Что со мной произошло? Если бы я знал! Я оказался в покоях Амины Эфсанех, это я твердо помню, помню и то, что мне пришлось неоднократно описывать ей всю операцию, при этом я все время жевал какие-то маленькие шарики, от чего почувствовал необыкновенную легкость, а потом Нет, об этом лучше не вспоминать! Однако подозреваю, что пребыванием здесь мы обязаны богатой купеческой женушке.
Почему? прищурился Магистр.
Витус не успел ответить, прерванный громкими криками и резкими командами. Плетка-девятихвостка просвистела в воздухе и больно ударила его по спине.
Похоже, корабль собирался отчаливать. Матросы отдали швартовы и тщательно свернули тросы. Гребцы оживились. Раздался глухой звук турецкого барабана, отбивающий медленный ритм.
Плетка вновь прошлась по его спине. Больно и недвусмысленно. Витус схватился за длинное весло.
На крытом юте элегантной галеры, на корме которой красовалась надпись «Ильдирим», что по-турецки означало «Мой народ», сидел неуклюжий человек и в огромных количествах поглощал сладкие сушеные финики. Они были куплены на одном из танжерских базаров, где он побывал еще сегодня утром и против своего обыкновения даже заплатил за них.
Человека звали Мехметдовольно распространенное в арабском мире имя. Но он всегда настаивал на том, чтобы его величали Мехмет-паша.
Финики в потной руке стали теплыми и липкими. Мехмет-паша взял еще один, откусил черешок и выплюнул его через поручни в море. Затем плод исчез в спутанных зарослях его огромных усов.
Пока он жевал, взгляд его скользил по палубе и двумстам восьмидесяти гребцам, ритмично двигавшимся под звуки турецкого барабана. Наконец-то все банки заняты! Мехмет-паша почувствовал что-то вроде благодарности, вспомнив о служанке жены купца Эфсанеха, которая бескорыстно помогла ему заполучить молодых сильных парней. Ну, положим, не так уж бескорыстно Да, ладно. Зато гребцы хоть куда, особенно негр. Да и белобрысый парень в самом соку. Только у недомерка со странными линзами на глазах, которые Мехмет-паша приказал выбросить за борт, маловато мускулов. Может, недостаток силы компенсирует выносливостью. Так или иначе, «Ильдирим» полностью укомплектована, и это хорошо.
Да «Ильдирим»хорошая галера, хотя и с бурным прошлым. Построенная в Венеции в 1568 году по летосчислению неверных, она называлась «Торчелло», по имени острова в Венецианской лагуне. Под этим именем спустя три года, в 1571, участвовала в сражении при Лепанто, в котором Священная Лига христиан в пух и прах разбила османский флот. Дон Хуан Австрийский, сводный брат Филиппа II и командующий христианским флотом, разделил свои силы на три эскадры: главные силы под командованием самого дона Хуана были сосредоточены в центре, эскадру правого фланга возглавлял генуэзец Джанандреа Дория, а левого, полностью состоявшего из венецианских галер, Барбариджо.
В ходе тактических маневров турецким силам удалось временно окружить левый фланг и сильно потеснить его. Галера «Торчелло», в самом начале битвы дважды серьезно задетая в носовую часть, уже набрала немало воды, когда начался абордажный бой. С воплями «Аллаху акбар» янычары устремились на борт, и их кривые ятаганы обагрились кровью наполовину захлебнувшихся моряков. Но туркам довелось ликовать недолго, поскольку «Торчелло» все больше и больше уходила под воду, дрейфуя на север, пока море не сжалилось над ней и не выбросило на рифы.
Здесь она вскоре была позаимствована османами, потерявшими в битве сто пятьдесят кораблей, и отбуксирована в Смирну, где ее отремонтировали, затратив на это большие деньги. Типичный красный цвет венецианской галеры сменили на голубой. Месяцы спустя никто уже не мог сказать точно, каким образом бывшая «Торчелло» попала в руки Мехмету-паше, который нарек галеру «Ильдирим». Она стала пиратским кораблем, на котором он вместе со своими людьми молнией врезался в гущу врагов.
Ва-а-х! выкрикнул капитан пиратов, скривившись от боли в коренном зубе. Эта сладкая дрянь доконает Мехмета-пашу. Он выплюнул наполовину недожеванный плод на дощатый пол палубы и выбросил за борт остатки фиников. Хакан!
Да, Мехмет-паша! Хакан кубарем скатился с грот-мачты, сбежал по трапу, проскочил вдоль рядов гребцов на корму и согнулся в низком поклоне. Слушаю, Мехмет-паша!
Убери это!
Слушаюсь! Личный слуга Мехмета-паши вмиг исполнил приказ. Он пользовался расположением хозяина и не хотел его лишиться.
Али! Паша, взмахом руки отослав Хакана, повернул свою массивную голову вполоборота назад, туда, где у румпеля стоял штурман. Я не хочу чересчур далеко уходить в море. В скольких милях от нас Танжер?
Танжер, вот уже сто восемь лет принадлежавший Португалии, почти не ощущал правящей руки короля Генриха из Ависской династии, почему Филипп II Испанский уже давно протягивал свои жадные руки к древнему портовому городу, лежавшему южнее Геркулесовых столбов . Этот вакуум власти Мехмет-паша использовал, чтобы устроить в Танжере нечто вроде опорного пункта, откуда уже неоднократно пытался захватить один из набитых сокровищами галеонов, приходивших каждую весну из Новой Испании. До сих пор, к сожалению, безуспешно.
Али ответил по-военному четко:
Вот уже два часа, как суша скрылась за горизонтом, Мехмет-паша. Думаю, еще немногои мы попадем в Северо-Южное течение Западного океана.
Тогда нам лучше повернуть назад, паша, кряхтя, поднялся со своего обитого красным бархатом капитанского кресла. Галера не способна бороздить океан, даже если она сделана в Венеции.
Да, Мехмет-паша. Али смотрел строго перед собой.
Но сначала помолимся Аллаху, как пристало каждому правоверному мусульманину в это время. Паша взглянул на небо, чтобы сориентироваться на восток. Он мог бы свериться по компасу Али, но так ему было приятнее. Пророк ведь тоже не пользовался подручными средствами. Хакан!
Слушаюсь, Мехмет-паша! Слуга принес капитану коврик, который тот собственноручно раскатал. Все бывшие на борту, исключая неверных гребцов, повернулись к востоку, туда, где находился священный город Мекка, и Мехмет-паша громогласно прочел текст Первой суры, «Открывающей книгу» и обращенной к Мекке:
Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господу миров милостивому милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших
Закончив намаз, Паша поднялся с колен.
И будь я проклят, проворчал он, если один из этих неверных псов не попадет вскорости под дула наших орудий.
Ин шаʼ а-лла!пробормотал Хакан.
Вечером того же дня Мехмет-паша сошел на берег в Танжере. Он испытывал потребность в свежих финиках, финиковой водке, проститутках и обильной пище. Причем именно в такой последовательности.
Через несколько часовон пропустил два намазаего нога вновь ступила на пирс, к которому был пришвартован его корабль. Поскольку ему не сразу удавалось найти свою галеру, он всегда шел на запах. Еще издалека его приветствовал храп смертельно измученных рабов-христиан. Глупое, неверное отродье! Зловонное отребье! Но они нужны ему, чтобы гнать вперед его галеру. Он слегка покачнулся, отчетливо рыгнул и выудил финик из недр своих просторных, необъятных шальвар. Сунув плод в рот и пожевав его, он вскоре снова почувствовал тянущую боль в коренном зубе. В дурном настроении он поднялся на «Ильдирим», не замечая вытянувшегося в приветствии Али.
Где Хакан, этот бездельник?! накинулся он на штурмана.
Ты же сам разрешил ему сойти на берег, осмелился возразить Али.
Ах, да! Паша прошел в свою каюту. Если он не ошибается, где-то тут спрятан калебас с финиковой водкой. Хотя Коран и запрещает употребление алкоголя, цель оправдывает средства: сивуха поможет заглушить боль. В следующей молитве он просто объяснит Аллаху, что это было всего лишь средство от зубной боли. Насколько он помнил, водка должна стоять в шкафчике из красного дерева со стороны левого борта.
О Аллах, милостивый, милосердный, сотворивший весь этот мир, неужели надо было сотворять еще и зубную боль, которая так мучает меня! раздраженно ворчал он, шаря, покачиваясь, по полкам.
И, к безмерному ужасу Мехмета-паши, Аллах единый ответил ему:
Фалалей, зуб болит, кости ломит. Уй-уй, пошуй, пошуй!
Нет, это никак не мог быть Аллах! Паша резко повернулся и начал обыскивать помещение.
Кто говорит с Мехметом-пашой? спросил он испуганно. Конечно, старый головорез был из числа людей, которые ничего не боялись, однако перед невидимым, необъяснимым, таинственным у него буквально тряслись коленки.
Пошуй, пошуй! раздалось снова, и теперь паша увидел крохотную ручку, торчавшую из горы подушек на его ложе. В ручке были зажаты несколько сушеных стебельков и бутонов, в которых человек, разбирающийся в травах, мог распознать гвоздику.
Кому могла принадлежать рука? Ребенку? Нет, странный голос звучал иначе, это был фальцет с хрипотцой, словно не из этого мира. Неужели ему явился злой дух? Джинн?! У капитана пиратов по спине побежали мурашки.
Тут подушки раздвинулись, и появился карлик, ростом не больше ребенка. Огненно-рыжие волосы торчали во все стороны. Одет коротышка был в странный костюмчик небесно-голубого цвета, растянутый на спине уродливым горбом. Произнося слова, он вытягивал вперед губки и слегка шепелявил, поэтому рот его напоминал рыбий.
Пошуй, пошуй!
Паша неуверенно подчинился. Сунув бутоны гвоздики в рот, он начал их осторожно разжевывать, не спуская ни на миг глаз с необычного гостя. Тот, казалось, не обращал на него никакого внимания, слез с кровати и принялся оглядываться в каюте. Паша продолжал жевать. Гвоздика была ужасно горькой на вкус, не то что сладкие финики, которые он имел обыкновение непрерывно поедать. Ноо чудо! боль отступила!
Боль отступила! воскликнул пират, сам этому не веря.
Малыш добродушно осклабился:
Хороша шевалка!
Что? Мехмет-паша ничего не понял. Впрочем, ему это было безразлично, пока он не чувствовал боли. Капитан усердно жевал дальше.
Ну щё, толстобрюх, боль пердю?
Что-что? Паша опять ничего не понял. Но теперь, когда боль почти полностью ушла, тарабарщина карлика даже веселила его. Я думаю, зубной червь помер! радостно воскликнул он.
Весь бледный и холодный, пришел каращун?
Да что ты там опять несешь?
Знащит, помер, господин Пишпашпаша?
Пират расхохотался. Так его еще никто не называл, да никто бы и не осмелился. Малышу, похоже, все было нипочем. Он ничего не боялся, только рот до ушей да знай бормочет себе:
Знащит, помер, господин небопер.
Значит, помер, господин небопер, повторил за ним паша, а потом спросил, давясь от смеха:Как ты меня назвал? Небопер? А другие такие же потешные выражения знаешь?
Уй-уй, а то! Хламосбор, блохолов, горлодер
Ха-ха-ха! зашелся капитан. Еще, еще!
пещковешатель, дерьмощист, долбоклок, селедкоукротитель
Ха-ха-ха!
щипарь, доскодел, носозей, коробовейник, клеверожор, шляпонос, туподав
Довольно, довольно! Мехмет-паша больше не может, Мехмет-паша сейчас упустит в штаны, если ты не прекратишь! Капитан сел на кровать, держась за живот от смеха. Ты дал мне хорошее лекарство и к тому же рассмешил. За это я хочу тебя наградить.
Паша поднялся, чтобы было удобнее рыться в бездонных шальварах, нашел финик и запустил его в рот. Дай-ка подумать.
Второй финик продрался сквозь гущу усов, потом третий. Наконец сладкоежка воскликнул:
Придумал! Наградой тебе будет мое общество. Я разрешаю тебе остаться у меня, и отныне ты должен ежедневно поднимать мне настроениебудешь моим паяцем, шутом, скоморохом. Да, такова моя воля! А титул твой будет: Мехмета-паши персональный смешитель!
Вопреки ожиданию карлик ничего на это не ответил, только низко поклонился. Потом вприпрыжку сбегал на берег и притащил на корабль кое-какой скарб. Среди прочего короб хирурга с инструментами и травами, а также крепкую палку в человеческий рост.
Он добился, чего хотел.
Буммм буммм буммм буммм буммм
Глухой бой барабана, вибрируя, пронизывал головы и ударялся о барабанные перепонки, как будто колотушка била прямо по ним. Витус нагнулся вперед и схватился руками за толстое весло. Буммм Опустил его в воду. Буммм Провернул его. Буммм Снова поднял весло. Буммм Нагнулся вперед. Буммм Буммм Буммм
Его тело было мокрым от пота. Он сидел, прикованный, в носовой части «Ильдирим» по правому борту, непосредственно за боевой площадкой, рамбатой, и молился, чтобы Мехмету-паше не взбрело в голову увеличить число ударов. Двенадцать ударов за время, которое нужно песку чтобы просочиться сквозь отверстие в минутных песочных часах, были той нормой, на которую способен хорошо накормленный мужчина, шестнадцатьна грани возможного, а двадцатьсмертельной нагрузкой, при которой вылезут из орбит глаза и порвутся сухожилия на руках. Ни один здоровый мужчина не выдержит это больше, чем несколько минут.
Но Витус не был здоров.
Нога его снова болела, и он был крайне истощен, потому что вот уже больше месяца гнул спину в чреве галеры. Кормили рабов впроголодь, и его кишки ссохлись до такой степени, что казалось, будто желудок переваривает сам себя.
Другие гребцы чувствовали себя ненамного лучше. Нгонго, когда-то пышущий здоровьем, превратился в собственную тень, и Магистр, жилистое тело которого выдержало долгие месяцы в тюрьме инквизиции, имел крайне изможденный вид. Двое мужчин, сидевшие между ним и Витусом, страдали не меньше. Один, которого называли Альб, на самом деле звался Альбертом и был родом из курфюршества Бранденбургского в Германии, а другой отзывался на имя Вессель и происходил из Богемского королевства. Порядок расположения гребцов был обусловлен требованиями к гребле: ближе к середине корабля всегда сидел самый высокийу них это был Нгонго, поскольку там амплитуда движения весла была наибольшая. Все вместе они сидели на третьей банке по правому борту. Перед ними еще две банки, а за нимидвадцать пять.
Позади был еще один бесплодный день. Мехмет-паша часами высматривал добычу западнее от Джебель-аль-Тарик, но не видел ничего, что было бы достойно захвата. Настроение его от этого не становилось лучше. Даже Энано, персональному смешителю, не удавалось ничего сделать. Энано, малыш Если бы не он, их положение было бы еще хуже. А так Коротышке удавалось хотя бы изредка притащить Витусу и его друзьям что-нибудь съестное. Пусть даже один финик.
Сколько еще до Танжера? услышал Витус голос сидевшего рядом Весселя. Голос богемца был едва различим, и не потому, что он задыхался, просто разговоры во время гребли были строжайше запрещены, равно как причитания и стоны. Тот, кто не подчинялся запрету, подвергал себя риску быть лишенным языка. Альба, сидевшего между Весселем и Магистром, уже постигла эта участь. Это было всего три месяца назад, когда Мехмет-паша, в очередной раз измученный зубной болью, решил преподать наглядный урок и провести экзекуцию на глазах у всей команды. На какое-то время это подействовало, и гребцы справлялись со своей изнуряющей работой молча, стиснув зубы. Но человек создан не для молчания, и через несколько дней, несмотря на опасность, то там, то здесь звучало словечко.
Всего одна-две мили. Витус также проговорил это еле слышно, пытаясь, чтобы его слова звучали подбадривающе. Дела Весселя были плохи. Он хотя и был в расцвете лет, но не обладал выносливостью. Витус подозревал, что в любой момент богемец может обессилеть, и это нужно предотвратить любой ценой. Ибо по спине того, кто сбавлял темп или вовсе прекращал грести, гуляла девятихвостка.
Всего одна-две мили, снова прошептал Витус.
О Аллах милостивый, всемогущий, почему ты так несправедлив к Мехмету-паше? Разве я не произносил своевременно все молитвы? Разве не превозносил слово Твое? Да, конечно, признаю, в прошлом я один или два раза забывал раскатать свой коврик, но разве это причина не послать мне хоть один из этих красивых, жирных галеонов с богатствами?
Капитан стоял на юте и пререкался с Творцом. Месяц июнь уже начался, и с каждым днем, ниспосланным Аллахом, вероятность, что один из вожделенных кораблей появится, становилась все меньше. Конечно, Мехмет-паша должен был рискнуть уже в марте или апреле, но тогда была чересчур велика опасность, что придется иметь дело сразу с целой армадой кораблей, груженных сокровищами. Эти псы редко ходили поодиночке. Нет, уж лучше подождать припозднившихся, а таковые всегда находились. Это было так же верно, как то, что на востоке находился священный город Мекка. Рано или поздно на горизонте появится парус, принадлежащий одному из охотников за сокровищами, заходивших в порт Номбре-де-Дьос, что в Новой Испании, дабы доверху набить трюм золотом, серебром и драгоценными камнями, а затем отправиться через Кубу в трудный путь домой, в Севилью.