Не мои документы, подумал Эйтингон, но папка наша, с Лубянки он усмехнулся:
Трофей, кстати. При штурме Берлина в зданиях нацистских министерств нашли много всякой канцелярии. Папки, ручки, карандаши, блокноты. Я тоже привез в Москву ящик блокнотов, а теперь ими пользуется Серов на белой, накрахмаленной скатерти лежала одна из его записных книжек.
Он не ожидал, что генерал скажет ему, где стоит коттедж:
Где угодно, горько подумал Эйтингон, у нас большая страна. На прогулках я ничего не вижу, кроме неба его держали в отдельно стоящем здании, при какой-то колонии. Эйтингон слышал лай собак, далекие распоряжения, в динамике. Иногда до него доносился лязг засовов, в коридоре. Гулять его выпускали в наглухо закрытый дворик, зимой занесенный снегом. Весной сугробы стаяли. Наум Исаакович надеялся на землю, и, может быть, даже на траву, но увидел только серую брусчатку:
Словно у Ван Гога, в «Прогулке заключенных», вспомнил он, остается ждать шальной бабочки бабочка к нему пока не залетала. На прогулках, прислонившись к стене, покуривая, он следил за черными точками птиц, в высоком небе. Иногда Эйтингон замечал и самолеты:
Недалеко аэродром, куда меня привезли. Больше двух часов дороги от Москвы, он задумался, но я даже не знаю, в каком направлении мы летели оказавшись в шале, он понял, что находится во владениях Комитета:
Лаврентий Павлович тоже строил для себя такие гнездышки, но здание совсем свежее столовую отделали серым, карельским гранитом, мебель обтянули шкурами зебры. Зеркало было антикварным, венецианским:
Вещь с дачи Лаврентия Павловича, на озере Рица, то есть с недостроенной дачи. Он собирался поселить в особняке Саломею Наум Исаакович не сомневался, что Комитет найдет беглянку:
Хрущев не Сталин, но память у него тоже отличная. Они будут использовать Моцарта, плод наших трудов половицы, черного дерева, заскрипели. Присев к столу, невозмутимо налив себе кофе, Эйтингон щелкнул зажигалкой:
У меня в пайке «Беломорканал», а сюда они привезли американские сигареты. Впрочем, я ведь приехал в отпуск, из заграничной командировки ему стало жаль Сашу:
Бедный парень, придется ломать перед ним комедию. Но я не могу отказаться, я должен выполнять приказы проклятого избача еще во времена Берии, так, за глаза, звали Серова, от моего поведения зависит жизнь моих детей генерал пощелкал резинкой блокнота:
Вы поняли, гражданин Эйтингон. Вы сообщаете мальчику о скорой реабилитации его деда, Александра Даниловича Горского, и проводите с ним новый год. Елку подготовили, подарки тоже едва увидев подарки, Эйтингон хмыкнул:
Все западное. Немецкая готовальня, канадские хоккейные коньки, шотландские свитера, американские книги. Понятно, что я нахожусь на конспиративной работе, в Британии или Америке Серов, со значением, повел рукой к стене:
Помните, что встреча пройдет под наблюдением наших работников Серову казалось особенно забавным, что дети Эйтингона находятся в десятке километров от шале:
Здесь они, разумеется, не появятся, территория охраняется. Поговорю с ним, и поеду в Бузулук. Меня ждет профессор, с рекомендациями, а вечером Журавлев привозит на аэродром Сашу Серов едва не поперхнулся кофе, услышав ледяной голос:
Не надо меня наставлять в правильном поведении, гражданин начальник Эйтингон издевательски скривил губы, когда вы заведовали избой-читальней, в вологодской глуши, я работал с Дзержинским, в своей первой заграничной резидентуре, Наум Исаакович с удовольствием заметил, что Серов покраснел. Ничего не ответив, генерал показал ему лист блокнота:
Что это, гражданин Эйтингон после побега Вороны, из Де-Кастри, Наум Исаакович, аккуратно, собрал в своем архиве оставленные ученым, разрозненные заметки и клочки бумаги. Эйтингон, без интереса, скользнул глазами по рисунку с изображением семи скал, на холме:
Понятия не имею, он пожал плечами, я часто брался за карандаш, в ходе скучных совещаний. Многие так делают темные глаза Наума Исааковича были спокойны. Серов сунул блокнот в карман:
Ладно. Пока вы ожидаете гостя, ознакомьтесь с папкой он подвинул Науму Исааковичу серый картон, вы специалист по Турции, знаете язык. Работник готовится на должность тамошнего военного атташе и резидента, от Главного Разведывательного Управления Эйтингон пыхнул сигаретой в сторону Серова:
Что, в военной разведке перевелись знатоки Ближнего Востока? Ах, да, вы всех пересажали, а теперь за казенные деньги мотаетесь по стране, навещая арестованных консультантов Серов раздул ноздри:
Во времена сталинских беззаконий Эйтингон поднял бровь:
Я помню, что раньше вы, гражданин начальник, называли их ежовским беспределом. Знаю, знаю, меня бы расстреляли. Не забывайте, он подлил себе кофе, Берия и меня сажал, за буржуазный национализм. Но вас, не отказал себе в шпильке Наум Исаакович, не сажал. Наоборот, вы от него получали ордена Серов стоял, но Эйтингон не видел причин покидать уютный стул:
Он меня младше на пять лет, в конце концов забрав папку, Эйтингон заметил:
Разумеется, я просмотрю досье, и напишу заключение что-то буркнув, Серов грохнул дверью. Эйтингон хмыкнул:
Ушел по-английски, что называется, не прощаясь. Ладно, он взглянул на обложку папки, посмотрим, что это за полковник Пеньковский
Бузулук
Из досье бывшего коллеги, ныне отбывающего заслуженное наказание, гражданина Эйтингона, генерал Серов знал, что профессора Кардозо Красная Армия освободила из концлагеря Аушвиц. Умирающий от истощения медик, получив помощь советских врачей, добровольно предложил свои знания и опыт новой родине. Больше ничего в папках не говорилось.
У Серова не было причин не доверять известному доктору, гражданину СССР, члену партии и орденоносцу. Серов еще не навещал экспериментальный полигон, как обозначался в документах остров Возрождения, владения товарища Кардозо.
Они стояли с чашками кофе у окна диспетчерской военного аэродрома. Профессор, добродушно, заметил:
Жара спала, у нас отличная рыбалка, охота. Приезжайте, Иван Александрович, пройдемся на яхте по Аральскому морю, устроим ночную уху, на берегу
Серов помнил, что во времена Берия на острове содержался отдельный лагпункт. Судя по бумагам, зэка использовали для проведения строительных работ. Время от времени, заключенные умирали, по естественным причинам, как гласили заключения врачей. Деятельность ученых, на острове Возрождения, курировал нынешний гражданин Эйтингон. Серов подозревал, что Наум Исаакович не поделится правдой о занятиях ученых ни с ним, министром, ни даже с самим Хрущевым. Лагпункт на острове ликвидировали в последние дни перед арестом Берия.
В бытность свою заместителем министра, Серов не занимался шарашками, где содержали осужденных ученых. За два последних года почти все такие места закрыли:
Несправедливо арестованных мы реабилитировали, и будем это делать дальше он поинтересовался у Кардозо условиями обитания ученых на острове. Профессор спокойно ответил:
Товарищ генерал, беззакония, творившиеся во времена Берия, давно прекращены. Моих подчиненных освободили от несправедливых обвинений, но многие ученые решили остаться на острове, с подписанием обязательства о неразглашении секретных данных Кардозо погладил холеную бороду, сами понимаете, на воле, если можно так выразиться, у них не появится таких условий для работы
Серов не удивился, что ученые захотели перейти под покровительство армии:
Военные исследования всегда находятся в приоритете он кивнул:
Надеюсь, что вы тоже нас не оставите, профессор, продолжите научную работу Кардозо значился главным консультантом Министерства Обороны, ГРУ и Комитета Госбезопасности. Давид Самойлович пыхнул ароматной сигарой:
Я почти десять лет живу на острове, Иван Александрович. Я, можно сказать, женат на науке он усмехнулся, у меня нет другой семьи, кроме моих коллег, и нет других привязанностей, кроме дела моей жизни он допил кофе:
Сейчас мы, в основном, занимаемся теоретическими изысканиями, в фармакологии, эпидемиологии, и так далее он повел рукой, у нас есть лабораторные животные, но, не скрою, что нам хотелось бы приносить больше пользы, как, например, в прошлом году
Осенью прошлого года, в сорока километрах от Бузулука, на Тоцком военном полигоне провели учения, с воздушным взрывом ядерной бомбы. Через час в район эпицентра направили почти пятьдесят тысяч солдат и офицеров:
Жуков приказал проверить нашу боеготовность, в случае атаки западного противника, вспомнил Серов, неизлечимо облученных отправили на остров Возрождения, их лечили подчиненные Кардозо армия получила отличные материалы по течению лучевой болезни. Раскрыв антикварный, серебряный портсигар, Кардозо предупредительно щелкнул зажигалкой. Серов, задумчиво, сказал:
Исследования прошлого года у вас не последние, профессор. Впереди еще много таких он поискал слово, мероприятий. Более того, я войду к армейским коллегам с предложением о целесообразности создания у вас некоего генерал пощелкал пальцами, экспериментального, закрытого госпиталя. Душевнобольных преступников надо где-то содержать улыбка у Кардозо была приятная, мягкая:
Мы с готовностью этим займемся, товарищ генерал. Говоря о душевнобольных он передал Серову папку, моя справка, касательно интерната Серов пошелестел страницами:
С психологом, вы хорошо придумали. Вообще, за то, что вы разговорили шоколадку, он усмехнулся, вам полагается еще один орден. Надо было ее назвать не Светой, а Еленой, Аленкой Кардозо хохотнул:
Мы можем провести еще один цикл гипноза, товарищ генерал, и она станет Еленой. Но я должен предупредить, что и ее, и Иванову нельзя оставлять без присмотра. Иванова получает таблетки, согласно распоряжению Серов не видел причин отменять приказ Берия, а у Мозес память теперь больше похожа на сборную солянку. Неизвестно, что она вспомнит, и когда Серов похлопал его по плечу:
Подберите надежного человека, профессор на поле замахали. Кардозо развел руками:
Мой рейс. Обещайте, что приедете к нам, Иван Александрович. Попробуете аральскую уху, поохотитесь на уток, в камышах Серов отозвался:
Постараюсь к вам вырваться, в скором времени, и жду ваших соображений, по открытию госпиталя он взглянул на часы:
Мне тоже пора, Давид Самойлович по расчетам Серова, генерал Журавлев должен был сейчас подъезжать к Бузулуку. Темное взлетное поле, осветили прожекторами. В ярких лучах кружились большие снежинки. Они с профессором обменялись рукопожатием:
С новым годом, Давид Самойлович, весело сказал Серов, вы, наверное, наряжаете пальму Кардозо рассмеялся:
Даже в Конго и в маньчжурские степи нам доставляли рождественские елки, товарищ генерал. Дерево везут из Москвы, с шампанским, с подарками от министерства, от Академии Наук. И вам хорошего нового года, Иван Александрович, пусть он приблизит нас к победе коммунизма Серов проводил глазами широкие плечи, в дубленой куртке. Профессор легко взбежал по трапу:
Ему пятый десяток, а выглядит он лет на тридцать. Только седина выдает его возраст. Отличный работник, надо его представить к ордену, перед будущим съездом красные огоньки самолета ушли в вечернее небо.
Серов поднял трубку телефона: «Подавайте мою машину».
Бузулукский бор
Молчаливый техник в штатском щелкнул рычажком выключателя. Гирлянда лампочек, обвивающих пышную елку, замигала разноцветными огоньками. В гостиной растопили камин, на стол выставили шампанское, и бутылки московского ситро, для Саши. Закуски привез на тележке человек с непроницаемым лицом.
Наум Исаакович не сомневался, что все, так называемые, техники и повара, состоящие при шале, вооружены. Он покуривал, устроившись в кресле у камина:
Я никуда не сбегу, территория особняка охраняется. Кроме того, я должен увидеть Сашу, рассказать о наброске Вороны
Едва увидев эскиз, среди разрозненных бумажек, оставленных доктором Кроу, Наум Исаакович понял, о каком месте идет речь. Он, правда, не понимал, каким образом доктор Кроу, сидя за сто километров от круга скал, на плато, могла догадаться, как они выглядят:
Но Воронов, во второй опале, летал гражданским пилотом, в Заполярье. Он мог наткнуться на это место, рассказать ей о холме у Наума Исааковича не имелось данных аэрофотосъемки. Насколько он знал, ни одна экспедиция, даже дореволюционная, не изучала скалы. Он заинтересовался холмом, проверяя отчеты местных лагпунктов, перед отправкой Вороны на Северный Урал:
Я хотел удостовериться, что поблизости не держат никого подозрительного трещала бумага сигареты, он глотал ароматный дым, и удостоверился. Как говорится, три раза, не совпадение, а система. Разобраться бы еще, какая система
Три года подряд в окрестностях холма наряды войск НКВД, охранявших лагеря, ловили зэка, ударившихся в бега:
Уходили они не в одиночку, а группой. Уголовники берут с собой людей, как будущее мясо Наум Исаакович поморщился. Группы бесследно исчезали, найденные зэка несли откровенный бред:
С ними было не поговорить, их почти сразу пускали в расход зэка упоминали галлюцинации, голоса, звучащие в метели:
Знакомые люди оживали из мертвых, появляясь ночью в палатке, а живые товарищи по побегу, наоборот, превращались в трупы. Думая, что люди замерзли, зэка начинали разделывать их на куски, а те двигались, под ножом якобы мертвые друзья и родственники звали беглецов спуститься в какие-то пещеры:
Где, по их словам, исполняются желания, Наум Исаакович зевнул, любой ученый подымет меня на смех. Я изучал отчеты безнадежных сумасшедших о наркотических видениях. На чифире или краденых из лагерной больнички лекарствах, еще и не такое увидишь или услышишь на долгое время, забыв о семи камнях, Эйтингон вспомнил о месте, наткнувшись на рисунок доктора Кроу:
Она не стала бы бездумно калякать, она не такой человек интерес Вороны к скалам остался загадкой:
Как загадка и сами скалы, он бросил окурок в камин, для чего я хочу посвятить Сашу в эту историю, ему нет и четырнадцати лет Эйтингон вздохнул:
Ясно, для чего. Скорое освобождение мне не светит. Я вообще не знаю, выйду ли я когда-нибудь на волю процесс Наума Исааковича, вернее, трибунал, состоялся в его отсутствие подсудимого. Ему, правда, подсунули бумажку о десяти годах лишения свободы. Эйтингон закорючку поставил, но документу не поверил:
Влепят еще четвертак, по ходу дела, как мы поступали с буржуазными националистами из Прибалтики и с бандеровцами. Они сидят, как сидят и бывшие власовцы. Хрущев их не реабилитирует, еще чего не хватало Эйтингон хотел поручить Саше стать его представителем на воле:
Уголовники всегда заводят себе помощников, почти весело подумал он, никто из них не вызывает подозрений, но все они работают на зону Эйтингон собирался попросить Сашу разыскать его детей:
Не сейчас, он и сам ребенок. Позже, когда он вырастет, станет юношей. Я не могу оставлять девочек и Павла на произвол судьбы, они моя ответственность Наум Исаакович вспомнил:
Искупление. Ерунда, я не верю в Бога, и мне нечего искупать. Я не могу бросить детей, как я не мог не спасти Марту он знал, что девочка растет в семье Журавлева.
В августе пятьдесят третьего Эйтингон, еще не арестованный, но сидящий в опале, на подмосковной даче, услышал от Серова, что девочка оправилась и уезжает под крыло к Михаилу Ивановичу:
Ей дали новую фамилию, новое отчество. Мы тогда только знали ее имя не желая ставить под угрозу нужного в будущем Стэнли, они могли пользоваться только открытыми источниками. Британские газеты о катастрофе самолета ничего не сообщали:
Все засекретили, Эйтингон отпил немного виски, у нас тоже бы так сделали. Может быть, девочка вообще не имеет отношения к Вороне, на борту летели и другие дети он знал, что неправ:
Она одно лицо с доктором Кроу, только у нее зеленые глаза. Она тоже Марта, как дочь проклятой Кукушки едва выловив крестик, Эйтингон узнал вещицу: