и боевыми рабочими. Главная мощь и сила всей армии Каппеля. Теперь Ижевско-Воткинская дивизия стала главной силой и Земской Приамурской Рати. Но они не обижались своей меньшей и неизвестной славе. Прежние офицеры царской армии. Все равно ведь: один за всех и все за одного.
Это была Ижевско-Воткинская дивизия. У ижевцев и воткинцев всегда была своя дисциплина, свой замкнутый состав. Но они былисвои. И приняли других своих, когда те другие оказались разгромлены. Так Павлик и оказался в этой Ижевско-Воткинской дивизии. Когда был Великий Сибирский Ледяной Поход.
Он, наверное, тоже как-то по-особенному пришелся ко двору. Молчаливый и всегда сам по себе. Но сегодня был знаменательный день. И сегодня было какое-то по-особенному дружеское, товарищеское чувство. Может быть, поэтому, когда вечером собрался случайный кружок и затянул привычную фронтовую песню, кто-то вдруг оборвал:
Нет, это все-таки сейчас не то. Сейчас надо что-то другое.
Где ж возьмешь другое, заметил запевала. У нас все такие. Боевые. Ударные.
«Вот по рядам загрохотало
То Ижевцы в ножи идут»
Говоривший повернулся к Павлику.
А вот, у нас ведь новый офицер есть, вдруг сказал он. Товарищ капитан, начал он и умолк. Поправился:
Господин капитан
Они обращались друг к другу «товарищ». Но, наверное, для офицера это обращение ведь было оскорблением, вовремя спохватился он. Если у них, офицеров, принято по-другому. На мгновение повисла натянутая тишина. А потом прозвучал уже почему-то веселый голос Павлика. Но это правда было весело. Как легко и просто решалось это невольно возникшее недоразумение: