Кемперы выбрали номер-люкс в отеле. Там было надежнее, чем в бунгало, к тому же в «Авале» был ресторан, л они спускались к завтраку или к обеду лифтом, а от бунгало приходилось всякий раз ходить в ресторан, одолевая добрую сотню каменных ступенек, проложенных в горе.
Вечерами на террасе ресторана небольшой оркестрик наигрывал современные танцы: твисты и каллипсо. Высокий черногорец с нервным тонким лицом выкрикивал в микрофон модно-хриплым голосом слова популярных югославских песенок, тут не признавался ни английский язык, ставший таким популярным для джазистов всего мира, ни итальянский, несмотря на всю его певучесть (черногорцы не могЛи забыть, как итальянцы вместе с немецкими фашистами оккупировали их маленькую гордую страну), ни тем паче немецкий, хотя преобладающее большинство туристов приезжало сюда из Германии.
После двенадцати ночи спускались под землю, в бар, вырубленный прямо в скале. Там было все, как в лучших барах мира: нержавеющая сталь, латунь, цветные пластики, кондиционированный воздух, высокие стульчики перед стойкой бармена, а за стойкой, перед высокими стеллажами разноцветных напитков - сам бармен, красивый черноволосый мужчина с округлыми жестами, баюкающим голосом, бармен-полиглот, великий маг, творец коктейлей, мастер спаивания твердоголовейших немецких бухгалтеров и торговых агентов, великий дипломат, который мог помирить самых пьяных и задиристых, у которого всегда находилась улыбка и для бывшего эсэсовца, что капризничал на этой земле, вспомнив, видно, каким господином и хозяином чувствовал себя тут когда-то, и сожалея, что вытурили его отсюда в сорок пятом, и для многих молодых наглецов, которые считали, что за деньги могут купить весь мир, и требовали от бармена какой-нибудь глупости вроде водки, настоянной на гадюках, и для одиноких женщин, которые терялись, попадая в это мутное царство разврата и пьянства.
Кемперы спустились в бар в первый же день своего пребывания в «Авале». В разноцветной полутьме играл где-то далеко оркестр, в низеньких креслах сидело несколько пар, еще несколько пар тихо шаркало по покрытому пластиком полу; на стульчиках возле бармена петушились два белокурых долговязых немца, оба, видимо, уже основательно выпили, так как пошатывались на своих высоких седалищах, но это заботило их мало, "и они все приставали к бармену. Один, бормоча итальянские, русские и немецкие ругательства вперемешку, лез к бармену с кулаками, хрипел:
- Что вы даете мне теплое пиво? От теплого пива я простужаюсь. У меня пропадает голос от теплого пива. Я хрипну. У вас есть лед, черт бы вас забрал вместе с вашим льдом!
Другой, чуть трезвее, быстро глотал то, что наливал ему бармен, опять подвигал бокал бармену, нахальным басом гудел:
- Еще один. Но только не немецкий.
Кемпер подсадил Гизелу на стульчик, взобрался сам на сиденье, очутился рядом с тем, что требовал только не немецких напитков. Тот проглотил очередную рюмку, повернулся всем корпусом к Кемперу, скользнул по нему взглядом, пьяно пробормотал:
- Коллега, камрад! Вот где мы встретились!
Он замахнулся рукой, видно, хотел обнять Кемпера, но не удержал равновесия и вместо Кемпера схватился за стойку.
- Я вас впервые вижу,-ответил Кемпер.
- Ну как это впервые? Ведь ты служил в нашей дивизии
Он назвал какую-то дивизию, снова замахнулся на Кемпера и снова был вынужден схватиться за край стойки.
- Не знаю я никакой дивизии, - еще больше возмутился Кемпер. - Бармен, два коньяка, пожалуйста.
- Солдаты должны узнавать друс друга, - болтал пьяный. - Но ты не хочешь меня знать, задираешь нос. Ты и тогда был таким зануден. Теперь я припоминаю. Что? Подхватил где-то бабу? Эту рыжую выдру? Тьфу на нее!
- Это моя жена, и если вы еще хоть слово - у Кемпера задергались щеки.
- Ну, пошутил, пошутил Ты интеллигенция. Это видно сразу. И на войне ты так ничему и не научился. Вилли, - обратился он к любителю холодного пива, - скажи ему Разве он знает Ты не знаешь, - опять перевалился он в сторону Кемпера, - а надо вот
Он расстегнул свой черный пиджак, показал подкладку левой полы, пощупал там что-то твердое и длинное.
- Видел? Чрезвычайно удобно, - с глуповатой усмешкой, размазанной по физиономии, говорил он. - Обыкновеннейший эсэсовский кинжал. И никто не видит. Не замечает. Не догадывается. Неожиданность - всегда твоя первая союзница. Ты можешь нападать. Можешь обороняться, нападая. Например: от грабителей. Ты хочешь достать для них деньги из нагрудного кармана. «Минуточку, господа, сейчас получите свой кошелек». И выхватываешь - нож! Или - твои враги. Встретили и требуют удостоверение личности. Их двое или трое, ты -один. Удостоверение? Пожалуйста! Одно движение руки в карман - и враг пронзен ножом, как цыпленок! И не видно. Правда? Хочешь, я пройдусь здесь, и ты убедишься, что ничего не видно.
Он хотел слезть с сиденья, но Кемпер придержал его.
- Не надо, - сказал он. - Я вам верю.
- Ой ненормальный, - испуганно промолвила Ги-зела.
- Что вы, фрау? Я нормальный Я сейчас дажо слишком нормальный для этой постной жизни. Только подумать: носить десяток лет такой нож и никого не пырнуть! Оружие, если его долго не употреблять, ржавеет, притупляется, перестает быть оружием!
- Пойдем отсюда, - потянула Гизела Кемпера за рукав. - Я не могу
Все-таки тридцать дней, проведенных у Адриатики, показались Кемперам пречудесными, несмотря на такие мелкие инциденты, как в баре с пьяным эсэсовцем.
Ездили ужинать на остров Святого Стефана. Фантастический остров. Упала когда-то в море у самого берега желтоватая скала, наверное, много лет лежала там, Пустынная и печальная, пока не удалось однажды дружной семье рыбаков Паштровичей захватить богатую добычу с турецкого флота, который разгромили в Которской бухте, и вот Паштровичи, чтобы не делить между собой сокровищ, решили построить на острове для себя жилища, превратить пустынную скалу в свою рыбацкую крепость, отдав ее под покровительство своего патрона - Святого Стефана. Сотня домишек, прижавшихся так тесно друг к другу, что между ними пролегали не улицы, а лишь каменные тропинки; в самой высокой части острова - маленькая церквушка; была там и небольшая площадь для родовых собраний, на которых решались важнейшие дела. Улицы-тропки назывались просто и романтично: улица Якоря, улица Солнца, улица Рыб, улица Цветка. И на домишках вместо вывесок с названием улиц - выкованные из черного грубого железа изображения солнца, рыбы, цветка. Кто-то постиг, что за такую романтику можно получать немалые деньжата с богатых чужеземцев. Всем Паштровичам на зеленом побережье, возле бывшего королевского дворца Милочер, построены красивые коттеджи, а каменные жилища острова Святого Стефана, не трогая и не изменяя ничего внешне, внутри переоборудовали в люксовые виллы с электричеством, горячей водой, вентиляцией; здесь же построен ресторан, вырублен в скале бар - и теперь тут сидят богатые бездельники, которые наползают сюда со всего света, и платят за один день пребывания на Святом Стефане почти столько, сколько Кем-перы заплатили за свое месячное пребывание в Будве.
Они ужинали на террасе ресторана Святого Стефана. На длинном столе горели восковые свечи в старинных, кованных из черного железа канделябрах, с моря дул теплый ветер, внизу в баре играл джаз, статные черногорцы-кельнеры подавали далматинскую ветчину, копченную на дымах из сорока горных трав, черное черногорское вино, огромных омаров в красных панцирях. Потом они спустились в бар, где длинношеий парень в сером костюме выводил перед микрофоном что-то необычайно тягучее и печальное. Опьяневший Кемпер подошел к нему и сказал, что хотел бы спеть для почтенного общества русскую песню, и действительно спел что-то непонятное, и все аплодировали и кричали «Браво!», а Гизела почему-то очень испугалась и все умоляла мужа уехать отсюда.
Еще была поездка на гору Ловчен, где похоронен великий черногорский поэт, бывший властитель дум Черногории, ее светский и духовный владыка Петер Негош. Он умер еще совсем молодым от чахотки. Боролся за независимость Черногории, любил эту мрачную, суровую землю, с серо-черными, как шкура старого слона, горами; когда почувствовал, что скоро умрет, попросил, чтобы его снесли на Ловчен, откуда видна вся Черногория. И черногорцы несли его в кресле, высокого чернобородого красавца, а он смотрел на свою землю и в последний раз говорил с ними, а они все плакали.
Гизела, услышав эту историю, тоже заплакала, и Кем-пер смахнул сентиментальную слезу, растроганный и полный зависти к великой судьбе тех, кого народ так возвеличивает даже после смерти.
Он забыл в этой стране даже о своих вальдбургских неприятностях. Оказывалось, что человек часто может пугать себя совершенно напрасно. В течение месяца ему ни разу не напомнили, что он - немец, один из тех, кто прошел с огнем и мечом по этой стране; сотрудники туристского агентства «Путник», которое их обслуживало, были так же вежливы, как и где-нибудь в Швейцарии или в Ницце, чиновники на границе тоже демонстрировали истинно европейскую вежливость, всюду было достаточное количество людей, владеющих немецким языком. Прекрасная страна!
Когда по приезде в Вальдбург Кемпер встретился с государственным советником Тиммелем, он восторженно сказал ему:
- Вы даже себе не представляете, как прекрасно мы провели время благодаря совету вашего знакомого полковника Хепси.
- Скажите это самому полковнику - он будет очень рад услышать от вас такие слова, - посоветовал ему Тиммель.
- Но мне неловко беспокоить полковника К тому же я опять начинаю тревожиться в связи с той историей об экстрадиции
- Сейчас это немного забылось Что же касается полковника, то я, кажется, с ним скоро увижусь и передам ему ваше желание поблагодарить Думаю, он как-то свяжется с вами
- Это было бы очень кстати.
Полковник сам позвонил Кемперу приблизительно через неделю и пригласил к себе.
- Вы не забыли дорогу?
- Нет, - замялся Кемпер. - Но не лучше ли было бы нам встретиться где-нибудь в городе, в ресторане, к примеру?
- Это было бы здорово, но, к сожалению, дела не отпускают меня Если бы все же вы приехали
И Кемпер поехал, ибо, собственно, положение его было не так уж и блестяще: докторскую вывеску с дома пришлось убрать, он принимал теперь только своих давнишних клиентов, которые знали его и без вывески, к тому же чиновники в Бонне могли в любой день вспомнить о нем и снова начать свое. Иметь у себя за спиной такого надежного человека, как полковник Хепси, - это уже было кое-что. Кемпер почему-то считал, что полковник может сделать для него, если захочет, и много больше, чем дать совет съездить в туристскую поездку по Югославии.
Опять был клетчатый шлагбаум и часовой возле него; опять похожий на японца офицер молча повел Кемпера по вымершему городку, разукрашенному и убранному еще опрятнее и тщательнее, чем тогда; опять блуждал он по лабиринтам коридоров и ступенек, пока наконец не очутился в просторном кабинете, где его ждал красномордый Хепси с приготовленной бутылкой виски, двумя бокалами, содовой и ванночкой с кубиками льда.
Потихоньку глотали виски. Полковник витал в облаках вирджинского дыма, Кемпер медленно, смакуя, рассказывал о дивном крае у Адриатики, о людях, которые, столетиями пробиваясь сквозь камень, построили целые города посреди моря, прорезали (а где еще не успели, то сейчас делают это) в скалах дороги над самым морем, а блцз Дубровника, где не было ни единого ровного куска земли, даже срезали целую гору для аэродрома и впечатление такое, будто аэродром - посреди каменоломни. Такого не увидишь, наверное, нигде.
Полковник только попыхивал сигаретой, не прерывал, почти не задавал вопросов, подливал только виски Кем-перу и себе, усевшись на уголке стола, болтал ногой, обутой в ботинок из мягкой красной кожи. Когда Кемпер закончил, Хепси удовлетворенно воскликнул:
- У вас удивительно зоркий глаз, доктор! Вы замечаете такие детали, как будто тренировались для этого десяток лет! Хотите послушать свой рассказ?
И, не ожидая ответа ошарашенного доктора, нажал какую-то кнопку на столе (может, именно ту, какую угрожал нажать тогда, когда Кемпер пришел сюда впервые). Через минуту откуда-то послышался голос Кемпера. Кемдер сидел онемевший от удивления, крепко стиснув губы, а его собственный голос из невидимого репродуктора рассказывал:
- И вот вы видите среди каменных гор ровненькое плато на километр-два шириной и три-четыре километра длиной. Аэродром! Представляете: аэродром, вырубленный в камнях, как будто там была не каменная гора, а плитка коровьего масла
Полковник вновь нажал кнопку, голос умолк. - Зачем это вы? - трезвея, спросил Кемпер. - Может но ведь тут же ничего Это не военные объекты. Там проезжают ежегодно десятки тысяч иностранцев. О Дубровникском аэродроме вы прочитаете в каждом туристском путеводителе.
- Ну, конечно же, это абсолютные пустяки, - согласился с ним полковник, - зс такую информацию я не получил бы ни цента! Да и не интересует меня эта страна. Есть вещи намного интереснее и важнее. Например, Советский Союз.
- Я вас не понимаю, - настороженно промолвил Кемпер.
- Будущим летом вы поедете в Советский Союз. Не пугайтесь и не вскакивайте со стула! Поедете опять как турист. Вместе с женой. Такая себе неугомонная семья путешественников! Сегодня в одну страну, завтра - в другую. Все совершенно естественно: Но Вы не будете рассказывать об их национальных героях и поэтах, например, о Шевченко, величайшем поэте Украины, куда вы поедете. Не надо нам рассказывать о том, что в Киеве или Львове есть аэродромы: об этом может догадаться шестилетний ребенок. Но Вы меня слушаете, доктор?
- Я не понимаю вас
- Уместнее было бы мне применить эту формулу к вам. Ведь это не меня требует одно из коммунистических правительств как военного преступника. И не я пришел к полковнику иностранной разведки и дал ему расписку, что завербовался в эту разведку., и не я наговорил четыре магнитофонных ленты об одной из коммунистических стран - опять-таки для иностранной, даже не для своей, немецкой, разведки Так, доктор? Так, так Не нужно отвечать. Теперь мы подвинемся в своей игре дальше. Мы съездим на месяц на Украину, попробуем пробраться своей машинрй в тихие уголки Карпатских гор, заглянем в густые леса Может, кое-что и увидим любопытное. Может, заметим там некоторые перемены, происшедшие с того времени, как доктор Кемпер явился оттуда после своих геройств с бандеровцами А, доктор? Ведь это так просто и романтично: побывать в знакомых местах. К тому же без каких-либо забот. Тут уж все устраивать будем мы. Купим для вас машину в Чехословакии, чтобы вас принимали за чеха. Пока они там разберутся, что вы немец, а вас уже и нет. Остроумно? Фамилию вам переменим, захотите - и профессию тоже. Что там еще? Ну, самое главное: это путешествие обеспечит вас на всю жизнь. Вы сможете выбрать себе для жительства ту страну, какую захотите, если вас милое отечество перестанет устраивать. Врачебную и вообще любую практику сможете оставить раз и навсегда.
- Но я протестую, - пробормотал Кемпер.
- Не нужно протестовать. Прошлый раз мы договорились, что я даю советы, а вы их принимаете. Вот и все. Очень просто. Чрезвычайно просто.
Кемпер сидел, обливаясь потом. Полковник подлил ему в бокал, положил в него лед, кивнул:
- Выпейте. И будьте наконец мужчиной, черт побери! Я тут поинтересовался вашей деятельностью в концлагере. Вы ежедневно отправляли сотню людей в газовые камеры, и у вас ни разу не дрогнула рука. Если бы вы попались мне в сорок пятом, боюсь, что я вынужден был бы послать вас на виселицу.
5.
Терпеливее всех - анонимы. Аноним всегда имеет времени вдоволь, ему некуда спешить, он может годами выбирать удобный момент, чтобы нанести самый чувствительный удар. Он не признает частичных успехов, он максималист по убеждениям. Если уж торжество, так полное, если убивать, так окончательно, если уничтожать, так в щепочки. Кто выплодил первого анонима, из какой эпохи выскочило это подлое, жалкое ничтожество, эта куцая душонка? И как он мог зацепиться за нашу почву, укорениться, надеть личину добропорядочности, а то еще и нашего друга? У какого серка занял глаза, чтобы смотреть в глаза честным людям? Как захватил самые укромные места, самые выгодные высоты} откуда он видит все, оставаясь невидимым? Его никогда нет возле тебя там, где ты творишь, где обливаешься потом, где встаешь на бой с врагом, падаешь от ран, умираешь. Он не даст ребенку краснобокое яблоко, не подарит людям белый хлеб, не вынесет никому кружки воды, а если и вынесет, то не пейте эту воду - она с отравой!
Аноним приходит к тебе только тогда, когда ты в горе и беде, и не для того, чтобы помочь, а чтобы не дать тебе подняться, добить тебя, уничтожить! Он приходит и в минуты наибольшей твоей радости, чтобы отравить радость черной ложью.