Секира палача, уже раз занесенная, не могла не опуститься, и она опустилась, упала с коротким стуком, и десятки преступных кровожадных глаз проследили за ее падением, прикипели к ее широкому лезвию. Куренной выдумал хорошую потеху для своих вояк, они нуждались в таких зрелищах, как в воздухе для дыхания. Школьная парта и то, что на ней происходило, стали на миг средоточием их внимания, их инстинктов, их вегетации, помимо парты для бандюг не существовало в этот миг ничего, даже часовые прибежали со своих постов и, вытягивая бог знает когда мытые шеи, глядели туда, где со свистом падало вниз широкое лезвие секиры, смотрели на Гриня, который расставил широко ноги, как лесоруб, смотрели на то место, куда упадет секира, ждали звука падения, сухого, короткого удара
София бежала между елей, запутывалась в них больше и больше, добежала до края широкого плато, на котором раскинут был лагерь бандеровцев, это продолжалось короткие мгновения, именно те мгновения, когда над поляной, надо всем плато воцарилась смерть и когда все попали в ее магический круг. Один только Кемпер видел, что девушка убегает, только он понимал, что надо ее задержать, не дать ей воспользоваться минутой невнимательности этих диких дурней, но и он, как ни был рассудителен и спокоен, не придумал ничего лучшего, как выхватить из кобуры парабеллум и начать стрельбу вдогонку беглянке! А пока он падал от неожиданного удара девушки, пока сработал механизм его мысли и дал команду рукам взяться за оружие, прошло несколько десятков секунд, которых хватило Софии, чтобы отбежать на такое расстояние, на котором попасть в нее из пистолета мог разве только, снайпер. Кемпер выстрелил трижды, швырнул пистолет в снег, вырвал из рук ближайшего бандеровца автомат, стал на колено, пустил длинную злую очередь в белую фигуру, беззащитно петлявшую среди неохватных стволов древних елей.
К немцу присоединилось еще несколько бандеровцев. Палили из пистолетов, из автоматов, из карабинов. Никто не догадался погнаться за беглянкой. Здоровые, откормленные, неуставшие, могли бы в три маха доскочить до нее. Но, уверенные, что она никуда от их пуль не убежит, спокойно расстреливали белую фигуру, переговаривались мерзкими словцами, сплевывая на снег вместе с клейкой слюной грязную ругань.
На поляне был еще день, а в чаще елей уже заходили сумерки, тонкая девичья фигура уже маячила там не очень отчетливо, плато спадало вниз и нужно было хорошо чувствовать дистанцию для меткой стрельбы, а они палили, не заботясь ни о чем, надеялись, что, чем больше пуль полетит вдогонку бежавшей, тем больше вероятность попадания. А пули пролетали высоко над беглянкой или же резали деревья и снег позади нее, между тем как девушка бежала все дальше и дальше, добралась уже до края плато, не останавливаясь, пролетела мимо последних кустиков можжевельника, скользнула вниз. Только тогда бандиты сообразили, что надо было гнаться за учительницей, кучей побежали к краю плато, остановились от ледяного дуновения внизу, еще увидели внизу, среди заснеженных камней и отдельных кустиков можжевельника и мелколесья маленький белый комочек, который неудержимо катился дальше и дальше вниз, немного постреляли вслед и, уверенные, что уже катится в мертвую пропасть труп, вернулись к землянкам.
А она была жива, она бежала в холодную мглу гор, бежала среди белой смерти замерзания, и весь свет для Софии стал сизо-белым, только в глазах вытанцовывали красные всполохи нечеловеческого изнеможения.
10.
За крайним столиком сидел линялый невзрачный человечек в плохого покроя костюме мышиного цвета. Гизела оглянулась. Ошиблась? Перепутала столики? Линялый небрежно встал, был весь развинченный, будто все кости перебиты, сказал с явно выраженным английским акцентом:
- Вы Гизела Я вас жду.
Не спрашивал, кто она, - знал. Откуда? И что ему от нее нужно? Гизела испуганно отшатнулась. Не принадлежала к тем женщинам, которые мигом удирают при первой опасности, но и рисковать без нужды не любила. Развинченный человечек стал возле нее, повторил:
- Вы - Гизела. Я вас жду. Прошу.
Не поклонился - лишь имитировал поклон. Показал рукой на стул.
- Произошла какая-то ошибка, - тряхнула головой Гизела. Чуть не сказала «трагическая ошибка», но, вовремя сдержалась.
- Ошибки нет, - упорно стоял на своем незнакомец. - Прошу садиться, на нас смотрят.
«Какой нахальный тип», - подумала Гизела, садясь на кончик стула, чтобы подчеркнуть свое нежелание долго здесь задерживаться и вести переговоры с неизвестным нахалом, который не умеет прилично склеить двух немецких слов. Верно, опять американец."Ей везло на американцев, начиная с того лысого лейтенанта, из-за которого погибла Ирма (с течением времени все больше убеждалась Гизела, что Ирму убили не эсэсовцы, а именно лысый американский лейтенант, ибо фактически он направил руку эсэсовцев на Ирму). Не вела статистики своим знакомствам и встречам, но невольно помнила всех, потому что можно забыть мужа, с которым жила несколько однообразных лет, но того, с кем провела одну лишь ночь, всегда помнишь явственно и четко. Неужели теперь, вместо обещанного брюнета из газетного объявления и присланного фото, должна была добавить к своей коллекции этого невзрачного человечка?
- Я писал вам, - развеивая последние ее сомнения, сказал незнакомец.
- Вы - американец? - не слушая, спросила Гизела.
- Если вам это нравится, то считайте меня американцем.
- А в действительности? Дайте мне сигарету.
Он подвинул ей пачку «Кемела». Желтый двугорбый верблюд, нарисованный на глянцевой бумаге. Мерзкое животное, точно символ терпения. Немецкие женщины должны были теперь искупать вину своих неудачников-вояк, должны были на своих спинах нести тяжесть терпения; нести клеймо терпения, как верблюд несет свои горбы. Гизела не взяла сигарету.
- Пожалуйста, - сказал американец,- берите, это отличные сигареты.
- Расхотелось, - сказала она, блуждая глазами по залу, беспокоясь, не увидит ли ее кто-либо из знакомых со столь нежеланным собеседником.
- Я писал вам, - опять затянул он свое.
Это уже становилось невыносимым! Гизела вынула из сумочки фотографию мужчины с черными усиками, бросила на стол перед» этим, точно вылепленным из глины, эрзац-человеком.
- А это что?
- Это? - он не удивился. - Разве мадам не смотрит кинофильмы? Американские фильмы, я хотел сказать. Это Кларк Гейбл, герой-любовник голливудского экрана, эталон американского мужского секса
Гизела готова была убить себя. Вспомнила, что действительно видела Кларка Гейбла в каком-то кинофильме, только теперь установила идентичность фотокарточки с образом того подвижного, мускулистого мужчины, который метался по экрану, выкрадывая дочку миллионера, умыкая ее от погони на смешной машине. Последняя дуреха сообразила бы, что она обманута, получив фотографию с изображением киноактера, а она клюнула на такую дешевую приманку и пришла в ресторан на свидание, да еще ломала голову, во что одеться.
- А вы тут при чем? - с откровенным пренебрежением спросила собеседника, который отныне стал ее заклятым врагом.
- Меня тоже зовут Кларком.
- И что из этого?
- О, это очень важно, уверяю вас. Но мы сидим, как враги. Давайте выпьем что-нибудь.
Только теперь Гизела обратила внимание, что стол был заставлен напитками и яствами, увидела бутылки с разноцветными этикетками, дорогой фарфор, хрусталь, серебро. Отмечала только поверхностные впечатления, только цвета и блеск воспринимали ее глаза, не интересовалась тем, что налито в бокалы и положено на тарелки. Однако впечатление от хорошо сервированного стола чуть смягчило ее, она бросила на Кларка взгляд, почти исполненный любопытства. Что же дальше предпримет этот хилый интриган?
А тот и дальше сидел, как сонный, цедил слова сквозь сито ничем не обоснованной самоуверенности. И хоть бы уж засмеялся, как делали американцы! «Фройляйн, плитка шоколаду!» И уже скалится, уже продает свои зубы. И сколько ни цеплялось к ней этих, все какие-то второсортные. Как будто первосортные остались дома, в Америке, для домашнего употребления, а в Европу выпроваживали то, что не имело сбыта у себя.
- Вы военный? - спросила Гизела только бы спросить, не придавая словам никакого значения и никаких планов. Ждала, что тот наконец войдет в традиционную колею своих земляков и станет хвастать тем, что он лейтенант или капитан, или же, если в армии не пошел дальше сержанта, примется рассказывать о своих пшеничных полях в штате Канзас или о фабрике шляп в Нью-Орлеане. Кларк не ответил на ее вопрос» не распространялся о своих американских богатствах. Поднял бокал, сказал:
- Выпьем.
Не спрашивал, а предлагал, даже почти приказывал.
- А если я не захочу с вами пить? - спросила она. - Почему бы вам не захотеть?
Бесцветный голос, лишенный каких-либо эмоций. - Меня интересует, что бы это могло значить? - рассердилась Гизела.
- Что именно?
- Все: и ваши письма, и фотография этого киноактера, и
- И что еще?
Он смотрел на нее с откровенной насмешкой.
- Я никому не давала права! И не дам Вот сейчас встану и уйду
Сама не знала, почему до сих пор сидела, почему вообще села за один столик с этим нахальным типом,
- Никуда вы не пойдете, - с видимым удовольствием заявил американец.
- Как это?
- Вас задержат, как только вы дойдете до двери.
- Меня?
- И вас, и каждого, на которого я укажу.
- Кто же вы такой?
- Всемогущий человек, - наконец улыбнулся он. Бесцветно, чуть шевельнув губами, усмехнулся, просто для демонстрации своего превосходства над Гизелой и ее миром деградированных, бесправных людей.
- Насколько мне известно, ваши военные власти не имеют дела с немецкими женщинами, - гордо вскинула она голову. - Или, может, вы как раз возглавляете отряд, который ведет борьбу с женщинами?
- Вы угадали: я принадлежу к тем, кто ведет войну со всеми. Мы не смотрим, мужчина перед нами, женщина или ребенок. Мы бесстрашны, безжалостны и всемогущи. Каждый, кто примкнет к нам, становится таким же всемогущим, как и мы, тот, кто пойдет против нас, в конце концов проиграет или просто погибнет.
- Какая-то секта? - входя в игру, иронически прищурилась Гизела. - Религиозная группировка, поддерживаемая силой оружия?
- Возможно, и секта. Но почему бы нам не выпить? Я не люблю серьезных разговоров.
- А что же вы любите? По вас не видно, чтобы у вас были склонности хотя бы к чему-нибудь.
- Давайте выпьем. Вы писали, что любите вино.
- Чего только не пишут, чтобы найти себе партнера лучше себя.
- Не надо намекать так прозрачно. Все равно ваши стрелы не поразят меня. Ваше здоровье.
Гизела смотрела, как он пьет вино. Пил со вкусом и умением. Хоть в этом походил йа нормального человека. Отпила немного и она. Почувствовала на губах знакомый вкус вина, устало тасовала мысли, обдумывала, как держать себя дальше. Ни один вз известных ей женских козырей не входил в игру с лишенным нервов Кларком. Можно было бы, не ломая себе голову, встать и уйти прочь, но весьма вероятно, что его слова о задержании у двери - не пустая угроза, ибо от таких противных типов можно ждать всего. Скандала не хотела, выше всего ставила свою видимую порядочность. Решила выдержать до конца и вознаградить себя хотя бы тем, что подразнит заносчивого нахала, расшевелит его рыбью кровь. Отпила из бокала половину, метнула лукавый взгляд на Кларка.
- А как вы относитесь к женским поцелуям? Кларка не удивил внезапный перелом в ее поведении.
Ответил так же нудно-бесплотно:
- Я старый холостяк.
- Женофоб, вы хотите сказать?
- Да нет. Просто не успел жениться. Но и особенной ценности женским поцелуям никогда не придавал.
- Очевидно, вы заинтересовались мной как дегустатор вин? В таком случае, вы ошиблись.
- Просто я люблю авантюристок.
- А откуда вы взяли, что я - авантюристка?
- Отгадал. А теперь вижу, что не ошибся.
- Уверяю вас, что ошиблись, и тяжко.
- Не надо меня переубеждать.
- Вы странный человек.
- Уж какой есть.
- Никогда не встречала подобных
- Экземпляров, вы хотите сказать
- Что ж, на этот раз вы угадали.
- Я всегда угадываю.
- Не всегда. Например, я написала вам, что люблю Гете, а на самом деле я совершенно равнодушна к нему и не знаю ни одной строки из Гете.
- Не беда. Соответствующие случаю строки из вашего Гете я всегда смогу процитировать, тем самым освободив вас от демонстрирования своей эрудиции.
- А какие бы строки из Гете более всего подходили к нашей сегодняшней встрече?
- Граф унд гинайн инс фолле меншенслебен [Смело погружайтесь в полноту человеческой жизни].
- Но эти слова отвечают лишь моей натуре, а не вашей.
- Моей тоже. Я люблю жизнь во всех ее проявлениях.
- И любите погружаться в нее?
- Да. Только я помню всегда о том, что нужно своевременно вынырнуть.
- Тогда вы мне не подходите.
- Хорошо, хорошо, мы еще вернемся к обсуждению этого вопроса. Пока же, мне кажется, мы оба провели недурной вечер.
- Это кажется только вам.
- Вас не удовлетворила наша встреча?
- Бессмысленная встреча, бессмысленное сидение.
- Я могу отвезти вас домой.
- А еще куда?
- В таких случаях, как мне известно, принято отвечать: «Хоть на край света». На край света, к сожалению, отвезти вас не могу, не могу даже вывезти вас из Вальд-бурга. Но предложить прогулку в машине по шоссе, над рекой, среди лесов, среди немецких лесов, я хотел сказать
- Не старайтесь: из вас не получится романтик.
- Именно это я и хотел вам сегодня сказать. Я не романтик и не собираюсь им стать. У меня нет сентиментальности, я не терплю заискивания, вообще отношусь с высокомерием ко всем человеческим слабостям и неуравновешенностям, вызванным неврастенией и неустроенной общественной жизнью. Вы - не такая. Вы пылкая, экзальтированная, несдержанная в порывах женщина. Главное же - авантюристка. Мы прекрасно взаимно дополним друг друга
- И? - Гизела откровенно издевалась над американцем.
- И потому я предлагаю отвезти вас домой. Для начала это будет лучше всего.
11.
Сержант Шепот вернулся из ночного наряда и крепко спал, когда на заставе прозвучал сигнал тревоги. Он ничего не слышал. Натопался за ночь в снежных заносах, лежал теперь, как мертвый. Не слышал встревоженного зова дежурного, не слышал команды начальника заставы, не слышал топота ног, не видел, как, хватая автоматы, бежали пограничники к конюшне, выводили коней, выскакивали из ворот. Утренний дозор, который обходил участок, наткнулся на вооруженную банду, пытавшуюся незаметно проскользнуть с нашей территории в том месте, где был стык трех границ - советской, польской и чехословацкой. Банда обстреляла дозор и попыталась избежать длинной стычки, намереваясь прорваться в Словакию, где ее никто не ждал (да и где могли ждать бандитов!), но дозор не отставал и, известив заставу, продолжал преследование.
Шепот проснулся от тишины. Еще ничего не понимая, обвел взглядом комнату, увидел пустые, не застеленные кровати, мгновение полежал, прислушиваясь, испуганно сел на койке. Жуткая тишина давила ему на барабанные перепонки, непривычная угрожающая тишина, которую можно было сравнить разве только с тишиной, наступающей в собственной груди, когда перестает биться сердце. Сердце у сержанта замерло, оно словно бы и в самом деле перестало биться от предчувствия непоправимой беды. «Проспал!» - подумал Шепот. Не было даже силы осудить себя, корить. Слово «проспал» было для него наивысшей карой. В одном белье выскочил в коридор, побежал к дежурному. Всюду пусто, тихо, непривычно мертво. Дежурный по заставе, сержант Мотькин, в бушлате и шапке, с автоматом на груди, стоял у телефона, смотрел в окно, наверное, наблюдал, как несколько пограничников занимали боевые посты для защиты заставы.
- Мотькин, что такое? - крикнул Шепот. Почему меня не разбудили?
- Начальник не велел, - сказал Мотькин. - Ничего особенного. Какая-то банда прорывается через границу.
- Прорывается?
Шепот не стал больше расспрашивать. Побежал назад, торопливо оделся, вытащил из сушилки еще мокрый после ночной снеговой бани бушлат, проверил автомат, взял запасные магазины, бросил Мотькину:
- Побежал догонять!
Но в конюшне не было ни одной лошади. Шепот выскочил за ворота. Над белыми снегами висело белое небо, чуть подсвеченное утренним солнцем, которое еще пряталось за неровным валом гор. Над селом, на околице которого стояла их застава, тихо поднимались из труб утренние дымки. Мужичок вез на санях в поле навоз. Санки накатывались на лошаденку, хомут ссовывался ей на самые уши, лошадка трусила рысцой, пробуя сбежать от саней, легко скатывавшихся со скользкой горы, мужичок бежал рядом. Не верилось, что в это самбе время в нескольких километрах отсюда идет ожесточенный бой. Шепот подскочил, схватил за уздечку, крикнул крестьянину:
- Распрягай!
Санки наехали на задние ноги лошади, она испуганно кинулась в сторону, но Шепот удержал ее, стал рассупонивать хомут.