Клязьму переходили по льду. Снег был синий, вечерний. Звездочка уже горела в небе. Петр Анисимыч развернул маленько куклешку:
Спит.
У нас все ребята спокойные, сказал Гаврила.
Моисеенко и рассвирепел:
Ишь чем хвастают! Спокойные они! Морозов на этом спокойствии золотишко кует. Их по мордемолчат. Их в прорубьмолчат. Молчат, как животины безответные, бессловесные.
Скажешь тоже! обиделся Чирьев.
И тут они увидели толпу.
Возле трактира «На песках» стояли крестьянские розвальни, но крыты они были богато волчьими шкурами с волчьими оскаленными мордами. Вместо лошадивсе в черном, с белыми неживыми лицамиженщины. В саняхтоже женщина. Шуба на ней обычная, рыжая, на голове черная грубая шаль, из-под шалибелый батистовый платок.
Вижу! Вижу! тонко вскрикивала сидящая в санях, хватая руками себя за голову и раскачиваясь. Быть голоду, быть мору! Припадите же к стопам всевышнего. Он спасет, защитит, даст вам и жизнь и хлеб.
Из трактира вышел хмельной, послушал бабу, рукой махнул.
Все врешь!
А ну-ка, погляди на меня! сказала быстро провидица.
Ну и погляжу! хорохорился пьяный.
Так, так, так, тотчас уличила смельчака провидица. Бабу свою уморил чахоткой, деда запинал, все три твои дочкипо улицам «женихов» ищут, но и самому тебе, старому мерину, жизни осталось три полных луны. Ступай!
Мужик икнул, попятился, пустился рысью наутек, а люди как-то съежились, как-то придвинулись друг к дружке.
Вдруг, вырвавшись из толпы, подлетела к провидице растрепанная молодуха:
Скажи! Все скажи! Всю правду!
Обворовал он тебя и еще семь раз обворует. А потом будет твой, не глядя на молодуху, скороговоркой сказала провидица.
И мне скажи! И мне! загалдели мужики и женщины.
Вороные мои! вдруг по-разбойничьи, в четыре пальца, засвистела провидица.
Женщины, запряженные в сани, тотчас тронули. Толпа качнулась, раздалась, пошла вслед за поездом.
Вижу! кричала провидица. Вижу! Идите все в церковь. Молитесь сорок дней без устали. Не тобеда грядет. Вижу черное! Черное! Молитесь!
Люди падали в снег, крестились, плакали.
Кто это? спросил Моисеенко у Чирьева.
Не знаю.
Гаврила стоял, скинув шапку.
Надень. Лысину застудишь. Или, может, тоже побежишь поклоны класть?
Так она вон как! Всю правду рассказывает.
Поглядел на него Петр Анисимыч сбоку. Ничего не сказал. Обиделся на Чирьева. Так обиделся, что и на крестинах лишнего часа не посидел.
Домой бежал мимо молельного дома старообрядцев. Те как раз с молитвы шли. Каждый сам по себе. Не то что смешинки, слова не проронят.
Петра Анисимыча даже ознобом прошибло. Те же рабочие люди, да не те, выходит. Викула и платит хуже, и казармы у него хуже, школахуже. А все они за хозяина стоят, как цепные псы. Плохо о Викуле скажешьприбьют.
Пришел Петр Анисимыч домой, а домановое дело. Сазоновна ревмя ревет.
Ты чего?
Обобрали.
Как так?
Вон погляди! на расчетную книжку показала.
Поглядел. Таких штрафов написали, что за харчевую лавку и вполовину не расплатиться.
Воспитанница в уголке, напуганная.
Вытирайте слезы! приказал Анисимыч. Али на Морозовых свет клином сошелся? Али мы работать не умеем? До пасхирукой подать. Отработаем, ивольные птицы.
III
Широкая масленица будто обухом по башке, будто снежным заледенелым комом трахнулась и на Зуево, и на Орехово, да ведь не рассыпалась веселой снежной пылью, а такпришибла, придавила.
Петр Анисимыч праздник справлял у отца в Дубровке, вернулись домой под утро. Разоспался Анисимыч. И стала вдруг ему сниться буря: свистит ветер, крыши оторвались, гремят, дома рассыпаются. Такая карусель мерзкая. Проснулся, головой потряс, а все равно свистит, ревет. Что за чудо? В окошко глянул, а вдоль чугунки несусветная ревущая толпа: зуевские с ореховскими силой меряются.
Наскоро оделся, на крыльцо вышел. А на крыльце тесно от зрителей. Женщины, старики, дети на побоище глядят. Тут как раз Матвей да Ефим, соседи его из молодых, приволокли под рученьки Гаврилу Чирьева. Он хоть теперь и зуевский, а пришел биться за своих, ореховских. В отместку, видать, и шарахнул кто-то его кирпичом по голове. Кровь, женщины причитать. Тут на крыльце-то Прасковья его стояла, тоже не поленилась, с дитем битву пришла смотреть.
Тащите Гаврилу ко мне! сказал ребятам Петр Анисимыч.
А Прасковья на него волчицей:
Наших бьют, а вы по каморкам отсиживаетесь! Мужики тоже. Да я за Гаврилу передушу проклятых!
Дите кому-то сунула, платок сорвалаив бой. Женщины ее перехватили, и все на Моисеенко глядят. Как будто это он Гаврилу по башке угостил. Да и Матвей с Ефимом на него воззрились: это как же, такой крепкий мужик от битвы в стороне и за своего, казарменного, не бежит тотчас головы врагам отворачивать.
А на чугунке страсть что делается. Поезд идет, а драчунам и дела нет. Машинистна тормоза, паровоз оборался, пар, шип. Трели кондукторских дудок, жандармы в свистки свистят, а драчуны месят друг друга. Не подойти к ним и объехать невозможно. Зуевцы ореховцев через дорогу теснят.
Петр Анисимыч сделал Гавриле перевязку. Опять на крыльцо вышел, а там уже бабы-патриотки порты напялили и товарок ждут, чтоб на помощь мужикам своим идти. Делать нечего, надо драться, не то «позорить» будут на весь город. Кинулся Анисимыч во главе бабьего отряда к железной дороге. Ореховцы увидали, что помощь идет, поднатужились, а зуевцы в замешательство пришли, подались за линию. Тут поезд тронулся и разделил армии. Жандармы с шашками наголо вдоль линии побежали. За первым поездом сразу второй, товарняк. Бойцы и поостыли. Кто кровь из носу унимает, кого отхаживают, кого водой отливают. Ну, а кому слава и почет.
Как я ему ахну! А на меняс другой стороны, а я как ахну! А тут спереду. А я головой. Онбрык! Тут мне как ахнут. А я стою. Мне как ахнут, а я стою. Не моргаю.
Петр Анисимыч с Матвеем и Ефимом пошли в каморку поглядеть Чирьева, тот уже очухался. Сидит с Катей и Прасковьейчай пьет.
Петр Анисимыч попросил себе чашку, а сам хохочет:
Бабы-то! Во-ояки!
Потом на молодых мужиков поглядел умными глазами и головой покачал грустно-прегрустно:
Если бы вот так-то не самих себя, а душителей своих лупили. Да, видно, вам смелости не хватает! Себя-то вон как! И кирпича не пожалели.
Брось ты, Анисимыч, сказал Матвей, масленица. Обычное дело. Без стенкии вспомнить было бы нечего.
Вспомнить им нечего! вскричала Прасковья. А если бы убили моего? Балда! ткнула пальцем Гавриле в бок.
Чего шумишь? Обошлось. Сама ж в драку кидалась.
Так ведь за тебя!
А вы все ж таки покумекайте, опять взялся за свое Моисеенко. Когда все-то мы собралисьпоезда встали, жандармы, как зайцы, в стороночке притулились. Эх, мужики! Знали бы вы, какая мы сила, если за одно дело да всем городом, как сегодня, когда друг дружку тузили.
Сазоновна еще кипятку принесла. Чай пили с баранками.
Не успели осушить по первому блюдцу, как появился новый гость.
Анисим! обрадовался Петр Анисимыч. Давай к столу скорее. Без тебя скучно. Танюхи совсем вон не слыхать.
Анисим, тот самый мальчишка, что из «купцов» в рабочие перебежал, входил в комнату как-то очень уж замысловато, затылком вперед.
Ба! углядел Петр Анисимыч. Фингал! Неужто тоже драться ходил?
Анисим молча покрутил головой.
Садись за стол! позвала Сазоновна.
Не стесняйся, паря, загудел, трогая голову, Гаврила Чирьев. Меня вон, здорового дурака, тоже угостили!
Дядя Петя! быстро и ни на кого не глядя выпалил мальчик. Выдь на секунд в колидор, словечко надоть сказать.
Ну, коли секрет! Петр Анисимыч поставил недопитое блюдце.
Анисим тотчас шмыгнул за дверь.
Дядя Петя, прошептал мальчик, как только они очутились наедине, это мне приютские подставили. Поди побей их, а то житья прямо нету. Ты всем ихним поддай
Погоди, погоди! остановил его Петр Анисимыч. Давай по порядку.
Дядя Петя! взмолился Анисим. Ты их только разочек, говорю! Чтоб они знали моего заступника. Чтоб они боялись.
Поколотить, Анисим, дело не хитрое. Только потом-то как? Тебе с ребятами под одной крышей жить, за одним столом есть, в одной фабрике работать.
Вот я и хочу, чтоб они боялись меня, а тожитья от них нету.
Подрались, скажи, из-за чего?
Из-за моего капиталу Я, дядя Петя, в пристенок у взрослых мужиков полтину наиграл. Я ловкий. У меня хоть рука маленькая, на растяжке с мужиками не больно потягаешься, но зато я глазом верный. Как стукну, так моя монетка и ляжет возле ихней, а то и монеткой на монетку попадаю. Тут уж втрое гони!
Угу Значит, в деньги играешь?
Так ведь не воровать же.
Это верно А что, ребята отняли у тебя деньги-то?
Отняли бы, коли не спрятал. Да где им! У меня тайник надежный. Они, дядя Петя, вишь чего говорят: мы, мол, всякую копейку на паях проедаем, а ты с нами наше ел, вот и гони полтину в общий котел. А я, хоть и ел, так ведь сами давали. Им, может, деньги ни к чему, а мне они для дела нужны. Проесть-то и миллион можно. Верно, дядя Петя?
Вот что, Анисим, пошли чайку попьем, а потом и поговорим.
Дядя Петя, да ты бы уж их отколотил сначала. Идти-то до нас совсем недалече. Перед ужином как раз все соберутся. Ты уж сделай божью милость, отколоти разбойников. А чай я к тебе с утра приду пить. А если уж хочешь, бараночек мне вынеси.
Ну что ж, пошли в приют, согласился Петр Анисимыч.
Зашел, однако, в каморку, набил баранками оба кармана.
Дорогие гости, дела у нас с Анисимом. Отлучусь.
Ишь ты, тайны развели! всплеснула руками Сазоновна.
Да еще какие!
Ведет! пискнула крошечная девчушка и кинулась на крыльцо, потащила, надрываясь, за собой совсем уж маленькую девочку. Упала. Закричала. На помощь ей из приюта выскочил босиком мальчишка, толкнул маленькую в дверь, стал поднимать старшую. И тут к нему метнулся Анисим.
Шлеп по ухус правой. Замахнулся левой, но рука его, схваченная Петром Анисимычем, застыла в воздухе.
Сбитый с ног мальчишка, не понимая, что произошло, съежившись, глядел на бородатого человека: ударит ногой или не ударит? Человек улыбнулся, протянул ему руку.
Не бойся, браток! Я не дерусь.
Отпустил Анисима, поднял девочку, стряхнул со спины у нее снег.
Открыл дверь, пропустил девочку, втянул Анисима. Они очутились в тесном коридоре. Слышался топот убегающих ног. Петр Анисимыч повернулся к босоногому мальчишке. Тот в коридор зашел, но держался за ручку двери.
Как тебя зовут?
Баней.
Ваня, поди к своим ребятам. Скажи им: дядька не дерется. Дядька, мол, пришел прощения за Анисима просить. Пусть они придут, поговорить надо.
Мальчик, оглядываясь, ушел. Петр Анисимыч достал баранки, угостил девочку, Анисиму тоже дал. В конце коридора появился высокий чернявый подросток.
Чего тебе? спросил издали.
Поговорить с вами хочу.
Говори, только мы твоего фискала все равно бить будем.
Неужто наушничает? Анисим, правду говорит парень? Анисим молчал.
Так. Петр Анисимыч снял шапку, сел на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей на чердак, достал еще баранок, сунул в руки девочке. Отнеси ребятам.
С баранками в руках в конце коридора стали появляться мальчики и девочки. Глядели на Анисима, на его заступника, перешептывались.
Что же это, браток, получается? поглядел Моисеенко на Анисима. Совсем что-то плохо получается.
Он хлеб у маленьких отнимает, сказала с другого конца знакомая девочка.
Ей-богу, вот те истинный крест, все брешут! протараторил, крестясь, Анисим.
Мальчики й девочки сердито заверещали из своего угла.
Видать, поделом тебе влетело? сокрушенно развел руками Моисеенко. Ну, брат, не ожидал. Никак не ожидал. Я тебя в рабочие люди хочу вывести, а ты вон как!
Ребята, осмелев, приближались к Анисимову заступнику.
Моисеенко достал последние баранки:
Угощайтесь.
Первыми подошли девочки, потом мальчики. Петр Анисимыч одну баранку оставил себе, пожевал, поглядел на Анисима.
А ведь нельзя этак жить. Коли каждый человек будет сам по себе, впору по лесам разбрестись. Это ведь как у диких зверей. Отнял кусок у слабого и сожрал. У людей по-другому заведено. Вон Ваня-то как кинулся девчушек выручать! Молодец! Себя ради них не пожалел. Вот это по-людски.
Ваня за нас всегда заступается, сказали девочки.
Петр Анисимыч встал.
Как же быть-то, Анисим? Прощения тебе надо у ребят просить за все твои никудышние дела.
А я и попрошу. Анисим проворно скинул шапчонку:Простите меня, добрые люди.
Быстро у тебя выходит, браток. Минуту назад переколотить всех хотел, а теперь прощения просишь.
Так ведь ты ж сам так велишь! удивился Анисим.
Я не велю, я хочу, чтоб ребята тебя от души простили. А такое заслужить надо. Петр Анисимыч поискал глазами высокого чернявого паренька. Обещай-ка мне, браток, не драться. Анисим понятливый.
А полтину-то? Отдавать, что ли? спросил Анисим.
Это уж ты сам решай.
Подумать надо, не простое это дело.
Подумай.
Мы его бить не будем, сказал Ваня. А тебя я знаю. Ты в нашей смене. Ты еще штрафы себе писать не даешь.
Расстались друзьями.
А на следующий день Ваня с чернявым прибежали к Моисеенко в казарму:
Убег твой Анисим.
Как убег?
Убег. Мы его не били. Мы с ним по-хорошему, а он убег. «А ну вас, говорит, я лучше, говорит, к господину купцу Заборову вернусь. Тот хоть и побьет, да в люди выведет. А с вами водитьсяв вечной нищете жить».
Всю ночь Петр Анисимыч глаз сомкнуть не мог. И под утро не заснул.
Надо было мальчишку домой взять, сокрушался. Ведь этак-то он мерзавцем вырастет.
Ты что за всех-то мучаешься? сердилась Сазоновна. Одним больше, одним меньше. Мир не переделаешь.
Отчего ж не переделаешь? Переделаешь. Надо только сообща
«Сообща, сообща» От тебя только и слышишьсообща, а в жизни все равно каждый в свою дуду дудит.
Примолк Анисимыч. Целую неделю ходил как в воду опущенный.
Праздник
I
Ну, вот и все! Анисимыч трахнул рублишками по столу и пошел-пошел, грохоча сапогами, елецкого.
Я работал дотемна,
Поработалбудя!
Была б спина,
Коромысло будет.
Все! Пропади оно пропадом, змеиное гнездо. Все, Сазоновна. Я уж и в Ликино сбегал, до покрова к Смирновым нанялся.
Выпалил все это, сел, а глаза сияют, смеются.
Еще-то чего? спросила Сазоновна с тревогой.
Опять вскочил, подхватил Сазоновну, поднял, закружил.
Петя! Петя! Грех ведь! Страстная суббота!
Петр Анисимыч опустил Сазоновну, попытался поймать Танюшу, да она увернулась.
Достал из кармана железнодорожные билеты.
Собирайтесь, дамы, в Москву. Праздник так праздник! Гулять так гулять!
Тут уж Танюша с Сазоновной заметались туда-сюда. Гладили, подшивали, пришпиливалии про поезд бы забыли, если бы не Анисимыч.
Не опоздали все-таки. Анисимыч на станциях бегал за кипятком, приносил леденцы, пирожки, а в Обираловке газету купил.
На первой полосе стихи:
Чу!.. Запел торжествующий клир
Дивный гимн воскресенья Христова,
И душа, восприявшая мир,
Все земное оставить готова.
Ну что, Катя, на небо махнем? посмеивался Петр Анисимыч.
Богохульник! ужаснулась Сазоновна. Ты уж молчи, ради бога. Страстная ведь, говорю, суббота!
Петр Анисимыч знал: Сазоновна нет-нет да и встанет перед иконой на колени, тайком от него и за него же у бога просит милости. Однажды посмеялся, а Катяплакать. С той поры в этот темный чуланчик жениной души не заглядывал.
Самого-то жизнь отучила от бога, придет времяи Катя, глядишь, потихоньку снимет и спрячет свою иконкуматеринское благословение.
Сошли с поезда. Весна! Почки на деревьях жирные, как воробьи, а сами-то воробьи верещат, кутерьмуют.
Пошли на Красную площадь.
Там уже полно народу. У кремлевской стены притулились бесчисленные палатки, ларьки, балаганы. Их поставили здесь еще на вербное воскресенье. Вербные катания на Красной площадивсем праздникам праздник. Начинал их сам генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгорукий, верхом на красавце коне, со свитой. Картинка! А потом купцы выкатывали на тысячных рысаках. Отцы семейств. Обязательно с невестами-дочками. Уж такие цветы: одно облако розовое, а другоеголубое, от одного в жар кинет, а от другого ноги так и пристынут к мостовой.