Павел ЗагребельныйШепот
7-3-3 176-68
С(укр)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Волки бежали неслышные, невидимые, призрачно-бестелесные. Только светляки волчьих глаз стремительно летели над черносиньем снегов, словно сама смерть несла вслед за Миколой холодные огни несчастья.
Он непроизвольно оглянулся, без нужды и без какого-либо предчувствия. Оглянулся и сразу увидел мерцающие свечи волчьих глаз, двигавшихся к нему из холодной глубины ночной степи. Не испугался - попробовал ускорить шаг. С удивлением отметил, как скользят его валенки, подшитые для прочности красной немецкой резиной. Казалось даже, что он теперь не продвигается вперед, а только скользит назад именно на такое расстояние, на которое закидывает вперед то одну, то другую ногу. Наверное, так можно ходить только во сне. Но ведь он же не спит! Еще раз оглянулся - волчьи глаза плыли сзади, не приближаясь, но и не отдаляясь. Накатанная полозьями саней дорога поплыла у Миколы из-под ног. Не дорога, а свиток белого полотна. И кто-то невидимый и безжалостно злой скатывает свиток, выдергивает из-под ног, а Микола, пошатываясь, беспомощно скользит, и бессильно мельтешит посреди снежной пустыни его невысокая фигурка, подсвеченная зеленоватой мертвенностью волчьих плошек.
Косматый вел табун к шляху как раз тогда, когда человек был на средине своего пути. Расчет Косматого был безошибочен: убежать теперь человек не мог ни назад, ни вперед, до селений было одинаково далеко в обе стороны. Косматый, принюхиваясь, тревожно поводил носом, улавливая пахучее тепло, излучаемое человеком, во рту у него клубками выстреливала слюна, но он не кинулся на жертву, а повел свою стаю вдоль шляха, как бы затем, чтобы выбрать самый удобный момент для нападения. На самом же деле старый волк наслаждался своей победой. Торжество разрывало ему грудь, хотелось выть от радости и кататься по снегу, шалить, дурачиться, как делал это молодым волком в пору спаривания. Ведь он первый учуял одинокого человека в степи. Волчица, которая от голода стала еще злее и ярилась больше и больше, больно укусила Косматого за бедро и не хотела пускать своих отощавших волчат в погоню, потому что уже до конца изверилась в старом вожаке. Косматому пришлось пустить в ход всю свою силу, чтобы добиться послушания. Но хотя волчица со своим выводком и трусила за ним, она все время норовила грызнуть его за тощее бедро и пыталась сделать это как можно чувствительнее: мстила за то, что он занял ее, определенное испокон веков место, - возглавил стаю, которую волчица никак не могла навести на добычу. Даже тогда, когда уже и глуповатые волчата унюхали человека, волчица щелкала угрожающе зубами на Косматого: ей хотелось сразу броситься жертве наперерез, а Косматый вел стаю наискось, намереваясь пересечь путь человеку где-то впереди. Волчица щелкала зубами. Косматый слышал эти грозные звуки, но знал, что это вырывается из волчицы глупая злость. А им руководила мудрость. Он набрался мудрого опыта в этих степях, избегав их вдоль и поперек, его кривая левая нога, разорванная когда-то псом-волкодавом, была как стигмат мудрости и застарелой боли. Так этой ли молодой самке, которую он прошлый год взял к себе, учить его? И сравнить ли боль от ее укусов с той давней болью, полученной им от людей, травивших его исполинскими псами? Косматый вел свою стаю следом за человеком, и торжество клокотало в его широкой мускулистой груди.
Микола убежал из дому тайком. Только матери сказал и услышал от нее привычно-заботливое: «Не рыскай там по снегу да в валенки не набери!» Как будто снег был страшнее всего! Мальчик пробрался за околицу, изрядно поблуждал по сугробам, пока не выбрался незаметно на степной шлях, заплясал от радости, когда почувствовал под ногами твердое. Пошел по наезженной дороге, скользя, спускался с пригорков, медленно выбирался из ложбин, видел себя уже в Брачковке, у своего дяди Ивана, у которого он надолго спрячется от полицаев. Думал о дяде Иване. Он кузнечил в Брачковке. До войны часто, бывало, приезжал к ним в гости, рассказывал маленькому Миколе сказку. Всегда одну и ту же: о каком-то Портупее-прапорщике, герое из героев, чудотворце из чудотворцев. «И уже тогда, когда все испугались и отказались, выступил вперед Портупей-прапорщик и сказал: «Я берусь!» А царь ему и говорит»
Еще думал Микола о Живодеренко Иосифе, с которым учился в одной школе. (Живодеренко года на три раньше пошел в школу, но потом сидел по два года в каждом классе, и Микола его догнал.)
Теперь Иосиф - полицай. Влетел вчера в их хату, замахнулся винтовкой на отца, ощерился на Миколу: «Суши сухари, на той неделе покатишь в Германию!» Микола промолчал. А когда полицай ушел, почему-то вспомнил дядину сказку и усмехнулся наивному геройству Портупея-прапорщика. «И сказал Портупей-прапорщик: «Я берусь!» Взялся бы ты здесь, когда вокруг фашисты уже целый год и Но вечером решил убежать к дяде Ивану.
Шел пустынной, притихшей в снеговой скованности степью, повторял, словно пел: «К дяде Ивану, к дяде Ивану!» А когда был уже на середине пути, его настигли волки.
Зима была долгая и голодная. Оцепенело молчала заметенная снегами степь, люди не казали носа из сел, еще засветло запирались на длинную зимнюю ночь в хатах, а за хатами не оставалось ничего живого хотя бы на один волчий зубок. Волчата копошились в провонявшем еще с лета логове, зевали, аж за ушами трещало, волчица в отчаянии лизала их, жалея прежде всего себя неразумную, что поддалась Косматому и забрела с ним в эту степь. Косматый вынюхивал воздух, высоко вскидывал голову, хотя хорошо знал, что ничего не вынюхать. К вечеру они выбирались из логова, трусили вокруг топи, продирались сквозь густой кустарник. Косматый попробовал было приохотить волчат к боярышнику и шиповнику, но ягоды не давали насыщения, от них только урчало в волчьих чревах и потом еще больше хотелось жрать. Пробовали сунуться к селениям, но всегда встречали там каких-то странных людей с громыхающим огнем в руках, и это отпугивало молодых волчат, да и Косматый не очень стремился к человеческому жилью, так как уверился, что там не осталось даже самого паршивенького песика, не говоря уже об ягнятах или поросятах. Все живое исчезло. А между тем предания, которые передавались от одного волчьего рода к другому, свидетельствовали о том, что, как только в степях и полях проходит много людей с громыхающими огнями в руках, для волков настает золотая пора сытости и раздолья. Прошлый год они с волчицей умышленно убежали подальше от всех своих родичей, чтобы завладеть широкими степными просторами. И вот теперь такая страшная пустыня вокруг. Все живое уничтожено, даже собаки погибли, и Косматый уже стал забывать вкус собачатины. Каждую ночь, теряя остатки сил, рыскал он со своей стаей по степи - и почти всегда тщетно.
Доведенный до отчаяния, Косматый несколько раз выводил стаю из логова днем. Выследил лисицу, бежавшую на охоту (хотя курятины тоже давно не было в селах), пустил волчат по ее следу - они сожрали лисицу до последней шерстинки, потом бросились по следу дальше и добежали до стога прошлогодней соломы. Косматый с волчицей уже стояли там. Глуповатые волчата поначалу не сообразили, что можно найти в этой соломе. Но вот перед ними пробежало что-то серое и маленькое. Один из волчат щелкнул зубами, гибко прыгнул в солому, разочарованно чавкнул пастью. Мышь была слишком мала. Но все же это было уже нечто - и волчата принялись за охоту на мышей. Волчица тоже присоединилась к ним, только Косматый, как ни сводило ему живот, героически держался в стороне, чтобы не опозорить волчий род окончательно
Почему-то сейчас волчице с особенной остротой припомнился позор с мышиной охотой, и она опять укусила Косматого за раненую ногу, возмущаясь, почему он до сих пор не нападает на человека.
Человек шел совсем близко впереди них. Убежать он уже не мог. Защититься - тоже, ибо если бы хотел это сделать, то уже давно сделал бы. Каждое движение человека было прослежено. Это была жертва, их жертва, жертва ее и ее детей. Волчица почувствовала, как она еще молода и сильна, в ней взыграла кровь, она снова любила Косматого. На мгновение она закрыла глаза от наплыва волчьих чувств, просто мигнула, но для человека и этого оказалось достаточно, так как именно за этот неуловимый отрезок времени он успел опустить руку в карман, и когда волчица опять, не мигая, уставилась своими высвеченными зеленоватой прозрачностью буркалами в черную фигуру, фигура резко повернулась к волкам, взмахнула рукой, и от той руки блеснул огонь, посыпался прямо на стаю целый рой колючих, угрожающих искр.
Косматый не испугался, но все же от неожиданности и удивления остановился, и волчица, которая не ждала этого, ткнулась мордой в невылизанный от колючек и репьев всклокоченный его бок. Она зло щелкнула зубами.
До сих пор Микола знал о волках только из рассказов. Поговаривали, что в прошлом году здесь, в степи, волки загрызли женщину. Остались от нее лохмотья одежды и валенки с ногами. Волки наелись, им было лень извлекать из валенок еще и ноги. «Брехня! -говорил Миколин отец, который никогда ни во что не верил. - Брехня! Как же так: живого человека да съели волки? Не может быть такого!»
И Микола теперь тоже думал по-отцовски: «Брехня! Да я!» А дорога ехала из-под ног, и валенки были неудержимо скользкие, как санные полозья, и что-то сжимало горло и не давало как следует дышать. Хотя бы имел что-нибудь в руках -палку или какой-нибудь камень! Вспомнил, будто волки боятся огня и можно отбиться от целой стаи, бросая волкам между глаз зажженные спички. Но где же эти спички! Они исчезли, как только началась война. Самые простые вещи: соль, спички. И еще: человеческая жизнь. Война, соль, спички и - человеческая жизнь. «И сказал тогда» Вот ерунда! Микола сунул руку в карман. У него же была «катюша»! Угловатый кремень, кресало из рессорной стали, сплетенный из пакли трут. Выхватил из кармана орудие огня, прижал пальцем трут к кремню, махнул кресалом-р-раз! Произошло чудо: будто бы из самого рукава вылетел пучок больших ярких искр, заслепив Миколе глаза, колюче рассверкался на всю степь.
Волчата сгрудились позади волчицы и Косматого, готовые в любой момент дать стрекача. Волчица тяжело дышала в закудланный бок вожака. Даже сам Косматый немного растерялся. Еще никогда не видел он, чтобы из рук человека вылетало сразу столько огней.
Однако замешательство в волчьей стае было недолгим. Опыт неисчислимых поколений, собранный в каждой клеточке тела Косматого, подсказал старому волку, что этого искрящегося необычного огня, пожалуй, не следует бояться. Искры разлетались из рук человека холодные и молчаливые, как звезды, а разве волки когда-нибудь боялись звезд? Не сопровождался огонь, вызванный человеком, и тем страшным громом, который убил многих родичей Косматого, не долетали искры до их временного стойбища, не обжигали волчьей шерсти, не пахло паленым. Искры падали, как звезды, а Косматый привык гонять под звездами. Он напружинил могучие мускулы своих челюстей, открыл пасть, хотел было завыть низким волчьим басом, но поборол это дурацкое желание, молча побежал за человеком, который медленно отходил от них, рассеивая веера красных искр. Волчица согнала с места перепуганных волчат. Стая снова пристроилась за человеком.
Он выиграл у волков самую малость: десяток с лишним метров. Стая снова шла за ним след в след, снова зловеще светили на него глазищи. Он шел, ослепленный искрами из-под кресала и волчьими фонарями, вымахивал кресалом, прижимал трут к кремню. Трут уже тлел довольно ярко, но Микола до сих пор не знал, зачем он его жжет. Разве ткнуть волку в пасть? Или поджечь на себе кожушок?
Чуть ускорил шаг, подмывало сорваться на бег, но хорошо знал, что от волков все равно не убежишь, и в то же время понимал, что они только и ждут, чтобы он выказал свой страх. Тогда мигом набросятся на него и «Брехня!» - обливаясь холодным потом, подумал он. Рука с кресалом сделала холостой взмах: не попал по кремню. На миг опять очутился в раздолье заснеженной степи, глаза жадно скользнули по притемненной белизне снегов и зацепились за что-то темное, округлое, загадочное. А впрочем, какая там загадочность! Микола обрадованно ударил по кремню, повернулся к волкам, сорвал, обжигая пальцы, клочок тлеющего трута, бросил его в самую середину стаи. Он знал, что темнеет впереди! Терновый куст, за которым в сотне шагов стоит старое высохшее дерево, всегда одинокое и печальное, но какое желанное в эту минуту для Миколы! Только продержаться бы еще эти несколько сот шагов! Добраться до дерева. Добраться!
Огонь прижег подвздошье самому меньшому волчонку. Тот от испуга и боли рванул в сторону, но волчица зорко следила за своими чадами и сразу же кинулась наводить порядок. Косматый упорно бежал вперед, не внимая тому, что делалось сзади, и совсем не пугаясь действий человека. У него теперь было преимущество над всеми: и над своими, и над человеком. Он знал то, чего не знал еще никто: ни волчица, ни человек, ни тем более глупые волчата. Он почуял то, чего не чувствовал еще никто: к человеку приближалось спасение. Как постиг это Косматый, он и сам не ведал, но ощущение было столь остро и безошибочно, что вожак решил напасть на человека без малейшего промедления. Косматый напряг свой толстый хвост, собрал в клубок могучие мускулы груди, сделал резкий прыжок прямо на дорогу и с бешеной скоростью проскочил мимо человека, ударив его ниже колен камеяно-твердым хвостом. Не оглядывался назад, знал: от его хвоста падает все живое. Знал также, что волчица со своим выводком мгновенно доканает жертву, а уж он вернется только затем, чтобы съесть самый лакомый кусок, который принадлежит ему по праву старшего.
Умом Микола еще не постиг того, что произошло, но какая-то таинственная сигнальная система в его теле отреагировала быстрее, чем разум, ноги его напружинились так, что он словно врос ими в дорогу, и, когда повеяло мимо него волчьим духом, а под колени ударило будто тяжелым дубовым бревном, он только чуть пошатнулся, но не упал, устоял и еще увидел, как шарахнулась от него стая, устрашенная тем, что он не упал.
И тогда Микола, не раздумывая, что было силы кинулся вперед, туда, где должно было находиться спасительное дерево.
Косматый не озирался, он знал все, что происходило позади: и то, что человек устоял, и что стая пробежала мимо жертвы, напуганная небывалым случаем, и что человек бросился бежать.
Он немного растерялся. То ли был уже такой старый, что утерял силу его хвост, то ли имел перед собой невиданной силы противника? Но ощущал в своем, пусть и отощавшем от длительного голода, теле столько дикой силы, что немедленно одолел короткий наплыв растерянности и стал заходить новый круг, чтобы снова напасть на человека сзади. Забегал издалека еще и затем, чтобы дать стае догнать его; о том же, что человек побежал, не беспокоился: все равно его спасение было еще слишком далеко. Человек не знал этого и бежал просто гонимый страхом, он даже забыл про свои искры, он убегал растерянный и обессиленный, а Косматый наполнялся новой силой и новой уверенностью, вгонялся в синюю тьму снежной целины - единый безраздельный хозяин этих омертвевших просторов.
Волчица с волчатами догнала Косматого. Хотела укусить его в сердцах, но тот наддал ходу, все дальше углубляясь в ночь, шалея от полной безнаказанности за свои поступки, наслаждаясь властью, которую имел и над своей стаей, и над одиноким человеком там, на шляху, над той жалкой жертвой, которая, теряя остатки сил, бежала по скрипучему снегу, надеясь уйти от смерти, а на самом деле - приближая собственную гибель.
Уверенным молодым скоком шел Косматый впереди стаи, снова выходил на твердый шлях, выходил теперь уже намного своевременнее, чтобы разогнаться еще больше на твердом и сбить обессиленного человека. Все мускулы в его теле сбились в камень, он мчался, словно расстеленный над снегами. Но когда он уже должен был ударить всем телом, а потом еще добить жертву хвостом, ударился в пустоту и от неожиданности пошел кувырком и заскулил, как побитый пес. А человек взлетел в темное, подсвеченное звездами небо и исчез там. Волчица перехваченным яростью горлом только сухо клекотнула и кинулась на ошалевшего от неудачи Косматого, готовая растерзать его. Волчата набежали сзади на помощь матери, но Косматый наконец вскочил на свои четыре, увернулся из-под клыков дружной семеечки и снова прыгнул на то место, где был перед этим человек. И он нашел его и только теперь понял, куда тот бежал. Человек висел на сухом дереве. Черный большой комок на невидимых в темноте ветвях. Косматый хорошо знал это дерево: не раз задирал возле него заднюю ногу. Но опыт не подсказал ему, что человек может спастись тут. Теперь имел этот опыт, да уже было поздно.
Коротко завыв, Косматый повел стаю в ночь.
В Миколе все оцепенело. Он сидел на ветке съеженный, весь захолодевший, замерший. Не удивился, когда волки ушли, знал только одно: жив, спасен, цел! Почему-то очень холодило правую пятку, но до пятки ли было в такую минуту!