- Перекрестись! - схватил за руку дядька.- Что делаешь? Зачем?
- Нужно, - запыхавшись, сказал Шопот. - Бандиты! Крестьянин, не говоря более ни слова, стал помогать сержанту. Вывели лошадь из оглобель. Шепот поправил автомат, вскочил на теплую, чуть выгнутую спину клячи, бухнул в подвздошье каблуками.
- Вьйо! Пошла!
Кляча затрусила по снеговой целине. Она была сивая, как снежная мгла в горах. Издали казалось, что сержант катится на большом клубке слежалого загрязненного снега. Шепот поехал напрямки, надеясь догнать своих, хотя, но правде говоря, не был уверен, что это ему удастся. Из опыта знал, как быстро меняется обстановка на границе, особенно во время такой стычки. Все зависело от того, куда бросятся бандиты, какую дорогу выберут. Одно знал хорошо: инстинкт самосохранения погонит бандюг в самые глухие горные дебри, которые лежат за участком Сухого Брода. Наверное, туда повел заставу командир, туда хотел как можно скорее добраться и Шепот.
Не мог пропустить такого случая. Почему-то был уверен, что это та самая банда, от которой месяц назад бежала София. Видно, нашли бандюг наши войска, выгнали из лесных гнезд» и теперь недобитки пробуют спастись бегством за границу. Брехня, не убегут!
Куренной Гром тоже знал, что пограничники не пропустят его в ущелье Сухого Брода, откуда было легче, всего перебраться в Словакию. Поэтому он велел сотнику Злыве возглавить остатки куреня и прорываться через Сухой Брод, заманивая за собой пограничников, не вступая с ними в серьезный бой, а только слегка отстреливаясь. Большинство стрелков знало эти места лучше пограничников, и это знание местности дало им возможность обмануть погоню, оторваться от нее и перескочить на словацкую землю еще до того, как там поднимется тревога.
Сам куренной в сопровождении доктора Зенона, штаб-сарцта Кемпера, капеллана Прорвы и десятка жандармов из карательного отряда Наливайко пошел туда, где их никто никогда не мог ждать: в село, в котором (об этом Гром тоже хорошо знал) стояла застава. Пошли прямо в пасть льва. Куренной был уверен, что в селе их никто не сможет задержать, по опыту знал, что на заставе осталось только несколько бойцов, которые должны вести оборону заставы от нападения, значит, с их стороны бояться нападения не приходилось. А сразу за селом лежала граница, неподалеку было словацкое местечко, словак Игнац обещал вывести их из опасной зоны, только бы удалось обмануть советских пограничников.
Игнац несколько дней назад в ночной стычке с маневренной группой пограничников получил пулю в плечо. Чудом добрался он до лазарета Кемпера. Санитар Гринь, увидев раздробленное плечо, сказал, что жаль тратить бинты, так как им через день-два нужно убираться отсюда, а как может убираться дурень, который подставляет свои кости под большевистские пули. Игнац перепуганно смотрел на Гриня, в его запавших от страданий глазах стояли слезы, он понимал, на что намекает санитар, он и сам прикончил не одного и не двух своих раненых, когда они становились помехой в их бегстве. Правая рука его бессильно свисала вдоль тела, он не мог теперь ни стрелять, ни убегать, не мог даже мало-мальски пригрозить распоясавшемуся санитару. Был прибитым бешеным псом, которого должны сейчас прикончить. Но штабсарцт Кемпер знал и то, что Игнац - единственный словак среди недобитков Грома, штабсарцт Кемпер знал, что не сегодня-завтра им придется бежать отсюда, он знал также, что бежать больше некуда, а если и остался один-единственный вероятный путь к спасению, то его может показать только этот искалеченный, прибитый и перепуганный словак. Поэтому штабсарцт подошел к Игнацу, разрезал рукав кожуха, прикрикнул на Гриня:
- Ты, вонючий дурень! Давай перевязочный материал!
Гринь выругался себе под нос. Он удивлялся руководству. Держат тут занудливого немца, только переводят харчи. Бели бы от него зависело, он бы давно развалил немцу глупую его башку, развалил бы только за одно то, что тот всегда так спесиво кривит губы, когда надо обратиться к нему, Гриню, или к кому-нибудь другому из украинцев. Дерьмом он был, дерьмом и останется. Бормоча, подавал штабсарцту все, что тот велел, искоса поглядывал на словака. Этого тем более надо разорвать до самого пупа и выбросить обе половинки псам. А Кемпер между тем возился со словаком так, как будто тот был бог знает что за птица. Сделал перевязку, наложил шины, прибинтовал ему правую руку к туловищу так, чтобы не тревожить раздробленный плечевой сустав, а потом вынул из своих тайников бутылку и дал Игнацу глотнуть несколько раз. Не смердючий самогон, а настоящий ром дал немец Игнацу, и оба залопотали по-немецки так, что и сам черт не разобрал бы.
Гринь так и не смог выучиться немецкому. Украинский и польский знал, потому что никогда не учил, оба языка были с ним всегда, сопровождали его от самого рождения, а немецким надо было овладевать, цеплять на свой язык дурацкие слова. Но ведь человек не груша, к которой можно привить чужой побег! Гринь слишком высоко ставил свою врожденную гордость. За время пребывания в дивизии СС «Галиция» запомнил только несколько немецких команд, оказывая всегда предпочтение главнейшей: «Стрелять!» И теперь, в лазарете штабсарцта Кемпера, не сделал никакого прогресса в своих знаниях немецкого. Запомнил только несколько ругательств, передав немцу крепчайшие ругательства украинские и польские. А словак ишь как чешет по-немецки! Оба договорились до того, что Кемпер вынул красивый блокнот и записал что-то, наверное, адрес словака (была у собаки хата!), а потом вырвал листочек и написал что-то для словака, видно, свой адрес. Потом словак передал немцу толстый конверт. «Еще бы им поцеловаться!» - сплюнул Гринь.
Зато сегодня Гринь копошился в снегу рядом со словаком, почти нес его на руках, любил Игнаца больше всего на свете, любил штабсарцта Кемпера, любил себя за то, что попал в компанию таких мудрых и предусмотрительных людей. Ибо если сам куренной и проводник доверились словаку, то что уж тут говорить!
Тишина лежала на глубоких снегах, нетронутая, как снега и горы. Бандиты пропахивали глубокие снега, разбивали неподвижность тишины своим сопением, звяканьем оружия, тяжелым шарканьем; грязные, давно не бритые, завшивевшие, ободранные, смердели плесневым духом лесных землянок, плохим табаком, еще худшим самогоном, бараньими тулупами, жадно хватали ноздрями и черными ртами воздух, не ощущая собственного смрада, подобно хорькам.
Катились быстро, задыхались, обливались потом, смешанным с грязью давно немытых тел. Быстрее, быстрее, быстрее!
Ярема трусил рядом с Кемпером. Немец, выгулявшись на добрых лазаретных харчах, с неизжитой, нерастраченной силой шел легко, спокойно, смотрел вперед своими хищными серыми глазами, презрительно надувал губы, когда кто-либо из жандармов спотыкался в снегу или даже падал, обессилевший вконец. Жилистому Яреме легко было придерживаться шага немца. Он понимал, что в их маленькой кучке уже сделаны все ставки, каждый твердо наметил себе, кого он должен держаться в случае чего, тут исчезли все те связи, которые до сих пор держали каждого из них на определенной, точно очерченной ступеньке зависимости и подчинения, вступали в действие жестокие законы борьбы за самосохранение, сильный брал себе в союзники еще более сильного, а слабый жался к такому же слабому, как и он сам, зная, что тот его но прогонит, никогда не решится оттолкнуть. Если брать их всех, то все ставили на словака. А кроме него, их сборище распадалось на несколько группок. Куренной и проводник службы безопасности держались одной группки, их объединяла власть, та самая власть, которую еще сегодня они имели над всеми, а теперь медленно теряли, чем ближе к словацкой границе, тем ощутительнее терял я ее, взамен ничего не приобретая, превращаясь в простых особей, лишенных множества необходимейших в тяжелой ситуации способностей: физической силы, закаленности, выдержки, молодости и отваги. Гринь липнул к словаку. Стал его опорой, если бы пришлось, то и понес бы его на собственных плечах, тащил бы на спине, но уже никакая сила не могла оторвать его от Игнаца, за которого уцепился как утопающий за соломинку. Кемпер выбрал гордое одиночество. Ни от кого не зависел, готов был ко всему, верил в собственные силы и в свою счастливую звезду. Ему было куда идти - не то что дезориентированной и деградировавшей банде оборванцев, среди которой он очутился.
Ярема невольно льнул к Кемперу. Не обращался к немцу ни с единым словом, но старался идти с ним рядом - присоединяться к куренному и доктору Зенону считал нелепостью, а с вонючей массой жандармов, тяжело дышавших позади, не хотел иметь ничего общего, ставил себя намного выше, цеплялся за ступеньку, которую оставил Кемпер, поднимаясь в гордости своего немецкого духа над остатками бывших воителей.
Так шли они, проклятые всеми и отброшенные преступники, для которых не существовало даже надлежащей кары, шли, объединенные нечеловеческой жестокостью, и издали казались сплошной грязной кучей, движущимся чудовищем на девственно-чистых горных снегах, хотя чудовище уже расчленялось, уже обессиленно свешивалась его загнивающая голова, отпадал хвост, и только сытое чрево тянулось к вымечтйнному укрытию нахально и упорно.
Шепот увидел бандитов первый. Он увидел их именно такими, какими они представлялись на расстоянии: сплошной грязной кучей. Они были уже довольно близко для того, чтобы их распознать, но в то же время и довольно далеко, чтобы сержант мог различить среди них именно тех, по кому в первую очередь должен был стрелять. Поэтому он дал первую очередь из автомата просто в кучу, не разбирая, выстрелил, руководимый инстинктом, а не размышлением, но все равно запоздал, так как один из жандармов на долю секунды опередил сержанта, и пули из его автомата долетели до Шепота как раз тогда, когда заговорил автомат пограничника. Жандарм ошибся лишь в одном: он попал не в пограничника, а в клячу под ним. Кляча, споткнувшись на ровном, упала на колени и сразу же завалилась на бок, придавливая к земле сержанта. Это его спасло. Пучок пуль, предназначенных на этот раз уже для него, пролетел над ним, не причинив никакого вреда, зато Шепот, еще не приняв удобной позы, наполовину придавленный теплой лошадиной тушей, пустил по бандитам длинную очередь и в кого-то попал -раненый завопил, и вопль его оборвал короткий безжалостный выстрел. Штабсарцт не имел времени на перевязки и просто добил раненого.
Шепот вывернулся из-под ног коня. Лег на снегу, удобнее умостился, как на учебных стрельбах. Конский бок закрывал его от бандитов. Смерть лежала рядом с ним, но он знал, что не имеет права поддаться ей, должен выстоять тут, остаться живым до тех пор, пока будет нужно. Видел перед собой конский живот, промереженный снизу кружевом набрякших синих жил, синих, как реки той земли, что лежала за ним вся в тихих утренних дымах, в скрипе саней на снегу, в неподвижности лесов и нетронутости горных шпилей. Осторожно высунулся из-за лошади, пустил новую очередь по нападающим. Они тоже залегли, но, видно, лежать и стрелять не входило в их расчеты, они слишком хорошо знали, что стрельба привлечет сюда большие силы, чем этот одинокий пограничник. Куренной Гром прохрипел, чтобы жандармы шли напролом, чтобы уничтожили того дурня как можно быстрее, ибо терять время они не могли. Жандармы поползли, но из-за убитой лошади ударил автомат, и крайний из жандармов застыл в снегу навеки. Опять хрипел Гром, и опять на четвереньках ползли жандармы, и опять стрелял пограничник, уложив еще одного бандита.
Пули били в труп лошади, рвали ее шею и спину, дробили кости, рикошетировали, обрызгивая сержанта лошадиной кровью. Он стрелял, высовываясь то оттуда, то отсюда, бандиты никак не могли точно нащупать его, их пули шлепали по убитой лошади, а он оставался невредимым и косил бандеровцев одного за другим. Кемпер с презрением взглянул на куренного, выругался:
- Вы, идиот! Не видите разве, что он перебьет всех нас! Заходите сбоку!
Куренной и доктор Зенон послушно поползли в сторону, чтобы уничтожить пограничника в его укрытии, скосить огнем неприкрытого. Кемпер махнул Гриню, чтобы полз за ними. Сам немец тоже пополз, не заботясь о Яреме, видимо зная, что тот не отстанет. Гринь не мог оставить словака. Тот тоже упал в снег при первой серии из автомата пограничника, упал прямо на раненое плечо, глухо застонал от боли, но не закричал, может, потому, что на короткое время потерял сознание. Но теперь, когда надо было переползать на другое место, он беспомощно оглянулся. Не мог ни встать, ни тем более передвигаться так, чтобы пограничник не скосил его.
- Оставь его! - велел штабсарцт Гриню, а когда тот ошарашенно вытаращился на него, выгнулся и разрядил свой автомат прямо в голову Игнаца.
И как раз в этот миг он попался на мушку автомата Шепота. Короткая очередь как бы пришила штабсарцта к земле. Белый снег у ног немца запятнился алым. Алое растекалось все шире и шире. Кемпер попробовал шевельнуться, но только застонал и остался на месте. Ярема подполз к нему, хотел помочь штабсарцту, тот заскрежетал зубами, выдираясь из мрака, заволакивавшего его сознание, прохрипел:
- Не шевелись! Пусть те
Имел в виду куренного, доктора Зенона и Гриня, который плелся за своими вожаками. Из-за конского трупа снова ударил автомат, высекая перед самым носом куренного и доктора Зенона осколки черной мерзлой земли из-под снега. Куренной и Гринь ползли вперед, время от времени стреляя иа пистолетов. Доктор Зенон испуганно затих, вжимаясь своим пенсне в снег, потом стал отползать туда, где лежали немец и Ярема. Ярема бросил взгляд на штабсарцта. Тот не обращал внимания на течение боя, боролся со своей раной, ощущал только боль и бессилие, вызванное этой болью. Ярема бинтовал ему ногу, туго наматывая все бинты, которые нашел в мешке Кемпера. Бинтовать было неудобно, он боялся поднять голову от сугроба, но когда услышал тяжелое сопение доктора Зенона, чуть приподнялся на локтях и взревел:
- Куда? За всеми давай, зас
Замахнулся автоматом на проводника службы безопасности, хотя тот и не мог этого видеть, так как полз за дом. Кемпер пришел в себя, прошептал:
- Проклятые идиоты!
Ругал всех своих спутников или только Ярему, а может, доктора Зенона?
- Вперед! - крикнул Ярема Зенону. - Иначе покончу с тобой вмиг.
Куцая черная фигура замерла в снегу, потом судорога прошла по ней, фигура дернулась и в таком же быстром темпе, как только что отступала, поползла вперед.
Ярема все-таки не удержался и разрядил полмагазина, но разрядил не в спину проводника службы безопасности, а в конский труп, надеясь хоть одной пулей попасть в того большевика. В ответ прозвучало три коротких очереди со стороны пограничника. Гринь, зацепленный пулей, взревел, поднялся на ноги, хотел бежать вперед, но успел сделать лишь три шага, как новая пуля уложила его навеки.
Потом настала очередь двух жандармов и доктора Зенона, который опять было попытался бежать назад, но повернулся не очень ловко, за что сразу же получил подарок от укрытого за лошадью пограничника. Куренной лежал теперь в снегу неподвижно и издали кричал жандармам, призывая их к атаке. Жандармы не решались. Видно, хорошо понимали, что, пока добегут, пограничник уложит их всех. Пока что они палили по пограничнику из автоматов, умело меняли магазины, чтобы не делать длинных пауз между сериями и, наверное, чтобы не слушать голоса куренного, который одинаково уже не мог поднять их ни в атаку, ни даже на бегство. Ярема тоже бил по пограничнику. И немец понимал, что судьба их теперь зависит от чистого случая, и попытался тоже послать из своего автомата несколько очередей. Пограничник огрызался реже, наверное, берег патроны, но выстрелы его были все так же метки, и все таким же неуловимым оставался он для жалких осколков грозной еще полчаса тому назад банды куренного.
- Там сидит какой-то дьявол, - сказал Ярема, - его не берут наши пули. Я сам пойду туда, чтобы убить его собственными руками.
- Не будь идиотом, - сплюнул Кемпер, - мы должны вырваться из этой авантюры целыми. Я и ты. Ясно?
Наконец он услышал от немца то, чего ждал уже давно, услышал, но как же поздно и неуместно это прозвучало! Не спасутся они, не тронутся с места, пока жив пограничник. А кто же его уничтожит?
А Шепот был уже ранен несколько раз. Тяжелой и холодной стала левая нога, пробитая пулей выше колена, заливала глаза кровь из царапины на голове, жгло в спине. Бросаться во все стороны, как перед ранением, он уже не мог. Стрелял, почти не меняя позиции, чувствовал, как тяжелеет автомат, перед глазами наплывала тьма, и он видел черный снег и на нем еще чернее пятна бандитов и бил по тем пятнам, и черное пламя вырывалось из раскаленного автоматного дула. Еще немного, еще! Не сомневался, что его выстрелы уже услыхали, что начальник уже ведет сюда заставу, видел, как галопируют кони в глубоком снегу, как высоко поднимают ноги, вырывая их из глубоких сугробов, как грудью разбивают снежную целину, как тяжело спадают круглыми животами в мягкую холодную белизну. И опять темнело у него в глазах, и снег становился черным, и среди безграничных черных снегов барахтались фосфорически сияющие кони, светились далекими холодными огнями, которые никак не могли приблизиться к нему, к сержанту Шепоту, снять пелену с его глаз, чтобы опять забелели вокруг снега.