- Вы? - сказал, не веря.
Долгие годы снилась ему ночами та, которую любил. Снилась даже тогда, когда был женат на Инне; она была бессильна изгнать Галю из его ночей. Только истинно любимые женщины могут приходить в наши сны, а всем другим, как бы они этого ни хотели, нет туда доступа, и не могут они его получить никакой ценой. А Галя снилась ему часто, и снилось, что целует он ее всегда в одной и той же комнате, и всегда она одинакова - молодая, привлекательная, беззащитно-хрупкая. И всякий раз во сне вспоминались ему давдие сны про этот самый поцелуй, и уже все перепуталось, и он не мог понять, целовал ли он Галю когда-нибудь на самом деле или прошлое было только сном, а поцелуй - теперь, хоть и это тоже только сон. И потом целые дни ходил он разбитый, как больной, и не мог постичь, снилось ли ему или и в действительности целовал он ту, бледную и нежную, с равнодушными движениями и подернутыми истомою прозрачными глазами, и вновь и вновь мечтал он о встрече с нею, хотя так и не узнал, жива ли она, куда девалась, какою стала - ведь прошло много лет, полжизни почти прошло.
Потому и не смог он владеть собой, когда увидел тогда на заставе Богдану: как будто вышла из всех его снов молодая Галя и стала перед ним, клонясь на него, опять угрожая сбежать, исчезнуть, теперь уже навсегда.
И сейчас, из полутьмы полковничьего газика наклонилась к нему хрупкая фигурка, и большие прозрачные глаза смотрели на него уже не равнодушно, а с какимтто испугом - много бы он дал, чтобы прогнать испуг из тех глаз!
- Вы? - повторил опять, не находя более слов, неспособный вытолкнуть из перехваченного спазмами горла более ни звука, кроме этого наипримитивнейшего, наибанальнейшего звука - вопроса «Вы?».
Она улыбнулась ему бледно и опять-таки чуть испуганно, тихонечко откликнулась:
- Я.
Наверное, была еще менее способна разговаривать, чем Шепот.
- Вы с полковником? - выдавил наконец тот хоть какую-то фразу, хотя, по правде говоря, фраза эта была абсурдной.
- Да, - прошептала она, и он почувствовал, что у нее пересохло в горле, и ему так жаль стало ее, что он чуть не заплакал, и захотелось вырвать ее из машины, обнять, зацеловать здесь, на глазах у всей заставы и самого полковника Нелютова, но какой-то бес застенчивости и вечной сдержанности цепко держал его в своих шорах, и капитан только и смог протянуть руки, не то собираясь поддержать Богдану, не то просто вытащить ее из машины, и сказал:
- Прошу.
А сам подумал: «Хорошо, хоть на это отважился».
Богдана несмело, словно к горячему, прикоснулась холодной тонкой рукой к его загорелой крепкой ладони, мгновение их руки касались друг друга, никто первым не решился шевельнуть хоть пальцем, это была своеобразная разведка прикосновением, а в это время их глаза, серо-толубые Богданы и темные Шепота, вели между собой быстрый лихорадочный разговор о будущем, они без ведома хозяев утверждали собой йакт о дружбе и любви, и теперь исчезла встревоженность из одних глаз и испуг из других. Богдана первая шевельнула рукой, оперлась о правую руку Шепота, он чуть отступил, давая ей место рядом с собой, и женщина легко выпрыгнула на землю.
- Здравствуйте, - улыбнулась она Шепоту, словно бы без этой ритуальной формальности приветствия не мог вступить в силу их пакт.
- Здравствуйте, - так же ответил ей Шепот, и его поднятая бровь чуть заметно вздрогнула. - Там полковник он ждет
- Да, да, он ждет, - согласилась с ним Богдана. Говорили совсем не то, что надо, не то, что думали, но знали: именно так оно и должно быть, именно этот маленький обман нужен сейчас, в эти первые минуты их сближения, нужна была какая-то зацепка, общая для обоих. Полковник Нелютов был зацепкой. Знал бы это полковник!
А полковник сидел в комнате дежурного, окно которой выходило во двор заставы, бормотал в телефон: «Ну, так, докладывай», слушал для видимости какой-то рапорт, а сам смотрел в окно на тех двух и потихоньку улыбался, рад был за своего брата-пограничника. Вот идут они, офицеры-пограничники, где-нибудь среди пестрой толпы, идут строгие, даже вроде бы неуместные среди праздничности и беззаботности со своею сосредоточенностью, со своею настороженностью в глазах, и как будто никто на них и не смотрит, словно уже отошли в прошлое те времена, когда их героизмом увлекались, пели о них песни, ставили фильмы, писали романы и пьесы. А дудки! Разве может не восхищать их героизм и мужество!
И вот вам доказательство - самое первое и самое убедительное: женщины. Чуткие их души точно воспроизводят скрытые токи общества, и- уж если такая женщина бросает все на свете и идет к пограничнику - то это факт весьма многозначительный. Правда, этот его новый начальник заставы тоже парень незаурядный, недюжинный. В служебной характеристике написано: «Скромный, сдержанный» Вот тебе и скромный и сдержанный В неделю такое тут обкрутил! А как держится перед начальством! Как по дощечке ходит! Вот так капитан!
Те двое шли к заставе. Капитан, видно, пытается хоть немножко разобраться в свершившемся, но у него теперь ничего не выходит. Внешне он какой-то расслабленный, а внутри так и светится счастьем. У двери оба задержались, видно, капитан не решался ввести Богдану в помещение, не зная, как истолкует этот поступок полковник, он еще надеялся, что Нелютов поймет его затруднение и выйдет сам им навстречу, тем самым снимет с капитана тяжесть ответственности за неуместный поступок. Но полковник упорно сидел у телефона, ему виден был капитан, он догадывался о его нерешительности и опасениях, но не собирался идти Шепоту на выручку. «Я для тебя, голубчик, и так много сделал, - думал полковник. - Вишь, какое дело: начальник отряда становится свахой у своего начальника заставы. Да такого еще никто и никогда не слыхивал! Отдувайся теперь за все сам. Еще и с политотделом будешь иметь дело. Там тебя спросят; как это ты чужих жен отбиваешь. Они имеют право спросить, а ты должен будешь рассказывать. Счастливым стать - это не так-то просто, дорогой товарищ капитан. Это тебе ве ордена зарабатывать за выслугу лет. Посидел пять лет на Чукотке или на Курилах - и орден на груди. А тут - живые люди. Тонкая организация. Гуманитария».
Те двое наконец вошли в помещение. Несмело остановились в коридоре, капитан слышал сопение полковника у телефона, не решался пригласить Богдану дальше без Нелютова, опять, как перед порогом, ждал, что полковник выйдет к ним хоть тут, но тот упрямо сидел у телефона, молча слушал, только изредка ронял в трубку:
- Ну, давай, давай докладывай дальше рассказывай
Шепот переступил с ноги на ногу, приоткрыл дверь в комнату дежурного, кашлянул:
- Разрешите, товарищ полковник! Полковник повесил трубку. Деланно нахмурился:
- Ну, как, товарищ начальник заставы, нашел там что-то в машине?
- Так точно, товарищ полковник, - непривычная радость была в голосе капитана.
- Вот и хорошо, - поднялся полковник и пошел к двери, - люблю, когда находят.
Нелютов вышел в коридор.
- Что же ты не приглашаешь в свой люкс? Вы видели его люкс? - обратился он к Богдане.
- Видела, - сказала она.
- Нравится? А может, я ошибся? Может, это не тот капитан? У нас капитанов много.
- Тот, - сказала Богдана, - вы не ошиблись, спасибо.
- И что же - он и вправду похож на вашу карпатскую гору Шепот? - не отставал полковник, когда они уже вошли в комнату капитана.
- Похож, - прошептала Богдана. - Хотя я и не видела ее никогда
Нелютов прикусил губу. Проклятая археология таки зацепила какой-то краешек его души. Не всегда ощущаешь, где надо остановиться со своими солдатскими шутками.
- | Ну что ж, - деланно бодро воскликнул он, - разрешите мне откланйться. Оставляю вас тут на хозяйстве, помогайте вашему начальнику заставы, поддерживайте его, так сказать, морально
- А может быть, вы, товарищ полковник, - несмело начал капитан Шепот. - Может бдеть, вы немного бы с нами
- Довольно, довольно. На свадьбу позовете, если что. А так - я уже здесь как бы и лишний.
- Что вы, товарищ полковник! - вяло возразил капитан, а Богдана, которая понимала, что тут долгие разглагольствования излишни, подошла к Нелютову, взяла его за руку, просто сказала:
- Спасибо вам большое.
Хотя никто ничего не сообщал пограничникам и между Богданой и Шепотом не было сказано ни единого слова о том, что должно быть, уже вся застава знала о событии в жизни их начальника, все ходили на цыпочках, разговаривали тихо, словно боялись вспугнуть пугливую птицу счастья, которая случайно залетела в узкую комнатку капитана Шепота и может выпорхнуть оттуда от первого же неосторожного движения. О том, чтобы побеспокоить капитана, зайти в его комнату, никто не мог даже и подумать. В комнате было тихо. Если бы все не знали точно, что там сидит их начальник заставы с той прекрасной женщиной, пение которой они только неделю назад слушали с таким восхищением, если бы не грозил дежурный кулаком каждому, кто неосторожно топнул сапогом или звякнул автоматом, то можно было бы подумать, что комната пуста. Но там были двое. Сидели. Богдана на единственном стуле, а капитан на коечке. Молча глядели друг на друга и не могли наглядеться.
Наконец старшина Буряченко, как человек «а заставе самый решительный, главное же - ответственный за быт всех, включая и самого капитана, еще издали откашливаясь и топая сапогами, подошел к двери капитановой комнаты и трижды постучал так, как умел стучать только старшина: по-хозяйски, уверенно, но без настырности.
- Войдите! - отозвался капитан Шепот, и старшина, сначала оглянувшись через плечо и строго насупив брови на тех, что повысовывали любопытные лица из комнат, открыл дверь, не спеша переступил порог и снова запечатал капитанов тайник дверью, чтобы ни одно любопытное ухо не уловило отсюда того, что ему не принадлежит.
- Здравствуйте, товарищ - старшина запнулся, не зная, как назвать Богдану! Хотел сказать: «Товарищ артистка», но вовремя спохватился. «Товарищ певица» звучало тоже не совсем уместно. Фамилию ее знал, но боялся, что это фамилия ее бывшего мужа, того мордатого хвастуна, а раз так, то зачем же его вспоминать?
- Здравствуйте, товарищ старшина, - обрадованно встретила его Богдана, так как он нес им спасение от неловкого молчания. - Меня зовут Богдана, вы так и называйте.
- Так точно. А по отчеству?
- Можно и без этого. А если хотите, то моего отца звали Иваном.
Старшина не уловил этого «звали», а может, и уловил, да решил не переспрашивать, потому что если действительно отец у Богданы погиб, то зачем растравлять рану. Он не пришел сюда разговоры разговаривать и воспоминания разводить или там охи да ахи, он пришел с заранее определенной целью, иначе бы и не сунулся к капитану, и теперь должен был без промедления изложить цель своего прихода.
- Разрешите, товарищ капитан. Я тогда вам показывал, но вы Разрешите напомнить, что в вашем распоряжении есть две комнаты. Можем посмотреть
Старшина козырнул и отступил к дверям, которые закрывал спиной. Давал дорогу капитану и Богдане, готовый сопровождать их на смотрины жилья, более удобного, чем эта келья с солдатской койкой, застланной серым казенным одеялом. В такой келье пропадет величайшая любовь на свете. Это старшина знал точно.
- Правда,- вскочил капитан, - пойдем посмотрим?
- А можно мне остаться тут? - несмело спросила Богдана. - Я потом погляжу.
Видно, она просто боялась выходить из этой комнаты и встречаться с любопытными глазами - она и так отважилась вон на какой смелый шаг и теперь должна была собраться с силами для новых начинаний.
- Так, может, и мне не надо смотреть? - заколебался капитан. - Может, я тоже потом? Мы вместе с Богданой
Но если колебания Богданы старшина еще мог как-то истолковать, то капитана он совершенно отказывался понимать. Не могла его старшинская душа согласиться с таким пренебрежением к вещам, от которых, он это хорошо знал, зависело будущее благополучие капитана и, если хотите, его супружеское счастье. Человек должен иметь кусок хлеба, сорочку и жилье - этого никто не станет отрицать. Тем более имеешь ты право на все это, если заработал и кусок хлеба, и сорочку, и крышу над головой. А кто же тут больше заработал, как не капитан?
- Нет, товарищ капцтан, так нельзя, - решительно сказал Буряченко, - вам надо пойти и посмотреть квартиру, и мы должны с вами сразу прикинуть, что там и как, иначе я не могу отвечать, а я отвечаю
Он чуть ли не силком вытащил капитана из его служебной комнаты и повел через двор в березовую рощицу, где среди хозяйственных строений были и помещения для старшины и офицеров.
Богдана оставалась в одиночестве недолго. Кто-то стукнул у дверей, подождал ответа, стукнул еще раз. Богдана опять промолчала, ожидая, что же будет дальше. В комнату заглянул сержант Гогиашвили. Его красивая черноволосая голова на крепкой смуглой шее напоминала голову какого-то античного героя с древней медали или монеты. Только, кажется, все античные герои были безусые, а у Гогиашвили над верхней губой чернела узкая полоска грузинских усиков.
- Можно? - спросил шепотом сержант. В голосе его была такая встревоженность, а в глазах - столько сочувствия к молодой женщине, что та мягко улыбнулась, кивнула головой. Гогиашвилй вскочил в комнату легко, как барс, но от дверей, как и старшина, отойти не решался, хоть, видно, и хотелось ему подойти к Богдане. Он довел плечами так, будто готовился поднять тяжелую штангу, его выпуклая грудь ходила ходуном не от силы, которой были полны его мышцы, но от волнения. Он поднял обе руки, тряхнул ладонями, вытягивая шею к Богдане, воскликнул горячим шепотом:
- Вы не бойтесь! У нас тут очень хорошо! Тут никто не скучает! Скучают только дураки! А у нас Мы организуем самодеятельность! Мы с вами такую самодеятельность! Поедем в Киев и в Москву, и за границу поедем, как ансамбль Моисеева! Мы все с вами сделаем! Все!
Глаза у него сухо поблескивали, горячие черные глаза, губы пламенели, он быстро облизывал их кончиком острого крепкого языка, ждал от Богданы каких-то слов, надеялся увидеть, как потеплеют, станут мягче, не такими настороженными ее глаза; хотя никто, и сама Богдана, не просил его утешать молодую женщину, он страстно желал непременно ее утешить, рассказать ей, какие прекрасные парни здесь служат на заставе, какая это застава, какие тут леса и горы. Врожденный такт сдерживал Гогиашвили от того, чтобы расхваливать еще и капитана, сержант хорошо понимал, что с капитаном у Богданы все в порядке, что теперь ее опасения относятся только к их маленькому коллективу, этим людям, чужим для нее и непонятным.
- Хотите, я обучу вас борьбе? - не унимался Гогиашвилй. - Классической, самбо, даже дзюдо?
Капитан и старшина неожиданным своим появлением пресекли поток обещаний сержанта. Гогиашвилй испуганно отскочил от дверей, козырнул, вытянулся в струнку.
- Вы что тут, товарищ сержант? - из-за спины Шепота прикрикнул на него старшина.
Богдана поднялась-, легко подошла к Гогиашвилй, засмеялась всем трем мужчинам.
- Мы с сержантом говорили о том, как организуем на заставе художественную самодеятельность.
Шепот недоверчиво посмотрел на сержанта.
- Так точно! - радостно воскликнул тот. - Кроме того, разрешите, товарищ капитан, поздравить вас от имени нашего личного состава, вас и вашу уважаемую жену
Старшина тихолько показал грузину кулак. Перехватил проклятый парень инициативу. Надо было бы ему, Буряченко, поздравить капитана первым, а он, вишь, завел о подушках, кроватях
- Катись отсюда, пока не поздно! Вот что я тебе скажу! - прошептал старшина грузину.
4.
Узкое каменное корыто, прорезанное между Апеннинским и Балканским полуостровами, налитое неповторимо синей, удивительно прозрачной водой (если смотреть с высоты, то даже в сотне метров от берега видно морское дно и круглые кучки морских ежей на нем), - это Адриатика. И на прибрежных каменных платформах, выдвинутых в море, как руки горной земли, - древние города и местечки, причудливые убежища рыбаков, моряков, первых республиканцев славянского мира. Стены Дубровника, феерического города-памятника, города грез, с беломраморными домами и вымощенными белым камнем улочками, гулкими, словцо бы в них отразились целые столетия; Которская бухта, похожая на норвежские фиорды, но с синей ласковой водой, с синими от облаков горами, и город Котор, скрытый внизу, у самой воды, а над ним - извилины серпантина, которые, кажется, ведут на небо; Герцег-Нови, нависший над морем уютный город, непривычно кипучий после задумчивого Дубровника, и, наконец, Будва, последний пункт странствий счастливой четы Кемперов, маленькая Будва, горстка каменных домов на полуостровке, высокая стена, на которой растут прямо из камня, смоквы, затопленная морем белокаменная дорога через большую Будвинскую бухту, дорога, построенная еще римлянами для какого-то проконсула, которому захотелось поставить себе виллу на маленьком островке, остром каменном обломке между морем и бухтой.
И под самой будвинской городской стеной, заглядывая в суровые жилища, которые невольно наводили на мысль о вечности, высился современный отель «Авала», а еще повыше, на склоне крутой горы, где в античные времена стоял город греков-колонизаторов, построены десятки бетонных сот - бунгало для иностранных туристов: аккуратные спаленки, маленькие холлы, широкие террасы, электрические бойлеры для нагревания воды, холодильники, современная мебель.