Что-то теплое шевельнулось в отдаленнейшем уголке сердца Марии.
- Камин ваш и до сих пор стоит у меня перед глазами Тот кафель, всадник на коне, желтый лев Яркие цветы
Нет, нет, она ничего не помнит, она все забыла. Слышится ей из тех дальних лет только трагическое пугу-канье невидимого сыча. Казалось, что уже больше нет сычей на свете, что не услышит мрачного крика зловещей птицы, что не осталось их, как вдруг снова слышится ей нечто похожее. Ох, да это же голос ее бывшего брата.
- Может, зайдем в гастроном, возьмем бутылку водки и колбасы? - спросила она. - Дома у нас ничего нет, вчера только привезла я Богданку из родильного дома. Сын у нее
- Значит, ты уже бабушка, а я дед?
- Ну, так как, зайдем? - не отвечая, спросила она.
- Как хочешь. Если еще не забыла своего брата
- Да, не забыла Почему я должна была забыть? Хотя ты тоже обо мне не очень-то вспоминал.
- В тяжелых я передрягах был
Ей хотелось спросить: «В тюрьме?», но, сдержалась. Зачем лишнее любопытство? Где бы он ни был все эти годы, а пришел сюда из-за границы. В этом у нее не было сомнений. Где-то там, на заставах, тревога, люди не спят уже две ночи, не спит и их Микола, ищут этого пришельца, а он тут разгуливает и уйдет себе дальше А что, если не он? Что, если она несправедлива к своему брату? Как же! А Иваново предсмертное ялово «родич»? Чья рука освятила топор, занесенный над головой Ивана?
- Может, у тебя нет денег? - спросил он. - Я хоть и небогатый, но кое-что имею
- Не беспокойся, ты же гость, - пытаясь улыбнуться, ответила Мария. - Когда-нибудь и я у тебя в гостях побываю.
Где? В каком краю?
- Почему бы и нет! - оживился Ярема. - Когда-нибудь Не у каждого есть такая хорошая сестричка.
Где-то уже звонил по телефону безногий контролер. Поймут ли его скупое сообщение? Микола поймет! Особенно, если действительно граница нарушена. Хорошо было бы, если бы встретили их пограничники уже перед домом, тогда бы Богдана ничего не узнала, и ребенка не осквернит дыхание этого бандюги. Как они будут брать его? Может, убьют его у нее на глазах? Нет, нет, не надо об этом думать! Она не хочет ничьей смерти, но позволить, чтобы этот разгуливал по ее земле, означало пустить гулять самое смерть. Так пусть лучше Ярему возьмут!
В магазине задержалась недолго, несколько минут пошло на покупки, ничего больше Мария выдумать не могла, пришлось идти теперь прямо домой.
- Может, хочешь посмотреть на наше местечко? - спросила она, разыгрывая приветливость. - Так разросся парк
- Немного побродил, видел. Даже поглядел на бывший колледж, где из меня выбивали дух иезуиты.
- Там теперь школа. Перестроили помещение, очень хорошо
- Вспомнил Божка Ивана Слышал я, будто у его сына Ростислава что-то с нашей Богданкой? Это от него сын?
- Нет, нет, у нее муж Хороший человек А откуда ты знаешь про Барильчака?
- Так, слышал случайно
Он не хотел до конца договаривать, она не настаивала. Не интересовала ее его жизнь, так же, как он не интересовался улицами, по которым ходил когда-то малыми ногами. Не было выхода: была вынуждена вести его домой.
14.
Мелодия вливалась в него медленной густой струей, медвяно-сладостная мелодия воплощалась в Чайкиной подсознании в удивительные формы побелевшие от солнца столетние ступени ведут под аркады, стены, украшенные разными масками полузверей-полулюдей, залы, которым по пятьсот лет, и пятисотлетний балкон, из которого тонкая рука тысячи раз посылала поцелуи тому, кто стоял внизу. Эхо шагов в вымощенном каменными плитами дворе, эхо голосов в пустых залах, голоса гудят отдаленно-тревожно. Голоса, голоса, голоса Музыка исчезает, остаются только голоса, собственно один голос Чайка уже не спит, он лихорадочно шарит у себя под подушкой, вынимает транзистор, но приемник не работает. Чайка так утомился за эти дни, что ему не до радио. Музыка просто приснилась. Но голоса, вернее, голос не приснился Теперь Чайка отчетливо слышит, как в комнате дежурного по телефону говорит капитан Шепот, различает отдельные слова: «Слушаю Разрешите мне самому возглавить операцию? Так точно Благодарю, товарищ полковник. Выезжаем немедленно Киевский гость тоже с нами Да, да, непременно»
И молчание. Торопливые шаги в коридоре. Кто-то куда-то бежит. Один, другой, третий Стучат двери раз и два А Чайка лежит. Он снова был в наряде. Случилось или не случилось нарушение границы, даже если бы провалилась здесь земля, все равно наряд выходит для охраны границы Теперь Чайка имеет право на сон. Для пограничника после наряда - это почти конституционное право. Тут умеют уважать сон товарища, ибо знают: хорошо отдохнет - будет лучше нести службу.
И вот он спит, а на заставе что-то происходит Капитан Шепот возглавляет какую-то операцию. А какая может быть сейчас операция кроме
Чайка порывисто сел в кровати, выпростал из-под одеяла ноги, быстро натянул брюки, обул на босу ногу сапоги, протирая заспанные глаза, выбежал из комнаты. В коридоре пусто. Дежурный по заставе смотрел в окно, которое выходило во двор. У Чайки не было времени на рассматривание, толкнул наружную дверь и вылетел из нее. Посреди двора стояли два газика. В них усаживались пограничники, заносил ногу на ступеньку сержант Гогиашвили. Вот тебе на! Дежурили вместе, Чайка спит, а он уже тут! Капитан стоял возле первой машины, ждал.
Чайка подскочил к нему, сгоряча приложил руку к голове, вспомнил, что без фуражки, мигом отдернул руку, выпалил:
- Товарищ капитан, разрешите
- Вы собрались на физзарядку, Чайка? - спросил насмешливо Шепот.
- Разрешите мне поехать с вами, товарищ капитан! Шепот уже не смеялся.
- Одна минута вам, - сказал сухо. - Через минуту выезжаем
- Есть! - обрадованно выдохнул Чайка и полетел назад к заставе.
Выбежал оттуда через несколько секунд, неся скомканную в клубок одежду, автомат, запасные магазины. Только успел бросить вещи в машину, как газик тронулся. Заспанный, еще до сих пор полусонный, Чайка стал мигом одеваться.
- Ах, какая несправедливость, - с наигранным: возмущением покачал головой сержант Гогиашвили. - Почему для Чайки старшина отпустил столько нарядов? Не успевает человек одеться. Полдня надо на туалет.
- Да разве ты не видишь, - захихикал водитель Ми-кола, - то ж не Чайка, то какой-то граф. Товарищ граф, а где же ваш фрак?
Чайка был так озабочен одеванием, что у него даже не было времени огрызнуться на насмешки. Наконец он затянулся ремнем, повесил магазины, нацепил на плечо автомат, поудобнее уселся, нахально вытаращился на сержанта Гогиашвили, словно бы и не узнавал его:
- Погодите, товарищ Где-то я вас словно видел? Сержант вздернул черным усиком, протянул к Чайке могучую руку, делая вид, что хватает его за воротник. Но Чайка уже пришел в себя от сна и страха, что его не возьмут. О своем приключении в дождливую ночь на границе предпочитал не вспоминать, потому жест Гогиашвили не произвел на него ни малейшего впечатления.
- Ах, ах, - воскликнул он обрадованно. - Узнаю вас, сын грузинского народа! Вы - Арсен из Марабды, витязь, тигр и леопард! И куда же вы хотели сбежать от своего верного побратима?
- На курорт. В Цхалтубо, - сказал Гогиашвили.
- А тебя на Гадючьей гребле выбросим, - вмешался опять Микола.
- Спрашивается, что будет со встречными машинами, водители которых болтают с пассажирами? - ехидно вытянул к нему шею Чайка. - Отвечаем: машины поцелуются с водителями Вы, дорогой товарищ Цьоня, умудрились вчера не показать своего шпиончика и сегодня тоже хотели задать стрекача Может, вы считаете, что Чайка не достоин увидеть живого шпиона? Но ведь человечество в состоянии исправлять свои ошибки только благодаря наглядному показу этих ошибок. Покажите Чайке живого шпиона, и вы получите уже другого Чайку! Количество перейдет в качество! Все сто восемьдесят сантиметров моего роста наполнятся новым содержанием. Точно, товарищ сержант!
- Увидишь, - пообещал ему Гогиашвили, - подожди немного, дорогой, и ты увидишь Если бы мы с тобой смотрели в позапрошлую ночь лучше, то и там бы увидели.
- Стихия мешала, - развел руками Чайка.
- Стихия всегда Вот и сейчас - вечер Будет темно
- Солнце низенько, вечер близенько, спешу до тебе, мое серденъко, - запел Чайка. - Так куда же мы едем, если это не военная тайна?
- Приедем - увидишь.
- Очень невежливо с вашей стороны, товарищ сержант. Я воспитывался в культурной семье, не могу переносить такого грубого обращения. Вы знаете, кто мой отец? Народный артист Союза. Английская королева чуть не сделала его лордом за то, что он взял там «до» или «ре»! Что? Не верите! Ну, ладно! Мой отец-великий публицист. Подсчитывает наши возможности, берет с других повышенные обязательства, жонглирует цифрами и знаком восклицания. Больше всего боится, что может быть реформа правописания и изымут знак восклицания. Что тогда будет? Сколько писак потеряют харчи?
- Ну, и длинная же сегодня дорога, - пожаловался Микола, - едешь, едешь, а город словно кто-то от тебя отодвигает
- Ваше нетерпение, товарищ Цьоня, - профессорски-назидательным тоном промолвил Чайка, - говорит, что вы еще не выбрались из детского возраста. А раз вы еще ребенок, то мы все склоняемся перед вами. Из ребенка может вырасти все: полководец, великий государственный деятель, гений,
- Трепло ты, Чайка, - сказал Микола. - Балабон.
- А знаешь, почему летит ракета? Выбрасывает из себя что-то там - газ или пламя, одним словом, что-то выбрасывает. И с какой скоростью выбрасывает из себя эту ерунду, с такой же скоростью летит и сама в противоположную сторону. Так и я. Выталкиваю из себя слова в одну сторону, а сам отлетаю в другую
- А посредине? - спросил Гогиашвили.
- Посредине все тревоги мира, - беззаботно ответил Чайка. - И среди них - сержант Гогиашвили, который с ними покончит. Так что нам нечего бояться.
- Тяжелый ты человек, Чайка, - вздохнул грузин.
- Семьдесят шесть килограммов.
- И из них полезных грамм сто, а остальное - Ми-кола засмеялся.
Машины уже мчались по улицам предместья. Молча, без сигналов, огибали самосвалы и колхозные грузовики, одиноких туристов, возвращающихся с гор на ночлег в город, повизгивали тормозами на поворотах. Микола не отставал ни на метр от передней машины, в которой ехали капитан Шепот с майором-разведчиком. Улицы городка, всегда такие, казалось, прямые и широкие, от сумасшедшей гонки по ним стали невероятно запутанными, перекрученными, извилистыми, узкими, так что машина могла вот-вот либо перевернуться, либо заскочить на тротуар. И словно бы длиннее стали все улицы, потому что никогда так долго Миколе не приходилось ездить через местечко.
Наконец передняя машина остановилась, затормозил и Микола. Капитан и майор соскочили на землю, попрыгали следом за ними пограничники.
- Дальше пойдем пешком, - тихо сказал капитан, когда все сгруппировались вокруг него с майором, - тут несколько кварталов. Товарищ майор возглавляет группу прикрытия. В квартиру со мной пойдут
Он назвал Гогиашвили и еще нескольких пограничников. Немного подумав, последним назвал и Чайку.
- Каждый должен знать свою роль. Я бросаюсь в комнату. Гогиашвили - за мной. Кухню и ванную контролируете вы Там тесный коридорчик, мы не можем в нем задерживаться, каждый должен мигом бежать на свое место. Не стрелять. Вы, Чайка, не лезьте первым, ибо шпион, такого же роста, как и вы, а стреляет человек, как правило, точно перед собой
- Вы знаете, какого он роста? - изумился Чайка.
- Не имеет значения. Слушайте, что вам говорят, и постарайтесь хоть сегодня придержать язык. Я знаю случай, когда человек неосторожно открыл рот именно тогда, когда бандеровцы стали в нас стрелять, и ему пробило нулей язык. Всем понятно? За мной! И каждый отвечает за свое. Товарищ майор, вон окно из кухни, а то из комнаты. На балконе нитка красного перца. Сейчас ее не очень, правда, видно, но что-то там темнеет. Мы пошли.
- Счастливо, - сказал майор.
- Если попробует выпрыгнуть - держите его тут. Ну, вперед!
- И до сих пор представлял Богданку такой маленькой, как видел ее в последний раз, - стараясь придатй голосу хоть видимость растроганности, сказал Ярема, пожимая тонкую белую руку племянницы. Весь внутренне содрогнулся, когда увидел на кровати эту молодую женщину. Длинная белая шея, незабываемые глаза, исполненные чистой, почти детской доверчивости, - как она похожа на своего отца! - Не знал, что у вас герой уже растет, привез бы хоть гостинца, - пытался он разбить неловкое молчание, воцарившееся в комнате. Мария возилась на кухоньке, чистила картошку, готовила угощение для брата. А Богдана, еще слабая после родов, да и, собственно, совсем незнакомая со своим дядьком, интереса к беседе не проявляла, лежала, слабо улыбалась ребенку, спавшему у нее под боком, изредка смотрела на Ярему прозрачными глазами, которые могли бы обезволить кого угодно.
Квартира у Марии была однокомнатная, все маленькое, низкое, узкое. Двухметровый коридорчик, кухонька, ванная, комната с широким окном и балконом. Ярема заполнил всю квартиру своею высокой фигурой, прошелся от окна к кровати, на которой лежала Богдана с сыном, заглянул в кухню, поблагодарил Марию за заботу, вернулся в комнату, сел у стола. И стул казался низким, как-то непривычно приходилось гнуть в коленях ноги, руки не знал куда девать, еще никогда не оказывался в таком глупом положении! Хорошо знал причину скованности: не мог отбросить от себя воспоминания об убийстве Ивана; эта бледная женщина лежала на кровати, как живое напоминание совершенного им преступления, как обвинение. Что-то подсказывало, что и Мария и его племянница, знают, как погиб Иван, и - это было бы самое худшее - догадываются о его, Яреминой, роли в этом злодеянии. Не зашел бы к сестре никогда, если бы не преследования пограничников. Ехал бы от местечка к местечку, добрался бы до самого Львова, пошел бы на Галицкий базар, поторговав, подался бы дальше, куда хотел, и никто бы не спросил его, кто он такой и куда идет-едет, так как тут, слава богу, воля, делай, что хочешь. Воля, да не для него! По-дурному попался на глаза пограничникам и так быстро очутился в облаве, как хищный волк. Мог и не выскочить Чудо помогло. И собственная сообразительность. И доныне вздрагивал от внутреннего хохота, когда вспоминал историю с черным скворцом! Открутил ему голову, как только вышел из зоны облавы. Руки вытер калиновым листом. Ждал на повороте шоссе, когда пройдет какая-нибудь машина. Не вскочил в первую. Пропустил несколько. Выбрал ту, которая пришлась по сердцу Как только шофер затормозил на повороте, Ярема уцепился за кузов, тихо перелез через борт. Доехал почти до самого города, в темноте спрыгнул с машины, гуляя, пошел дальше.
А в самом городе испугался. Почему-то казалось, что осажден и город, что на всех дорогах и тропках уже стоят патрули, которые имеют его приметы, и схватят, как только увидят. Не поможет никакой скворец. Хоть жар птицу неси в руках - не пропустят! Вот тогда-то и вспомнил о сестре, решил пересидеть некоторое время у нее.
Если бы. он знал, что тут еще и племянница! Тот болван Божко писал, что Мария живет одиноко. Выходит - солгал.
- Где же твой муж? - спросил Ярема племянницу.
Предпочитал спрашивать, чем отвечать. Сочинил историю своей жизни для сестры, но для Богданы она не подходила. Что, если и эта станет интересоваться дядькины-ми блужданиями? Ведь знает, наверное, о его службе у гитлеровцев и о бандеровщине.
- На службе, - тихо ответила Богдана, пугливо поглядывая на ребенка: боялась разбудить малыша. Ярема немного успокоился: может, племянница молчалива именно потому, что не хочет пугать своего младенца? А он навыдумывал, будто бы она враждебно настроена к нему!
Мария принесла тарелочки с нарезанными помидорами, огурцами и колбасой. Поставила на стол бутылку с прозрачной жидкостью.
- Не волнуйсяг откупорю сам, -тихо сказал Ярема, показывая глазами на малыша, мол, все понимаю, человек я воспитанный
На столе появились рюмочки, вилки и ножи, миски с дымящейся вареной картошкой.
- Ну, что же, сестра, садись, - совсем растроганный, промолвил Ярема, - Видит бог, не мы виноваты, что жизнь нас разбросала, встречаемся вон через сколько лет Ну, а племянница как же?
- Спасибо, я еще не очень поднимаюсь, - подала голос Богдана, - вы уж без меня, пожалуйста
Мария молча налила две рюмки. - За что же выльем? - спросил Ярема. - Каждый за свое, - ответила Мария и первая опрокинула чарку.
- О, да ты по-мужски! Ну, будемо!
Хрустнул огурцом, заработал сильными челюстями. Зубы еще все целы, камни мог перетирать! «Добрая гуцульская закваска, вот бы в характере так», - подумала Мария, наблюдая, как Ярема глотает кусок за куском. Налила еще по чарке.