Куда он движется сейчас?
На двести шестьдесят градусовстановится громче!
Командир поднимает голову. Он принял решение.
Право руля до отказа! и сразу же после этого. Акустикмы уходим вправо!
Команда должна быть передана через всю лодку на корму. Я с облегчением передаю ее дальше по цепочке. Боже мой, откуда только можно сейчас найти в себе силы сделать что-топоворачивать штурвалы, двигать рычаги, встать к насосам
Акустик снова высовывается в проход. Его глаза открыты, но они смотрят в никуда. Его голос похож на тот, каким вызывают духов во время спиритического сеанса:
Кажется, нарастаетдвести тридцатьдвести двадцать.
Оставить лишь необходимое освещение, командует Старик. Одному дьяволу известно, как долго нам еще будут нужны аккумуляторы.
Акустик опять докладывает:
Снова атакуютзвук на двухстах десяти градусахбыстро нарастает! Совсем рядом!
Он не может сдержать свое волнение.
Командир приказывает:
Оба двигателяполный вперед!
Секунды тянутся бесконечно долго. Ничего. Никто не шевелится.
Будем надеяться, они не пригласили своих друзей! Старик высказывает страшную мысль, которая уже давно гложет меня: минные заградители, убийцы Свора собакзайцу конец.
Кто бы ни пытался подцепить нас сейчас на крючок, ясно одно: он не новичок, а мы полностью беззащитны, хоть в наших пусковых установкахпять торпед. Мы не можем всплыть, мы не можем броситься из укрытия на врага. Мы не можем даже почувствовать мрачной решимости, которую обретаешь, просто сжимая в руке оружие, пускай даже и бесполезное. Мы не можем даже заорать на них. Только уползать. Опускаться глубже. Интересно, на какой глубине мы сейчас находимся? Я не веря своим глазам: стрелка манометра замерла на ста пятидесяти метрах. «Верфь гарантирует триста», мелькает в моей голове мысль.
Проходит десять минут. Ничего не происходит.
Еще одна горсть камушков высыпается сверху на левую цистерну плавучести. По лицу акустика я понимаю, что сейчас раздадутся новые взрывы. Его губы шевелятся, отсчитывая секунды до детонации.
Первый был так хорошо нацелен, что я почувствовал его всем своим позвоночником. Мы как будто в огромном барабане, который затянут не кожей, а стальной пластиной. Я вижу, как беззвучно двигаются губы штурмана. Неужели я оглох?
Но вот я слышу командира. Он снова требует прибавить скорость. Его голос перекрывает собой весь этот кошмар:
Все в порядке! Не волнуйтесь, господа, такая ерунда недостойна вашего внимания. Дома
Он замолкает, не окончив фразу. Внезапно наступившую тишину нарушает лишь гудение электромоторов.
Дифферент на корму! Плавно! шеф отдает приказание операторам рулей глубины. Его шепот раздается в тиши слишком громко. Обороты двигателей вновь понизили до самого малого хода, чтобы мы опять медленно крались. Вода в трюме с журчанием стекает к корме. Откуда она взялась? Может, ее заранее нарочно закачали туда.
Тридцать восемь сорок один! считает штурман.
У меня в ушах все еще стоит гром взрывающихся бомб, поэтому последовавшая за ним тишина похожа на своеобразную акустическую бездонную черную дыру. Наверное, чтобы как-то разрядить эту давящую тишину, командир шепчет:
Я не уверен, что эти типы наверху не потеряли с нами контакт!
В тот же момент глубины сотрясаются от новых взрывов: ответ не нуждается в пояснении.
И опять мой слух не может уловить, когда один взрыв сменяется другим. Не говоря уже о том, что я понятия не имею, где они происходят: справа или слева, над или под лодкой. Но Старик, очевидно, ориентируется в них. Вероятнее всего, он единственный из всех нас, кто представляет наше расположение относительно нашего палача. Или штурман тоже вычислил его? Как бы то ни было, я не имею о нем ни малейшего представления. Я лишь вижу, что стрелка манометра медленно двигается дальше по шкале. Мы вновь уходим на глубину.
Шеф нагнулся вперед, по направлению к операторам рулей глубины. Его лицо выглядит неестественный барельефом на темном фоне, как у актера, подсвеченного лишь снизу светом рампы, когда каждая кость подчеркнута темной линией либо тенью. У него восковые руки. Через правую щеку тянется черная полоса. Глаза сужены, как при ярком свете.
Оба оператора глубинных рулей неподвижно сидят, скрючившись перед своими кнопками управления. Их движения незаметны, даже когда они регулируют положение рулей. Необязательно шевелить всей рукой, чтобы слегка нажать пальцем на кнопку. Нашими рулями глубины двигают специальные моторы. Что мы можем пожелать себе еще? Разве что какой-нибудь прибор, посредством которого мы могли бы наблюдать за врагом отсюда, из-под воды.
Неужели передышка? Я стараюсь усесться понадежнее. Корвет наверняка не заставит нас долго ждать. Он просто разворачивается для нового захода; даже когда он удаляется от нас, проклятый АСДИК удерживает нас зажатыми в угол. Те, наверху, выставили всех, кого только можно, на мостик, чтобы они осматривали волнующийся океан, его мраморную пену в поисках любого нашего следа. И ничегоокеан перед ними, как шкура зебры, только позеленевшая. Зелено-белая бумага с проведенными по ней черными линиями но они высматривают радужно-переливчатые, маслянистые пятна нашего топлива.
Акустик как будто замер: не слышно никаких звуков, о которых стоило бы доложить.
Раздается странный щелкающий звук. Что это, новое устройство для обнаружения нас? Минуты тянутся. Ни у одного не шевельнулся даже мускул. Щелканье прекратилось; вместо него еще одна пригоршня камней рассыпается, ударившись о лодку. На этот раз камушки мелкие. Командир быстро поднимает голову:
Как вы считаетемы сойдемся с ними снова?
Сойдемся снова? Кого он имеет в виду: конвой или корвет?
Он наклоняется вперед и тихо говорит гидроакустику:
Выясни, охотник уходит?
Несколько секунд спустя он с нетерпением спрашивает:
Громче или тише?
По-прежнему, отвечает оператор, и вскоре добавляет. Становится громче.
Они куда-нибудь отклонились?
Направлениедвести двадцать градусов.
Командир немедленно велит переложить рули круто направо. Значит, мы тоже решили развернуться.
А теперь он отдает команду обоим моторам малый вперед.
Ритмичное капание конденсата разбивает через постоянные промежутки времени напряженную тишину: пит-паттик-такпич-пач.
От сильного удара пайолы с грохотом подскакивают.
Сорок семьсорок восемь, и через некоторое время. Сорок девятьпятьдесятпятьдесят один.
Я бросаю взгляд на наручные часы: 14.30. Когда прозвучала тревога? Вскоре после двенадцати. Нас преследуют уже два часа!
На моих часах помимо двух основных стрелок есть еще секундная, красного цвета. Она безостановочно кружит по циферблату прыгающими скачками. Я сосредотачиваю на ней свое внимание, замеряя время между отдельными взрывами: две минуты тридцать секунд, через тридцать секундеще один, следующийеще через тридцать секунд, затем интервал в двадцать секунд.
Я рад, что нашел себе хоть какое-то занятие. Отныне ничто вокруг не существует для меня. Я сильнее вцепляюсь правой рукой в запястье левой, чтобы лучше сконцентрироваться. Когда-то этому должен настать конец. Должен.
Еще один резкий мощный удар: на этот раз прошло сорок четыре секунды. Если до этого момента мой рот беззвучно проговаривал междометия, то сейчас я ясно чувствую, как мои губы растягиваются в овал, обнажая зубы. Теперь мне понадобилась и левая рука, чтобы удержаться на месте.
Командир велит погрузиться еще на двадцать метров.
Сейчас над нами уже двести метров воды. По всей лодке разносится громкий треск. Новичок-вахтенный на посту управления в испуге смотрит на меня.
Это всего лишь деревянная обшивка, шепчет командир.
Так громко трещат и хрустят деревянные панели. Внутренняя отделка лодки не выдерживает сжатия. Двести метров. На каждый квадратный сантиметр нашей стальной оболочки приходится вес в двадцать килограмм, что означает двести тонн на квадратный метр. И вся эта масса давит на корпус толщиной в два сантиметра.
Треск усиливается.
Малоприятно, негромко произносит шеф.
Мучительное напряжение, испытываемое стальным корпусомпытка для меня: я чувствую его, как будто растягивают мою собственную кожу. Раздается еще один щелчок, громкий, как треск ружейного выстрела, и мой череп сдавливают тиски. Под таким безумным давлением наш корпус не прочнее яичной скорлупы.
В полуметре от себя замечаю нашу корабельную муху. Интересно, а как ей нравится это погребальное соло на ударных. Каждый из нас выбрал свою судьбу: в отношении мухи это так же верно, как и в отношении меня. Мы вместе вышли в море по доброй воле.
Двойной разрыв, за ним третий, не намного слабее, чем два предыдущих. Там наверху пытаются выудить нас, все туже стягивая сеть.
Снова звон пайол, затем оглушающий рев воды после взрыва.
Тишина длится не более двух стуков сердца. Два сокрушительных удара, и на пол со звоном падают стекла глубинных манометров. Гаснет свет.
Луч карманного фонарика мечется по стене и замирает на шкале манометра. Я с ужасом вижу, что стрелки обоих манометров исчезли. Указатель уровня воды, расположенный между двумя операторами рулей глубины, треснул, и из него со свистом вырывается струя воды, бьющая через все помещение.
Течь в водозаборнике, слышно, как рапортует дрожащий голос.
Вздор, не драматизируйте ситуацию! ворчит командир.
Глубиномеры смотрят пустыми глазницами своих шкал. Теперь мы не можем узнать, опускается лодка или всплывает.
Мой череп снова раскалывается. Если приборы выйдут из строя, мы не будем знать, где находимся.
Я пристально смотрю на чернеющие оси, но без стрелок они бессмысленны.
Помощник по посту управления шарит среди труб лучом фонарика. Очевидно, стараясь обнаружить клапан, который перекроет хлещущий поток воды. Он успевает вымокнуть до нитки, прежде чем отыскивает его. Хоть струя и прекращает течь, он продолжает шарить на полу. Вдруг в его руке оказывается стрелка. Он осторожно поднимает свою бесценную находку и надевает ее на квадратную ось малого манометра, который замеряет наибольшие глубины.
Такое ощущение, что жизни всех нас зависят от того, будет ли двигаться тонкая металлическая полоска или нет.
Помощник убирает свою руку. Стрелка вздрагивает и начинает медленно поворачиваться. Командир молча кивает в знак одобрения.
Манометр показывает сто восемьдесят метров.
Акустик докладывает:
Звук усиливаетсядвести тридцать градусовдвести двадцать градусов!
Командир снимает свою фуражку и кладет ее на рундук с картами. Его волосы слиплись от пота. Он глубоко вздыхает и говорит:
Так держать!
Впервые его голос не совсем слушается его. В нем можно уловить готовность прекратить поединок.
Шумы на двухстах десяти градусах! Становятся громчеснова начинают атаку!
Командир тут же приказывает самый полный вперед! Лодку резко встряхивает в тот момент, когда она рванула вперед. Командир оперся спиной на блещущую маслом трубу перископа, прислонившись к ней затылком.
В моей памяти всплывают давно позабытые картины: два картонных диска с нарисованными на них спиралями, крутящиеся в разные стороны на машине для изготовления мороженого на деревенской ярмарке. Сплетение красного и белого полностью заполнили мою голову, а затем превратились в след, тянущийся за двумя глубинными бомбами, двумя сверкающими кометами, в ослепительно-белой вспышке которых померкло все окружающее.
Меня вернул к действительности очередной рапорт акустика. Я смотрю ему в рот, но не понимаю, что он говорит.
Снова ожидание, затаив дыханием. Малейший звук причиняет такую боль, как будто бередит свежую рану. Как будто мои нервы оказались на поверхности кожи, совершенно обнаженные. В голове одна-единственная мысль: они там, наверху. Прямо над моей головой. Я забываю дышать. Я начинаю задыхаться прежде, чем медленно, осторожно наполняю свои легкие кислородом. Закрыв глаза, я вижу, как бомбы отвесно уходят вглубь воды, оставляя за собой след из воздушных пузырьков, и разрываются огненными шарами. Вокруг расплавленного добела эпицентра взрыва в безумных переплетениях полыхают все цвета спектра, то вспыхивая, то тускнея, но неуклонно разгораясь, пока весь подводный мир не светится подобно раскаленной топке.
Помощник по посту управления снимает с меня заклятие. Жестикулируя и шепча, он пытается привлечь внимание шефа к тому углу поста управления, в котором стоит заполненная до краев канистра, в которую скапливается смазочное масло. Сейчас это, наверное, самая заурядная проблема, которую возможно представить в нашей ситуации, но она имеет значение для матроса.
Шеф кивком головы разрешает тому сделать что-нибудь с канистрой. Труба, из которого вытекает масло, опущена прямо в канистру. Он не может просто убрать из-под нее канистру, ему приходится наклонить ее, чтобы слить масло. В результате на полу черным грязным пятном растекается еще больше масла.
Штурман с отвращением качает головой. Помощник на посту управления убирает переполненную канистру с осторожностью вора, уносящего свою добычу и старающегося, чтобы при этом не сработала охранная сигнализация.
Шум корвета уменьшается за кормой! докладывает акустик. Почти одновременно взрываются еще две бомбы. Но шум их разрывов слабее и глуше, нежели предыдущих.
Далеко от нас, говорит командир.
Ррууммтюуумвуумм!
Еще слабее. Командир хватает свою фуражку:
Учебное маневрирование! Вот над чем им стоило бы поработать дома!
Помощник на посту управления уже занят установкой в глубиномеры новых стеклянных трубок взамен разбитых; похоже, ему известно, что одного только вид неисправности достаточно, чтобы угнетающе воздействовать на команду.
Поднявшись, обнаруживаю, что все мое тело затекло. Я совсем не чувствую своих ног. Стараюсь переставлять ногитакое ощущение, что ступаешь в пустоту. Я крепко хватаюсь за край стола и смотрю на карты.
Вот линия, проведенная карандашом и обозначающая курс лодки, крестиком на ней отмечены наши координаты, зафиксированные в последний раз. А вот тут линия внезапно обрываетсяно я запомню широту и долготу этой точки, если только мы выберемся отсюда.
Акустик делает полный оборот своей ручкой.
Ну, что? спрашивает командир. Он говорит голосом человека, которому вся эта история надоела до чертиков, засунув язык за левую щеку так, что она раздулась.
Уходят! отвечает акустик.
Командир, само воплощенное удовлетворение, оглядывается кругом. Он даже находит в себе силы усмехнуться:
Если я не ошибаюсь, господа, инцидент можно считать оконченным!
Он замолкает на секунду:
Хотя и очень поучительным. Сначала эта проклятая игра в кошки-мышки, а потом они, действительно, как следует попугали нас своими бомбами!
Он протискивается сквозь круглый люк и удаляется в свою кабинку:
Дайте мне лист бумаги!
Неужели он собирается вписать что-то действительно героическое в журнал боевых действий или в рапорт командованию? Нет, похоже, ничего более впечатляющего, нежели «В шквалистый дождь внезапно атакованы корветом. Преследование глубинными бомбами в течение трех часов». Готов держать пари, там вряд ли удастся прочесть что-то более красочное.
Минут через пять он вновь возвращается на пост управления. Переглянувшись с шефом, он приказывает:
Поднимите ее на перископную глубину!
И решительно лезет на мостик.
Шеф отрегулировал положение рулей глубины.
Доложите глубину! доносится вниз голос командира.
Сорок метров!
Затем следует:
Двадцать метров. Пятнадцать метровперископ на поверхности!
Я слышу жужжание мотора, остановка, снова жужжание. Минуты проходят. Ни слова. Мы ждем. Старик не издает ни звука.
Мы вопросительно смотрим друг на друга.
Что-то не так? бормочет помощник на посту управления.
Наконец Командир нарушает тишину:
Срочное погружение! Как можно глубже! Все на нос!
Я повторяю приказ. Акустик передает его дальше. Я слышу, как он отзвуками эха доносится из хвостовой части лодки. В напряженном волнении команда мчится через пост управления в носовой отсек.
Появляются подошвы морских сапог командира. Он медленно спускается на пост управления. Все уставились на его лицо. Но он лишь саркастически улыбается и отдает команду:
Оба моторамалый вперед! Курсшестьдесят градусов!
Наконец он успокаивает нас:
Корвет лежит в шестиста метрах от нас. Стоит неподвижно, насколько я понял. Засаду устроили, сволочи.
Командир склоняется над картой. Спустя некоторое время он поворачивается ко мне:
Проклятые маньяки! Осторожность никогда не бывает лишней. Так что сейчас мы спокойно поползем своим путем в западном направлении.
И, обращаясь к штурману:
Когда начнет смеркаться?
В 18.30, господин каплей.
Хорошо. Пока побудем внизу.
Похоже, непосредственная опасность нам больше не угрожает; во всяком случае, командир говорит в полный голос. Раздув ноздри, он глубоко делает глубокий вдох, выпячивает грудь колесом, задерживает дыхание и, поворачивая голову, поочередно кивает нам.
Поле битвы, произносит он, многозначительно обозревая разбившееся стекло, разбросанные на полу дождевики и перевернутые ведра.
Мне вспоминаются рисунки Дикса: лошади валяются на спине, их животы разворочены, как днище взорванного корабля, все четыре ноги, как палки, торчат в небо, тела солдат засосала грязь траншеи, их зубы оскалены в последней безумной улыбке. Мы здесь, на борту, едва избежали гибели. Правда, вокруг нет ни переплетенных кишок, ни обуглившихся конечностей, ни разорванной на куски плоти, чья кровь сочится с полотна. Всего лишь несколько осколков стекла, поврежденные манометры, пролитая банка сгущенного молока, две сорванные со стены прохода картиныединственные напоминания о битве. Появляется стюард, с отвращением смотрит на осколки и начинает прибираться. К сожалению, фотография командующего подводным флотом не пострадала.
Но зато много повреждений в машинном отделении. Шеф оглашает длинный перечень технических неполадок. Старик терпеливо кивает.
Сделайте так, чтобы она могла исправно двигаться. У меня такое ощущение, что мы еще вскоре понадобимся, и затем добавляет, обращаясь ко мне. Пора перекусить. Я голоден, как волк!
Он снимает с головы фуражку и вешает ее на стену поверх дождевиков.
Яичница , похоже, подостыла, замечает с усмешкой второй вахтенный офицер.
Эй, кок, поджарьте еще яичницы, кричит командир в сторону кормы.
Я не могу прийти в себя. Мы все еще здесь или мне это только грезится? У меня в ушах стоит звон, как будто кто-то проигрывает в моей голове звукозапись взрывов глубинных бомб. Я все никак не могу поверить, что мы счастливо отделались. Я сижу и молча трясу головой, надеясь прогнать видения и звуки, неотрывно преследующие меня.
И часа не прошло с того момента, как разорвалась последняя бомба, а радист уже ставит пластинку на патефон. Голос Марлен Дитрих успокаивает:
Спрячь свои деньги,
Ты можешь заплатить потом
Эта записьиз личной коллекции Старика.
В 19.00 командир объявляет по системе оповещения приказ всплыть. Ухватившись руками за края, в люк влетает шеф, чтобы дать необходимые указания операторам рулей глубины. Вахтенные на мостике влезают в свои резиновые доспехи, выстраиваются под люком боевой рубки и поправляют свои бинокли.
Шестьдесят метровпятьдесят метровлодка быстро поднимается! докладывает шеф.
Когда стрелка манометра подходит к тридцати, командир приказывает акустику прослушать, что происходит вокруг. Никто не издает ни звука. Я едва осмеливаюсь дышать. Вокруг лодки все спокойно.
Командир взбирается по трапу. По звуку поворотного механизма я понял, что лодка оказалась на перископной глубине, и командир совершает им полный оборот.
Мы напряженно ожидаем: ничего!
Всплытие!
Сжатый воздух со свистом врывается в емкости погружения. Командир убирает перископ. Спустя некоторое время раздается щелчок, свидетельствующий, что тот вернулся на свое место. И лишь тогда лицо командира отрывается от резинового раструба окуляра.
Боевая рубка чиста! рапортует шеф наверх, после чего приказывает. Выровнять давление!
Первый вахтенный офицер поворачивает маховик люка, и тот отскакивает с хлопком, наподобие того, с которым вылетает пробка из бутылки шампанского. Давление не успели окончательно выровнять. В лодку проникает свежий воздух, холодный и влажный. Я жадно пью его. Это дари я в полной мере наслаждаюсь им, наполняя им свои легкие, ощущая его вкус своим языком. Лодка качается и подпрыгивает.
Приготовиться к продувке цистерн! Приготовиться к вентиляции! Машинному отделению быть готовым к погружению!
Шеф согласно кивает головой. Командир не теряет бдительность, он не хочет рисковать.
В проеме люка виднеется темное небо, на котором разбросаны несколько звездочекмерцающие крохотные фонарики, качающиеся на ветру.
Приготовить левый дизель!
Левый дизель готов!
Лодка дрейфует, покачиваясь. В проеме люка тудасюда двигаются сверкающие звезды.
Левый дизельмалый вперед!
По корпусу лодки пробегает дрожь. Дизель запущен.
Командир призывает вахтенных и штурмана на мостик.
Надо отправить радиограмму! произносит кто-то.
Штурман уже спускается обратно. Заглянув ему через плечо, я не могу удержаться от усмешки: текст, записанный им, почти полностью совпадает с тем, который я и ожидал увидеть.
Он не понимает, почему я улыбаюсь, и смотрит на меня с недоумением.
Лаконичный стиль, поясняю я. Но он, похоже, так и не понял, что я имел ввиду. Он проходит дальше, в направлении радиорубки, и я вижу, как он покачивает головой.
Разрешите подняться на мостик?
Jawohl! и я поднимаюсь наверх.
Занавес облаков разошелся, открыв луну. Море блестит и сверкает там, где ее лучи падают на поверхность воды. Занавес закрывается, и теперь нам продолжают светить лишь несколько разбредшихся по небосклону звезд да сама вода. Пена в кильватере лодки излучает волшебный зеленый фосфоресцирующий свет. Волны перекатываются через нос лодки с шипением воды, вылитой на горячую чугунную плиту. Единственное отличие в том, что это шипение постоянно сопровождается монотонным басовитым гулом. В этом момент набегает большая волна и ударяет в борт лодки, который подобно гонгу издает тяжелый, объемный звук: Боммбоммтшшйуммм!
Лодка как будто не по воде плывет, а скользит по тонкой пленке, отделяющей глубины от небесбездна наверху, бездна внизу; и в обеих скрывается несчетное множество темных преданий. Мысли растекаютсяпутаные, они не в силах сконцентрироваться на одном предмете: Мы спасены. Путники, нашедшие дорогу домой, вернувшиеся с пути, ведущего в Аид.
Все равно хорошо, что у этого пруда есть глубина! произносит командир у меня за спиной.
Я сижу за столом. Завтракаем. Из каюты долетают фрагменты разговора. Судя по голосу, это Йоганн. Похоже, он дошел до середины истории:
единственное, что там оказалосьэто кухонная плита. Боже мой, ну и переполоху было! Ничего нельзя было достать. Даже знаки различия подводника на моем кителе не помогли. Слава богу, хоть с кухонным шкафом не было проблем. Мой шурин служит тюремным надзирателем. Там ему и сделали шкаф Само собой, детской коляски тоже нет! Я тут же заявил Гертруде: «Неужели ты в наше время не сможешь обойтись без коляски? Негритянки всюду таскают с собой детей, примотав их себе платками!» Нам не хватает торшера, чтобы обставить нашу маленькую гостиную. Но на него и старик может раскошелиться Гертруда уже раздалась, как дом. Шесть месяцев, как-никак! Хотел бы я знать, сможем ли мы въехать в наш собственный дом, когда настанет время Нетникаких ковровда и кому они нужны? К тому же их можно заполучить только по наследству. Ковры может взять на себя другой мой шурин, он декоратор. Сам он предпочитает называть себяхудожник по интерьерам. Как я всегда говорю: «Если только дом еще стоит!» Они делают по восемь налетов в неделю!
Ладно, еще один поход, а потомна учебные курсы, говорит кто-то успокаивающим тоном. Это боцман.
Мы покрасим стол белой краской и спрячем газометр в аккуратный небольшой ящичек.
Докеры сделают его тебе. Ты запросто сможешь вынести его. В конце концов, это не самая громоздкая вещь на земле, это, должно быть, штурман.
На твоем месте я заставил бы их сделать сразу и детскую коляскуу них есть для этого все необходимое, подначивает его боцман.
Спасибо за совет. Я подумаю об этом, если мне потребуется пуленепробиваемая.
Последнее слово осталось все-таки за ним. Но он на этом не успокаивается:
А еще не знают, куда складировать избыток провизии. Почему бы не раздать всем по паре банок? Думаю, Гертруда нашла бы им лучшее применение.
Следующим утром, около девяти часов, мы натолкнулись на многочисленные остатки кораблекрушения. Одна из наших лодок, очевидно, смогла нанести урон конвою. На волнах, расходящихся в стороны от нашего носа, качаются доски, сплошь покрытые нефтью. Вместе с ними подпрыгивает надувная лодка. В ней сидит человек. Кажется, что он с удобством устроился в кресле-качалке. Его ноги свесились за выпуклый борт, почти касаясь воды. Руки подняты, как будто он читает газету. Странно лишь, что они такие короткие. Когда мы подходим ближе, я вижу, что у него нет обеих рук. Он протягивает нам обугленные культи. Его лицо превратилось в обгоревшую маску с двумя рядами белеющих зубов. На мгновение складывается впечатление, что на его голову натянут черный чулок.
Мертвый! замечает штурман. Впрочем, он мог бы и не говорить этого.
Резиновая лодка со своим трупом быстро скользит мимо нас назад и бешено пляшет на нашей кильватерной волне. Кажется, «читателю» нравиться укачиваться в лодочке, как в уютной колыбели.
Никто не решается первым нарушить тишину. Наконец, штурман произносит:
Но это был гражданский моряк. Ума не приложу, где он раздобыл надувную лодку. У них на транспортах обычно спасательные плоты. Резиновая лодкаэто любопытно. Прямо как на боевых кораблях.
Хорошо, что его замечание на техническую тему отвлекло нас. Старик доволен, что можно переключиться на обсуждение этой загадки. Они со штурманом довольно долго дискутируют на тему, находятся ли на борту торговых судов военные моряки. «А кто же еще стоит у их орудий?»
Обломки крушения все никак не кончаются. Затонувший пароход оставил после себя заметный след: черные пятна мазута, ящики, расколотые шлюпки, обугленные останки плотов, спасательные жилеты, целые палубные надстройки. Среди них встретились три или четыре утопленника, висящие в своих жилетах лицами вниз, с головами, погруженными в воду. Дальшебольше: целое поле плавающих трупов, большинствобез жилетов, лицав воде, многие тела изуродованы.
Штурман слишком поздно заметил покойников среди обломков, и теперь у нас нет времени на смену курса.
В голосе Старика слышатся металлические нотки, он велит ускорить ход. Мы пробиваем себе дорогу сквозь рассеянные повсюду части человеческих тел, которые наш нос, подобно снегоочистителю, раскидывает в обе стороны. Старик смотрит вдаль прямо по курсу. Штурман обозревает свой сектор.
Я замечаю, как наблюдатель с правого борта проглатывает комок в горле, когда мимо него на бревне, покрытом белыми полосами, проплывает труп, свесив голову в воду.
Интересно, где он нашел такое бревно?
Вон тамспасательный круг! объявляет Старик внезапно охрипшим голосом.
Он живо отдает необходимую последовательность команд машинному отделению и рулевому, и лодка плавно поворачивает в сторону красно-белого спасательного круга, который время от времени на считанные мгновения становится виден среди волн.
Командир поворачивается к штурману и нарочито громко сообщает:
Я подойду к нему левым бортом. Действуйте, Первый номер!
Я неотрывно смотрю на пляшущий на волнах круг. Он быстро растет по мере приближения.
На мостике появляется запыхавшийся боцман. Он карабкается вниз по железным ступеням сбоку башни. В одной руке он держит маленький крюк наподобие абордажного.
Хотя всем ясно, что задумал Старик, он объявляет:
Интересно узнать название судна.
Штурман забрался так высоко, насколько смог, и высунулся как можно дальше, чтобы иметь возможность охватить взглядом всю лодку для более точного маневрирования.
Левый дизельмалый вперед! Правый дизельполный вперед! Право руля до упора!
Рулевой в башне подтверждает полученные команды. Спасательный круг временами исчезает из нашего поля зрения в ложбинах между волнами. Мы напрягаем все внимание, чтобы не потерять его из виду.
Штурман остановил левый двигатель, а правый перевел на малый вперед. Я еще раз убеждаюсь, что в бурном море подводная лодка утрачивает свою замечательную в прочих случаях маневренность. При таком вытянутом в длину корпусе оба винта оказываются расположены слишком близко друг к другу.